— Даже не думай.
«Убить ее, что ли?» — тяжело подумал Локотков. Какие-то точки в его жизни тогда будут, безусловно, поставлены. А их теперь очень и очень не хватало — этих точек, житейской определенности. Поникший, он вдруг крупно вздрогнул, испугавшись своих мыслей, быстро встал и пошел в прихожую. Хотел проститься сурово, чтобы она почувствовала его боль, но вместо того искательно попросил:
— Я… куплю Юльке пальто?
Ирина посмотрела на него удивленно; пробормотала, тоже заметно смешавшись:
— Да, конечно… У нас не очень-то с деньгами… и ты… И память девочке, это тоже…
Он поднял чемодан и вышел.
На вокзале ему повезло: он почти сразу наткнулся на Назипа. Башкир стоял, опершись на стенку, и влажными глазами сквозь узкие просветы век глядел на шмыгающий туда-сюда народ. Увидав Локоткова, он нисколько не удивился, и сказал:
— Смотри, сколько кругом народа! И все куда хотят, туда идут. А я стою, глазею, и не верю этому. Наверно, не скоро привыкну — а, Львович? Ты зачем сюда пришел?
— Так просто.
— Так… просто? — башкир тревожно мотнул головой, оттопырил губы.
— Мне некуда больше идти, Назип. Некуда, напрочь все потерял, понимаешь?
— Что ты, постой! Как можно все потерять? Разберемся по порядку. Квартира был? Был. Жена был? Был. Так. Теперь ты приехал. Квартира на месте? На месте. Жена там же? Там же. И сука не пускает домой. Поня-атно. Не знает закон. Пока сидишь — дело ее: не любой бабе можно выдержать долгие годы. Но если пришел — гони хахаля, дешевого фраера, и прими человека. Идем, Львович, — Назип взял его за руку. — Сейчас разберемся с этим делом. Будем ставить на нож.
— Да никуда я не пойду! — Локотков вырвался, бледный, — Опомнись, ты сам не понимаешь, что говоришь! Все прошло уже, прошло, понял? И… я не хочу!
— Чего не хочешь?
— Ну, вот — что ты сказал. Закон, на нож… Какой закон, какой нож? Чтобы снова туда? Этого не хочу. Ты не мешайся, Назип, не твое это дело.
Назип отвернулся от него, утянул голову за поднятый воротник старенького осеннего пальто. Наверно, он обдумывал происшедшее, и пытался принять какое-то решение. Кряхтел, пожимал плечами. Наконец сказал:
— Тогда идем брать билет. Поедем Башкирию, ко мне. Там не пропадешь со мной. Мать моя умерла, пока сидел, но дом остался. Есть родня, есть друзья, много. Пойду снова шоферить, и тебя тоже устрою в гараж, к нам на фанерный комбинат. Сколько-то покантуешься, потом выучишься на шофера. А, Львович?
— Спасибо, Назип, — глаза снова едко защипало, и он еле сдержался, чтобы не заплакать снова — так был благодарен за такие слова угрюмому башкиру. — Спасибо. Только я не поеду с тобой. Попробую здесь. Я сам. Может быть, что-нибудь и получится. Диплом-то ведь у меня никто не отбирал.
— Ну, тогда прощай, Львович. — Назип протянул руку. — Живи, как хочешь. Мне надо ехать. Скоро поезд. А может быть, что-нибудь надо? Бабу, а?
— Такую, что ли? — Локотков перевел взгляд на жмущихся неподалеку к стенке вокзала двух тонконогих, плохо одетых замухрышек. — Нет уж, спасибо, обойдусь. Мне бы только переночевать, Назип. Ненадолго, перемогнуться, и все; может, всего ночь или две. Вот если бы ты в этом деле помог как-то…
Назип набычился, постоял с минуту, раздумывая; отошел к замухрышкам и стал о чем-то с ними говорить. Потом снова исчез.
Вернулся через полчаса — пьяный, довольный. Кивнул: «Идем со мной!» — и взял оба чемодана — свой и локотковский.
Шли недолго, — вскоре тут же, в пристанционном поселке, по взятому Назипом адресу нашли обшарпанный кирпичный дом и позвонили в одну из квартир первого этажа. Звонок за дверью отозвался резко, пугающе. Кто-то подшаркал, и высокий, в нос, мужской голос спросил:
— Кто?..
— Надо Ивана, — сказал Назип. — Если ты Иван, то открой.
— Я-то Иван, а вот ты кто такой? Я тебя не знаю. Уходи.
— Открывай, Иван, не тормози человека, если он на воле. Ты не нужен, переночевать надо. Адрес нам дал Семен Любов.
— А, Маляр! Где-то он пропал, пропал, мой дружок… — щелкнул замок, дверь отворилась, и выглянул сухой белесый мужик лет сорока, небрежно одетый. Локотков с Назипом вошли, повесили в прихожей пальто, и осмотрелись.
Квартира была однокомнатная, зачуханная до крайности. Кисло воняло из кухни, в комнате тоже был спертый кислый дух. Кушетка, обшарпанный стол, два стула — вот что там было. Еще прислоненная к стене раскладушка. Не разуваясь (пол был грязный) прошли в комнату, с любопытством косили глаза в сторону хозяина. А он все шнырял перед ними взад-вперед, и голосил:
— Ко мне вчера так-тось зашли ребята, сырков принесли, вина, все. Поговорили так, покумекали, да еще сбегали. Нонче проснулся — ох, думаю, беда… Трояк вот остался, так ведь до пенсии-то сколько ждать!
Назип моргнул Локоткову. Тот шагнул к прихожей, но башкир остановил его: «Сам схожу. Ты обживайся». Валерий Львович остался, сел на стул. А Иван суетился, суетился по квартире, делал вид, что убирается, а сам только легонько подмахивал с пола пыль, засоряя воздух. Ноги он слегка подволакивал; иногда верхняя часть туловища крупно вздрагивала, и рука делала неверное, конвульсивное движение. И голова дергалась. Натуральный инвалид. Он стрекотал оживленно, явно обрадованный приходои постояльцев, благодаря которым в доме снова возникнут еде и выпивка.
— У меня живут, живу-ут, да, и все!.. По закону моя квартира, и все, и имею право! Я с тобой и выпью, и поговорю, и поем, и все. А кому не нравится, так это мне наплевать. Ты человек, и я человек, и все, верно?
«Ну и ничтожество, однако, — подумал Локотков. — Ладно, черт с тобой, ночь-другую можно и здесь. Не больше, однако…»
Пришел башкир. Иван обрадовался, быстро-быстро зашуршал ладошками, побежал мыть стаканы.
— Слишком много ты взял вина, Назип, — сказал Валерий Львович. — Смотри, опьянеешь, а ведь у тебя поезд, ты не забыл?
— Не забыл, не забыл! Я все помню, не бойся. Эй, хозяин! Давай, гулять будем! — в глазах его и движениях появилась вдруг быстрая, хваткая звероватость, и этот теперешний Назип разительно не походил на того угрюмоватого, вразвалку ходящего большого башкира, каким его знал в заключении Локотков.
— Сидел я в несознанке, ждал от силы пятерик… — пел Назип, двигаясь возле стола и расставляя нехитрую закуску. Хозяин, дергаясь, похлопал в такт песне, и Назип отстучал по полу несколько колен лагерной «цыганочки». Локотков впервые увидал товарища танцующим, и удивился: «Что это с ним?»
— За тех, кого нет с нами! За тех, кто на вахте и на гауптвахте! За тех, кто в лесу! За тех, кто в зоне! — таков был первый тост, и все выпили его залпом, и стряхнули на пол остатки водки из стаканов.
— Ты сидел? — спросил Назип у Ивана.
— А как же! — ответил тот, снова сильно содрогнувшись.
— Тогда понимаешь… Наливай! За матерей, за мамочек наших родных, которым мы не принесли счастья!..
Локоткову после первого стакана стало жарко, он почувствовал сильную усталость, и расслабился. Некурящему, вдруг захотелось курить, говорить о своей прекрасной прошлой жизни, о науке с этими двумя людьми, разделившими сегодня его компанию. Слова Назипа о матерях как-то прошли мимо его сознания, поэтому он оторопел и испугался, увидав надвинувшееся вплотную, злое лицо башкира:
— Львович! Не хочешь пить за мать? Соб-бака-а!.. — он схватил Локоткова за ворот рубашки, начал перекручивать его, чтобы зажать горло. Валерий Львович вытянул вперед руки, уперся в лицо Назипу и стал запрокидывать его назад. Наконец, они отцепились друг от друга, и Локотков полетел с табуретки на пол. Поднялся, подошел к столу. Назип уже сидел, глядел выжидающе. Иван зыркал по углам, тревожно дергался. Локотков взял свой стакан, стукнул им о пустую бутылку, выпил и сказал:
— Вот за мать. Я же не против, какой разговор? Просто я не слышал тоста, Назип, задумался чего-то.
Тот вздохнул облегченно, улыбнулся:
— уперся в лицо Назипу и стал запрокидывать его назад. Наконец, они отцепились друг от друга, и Локотков полетел с табуретки на пол. Поднялся, подошел к столу. Назип уже сидел, глядел выжидающе. Иван зыркал по углам, тревожно дергался. Локотков взял свой стакан, стукнул им о пустую бутылку, выпил и сказал:
— Вот за мать. Я же не против, какой разговор? Просто я не слышал тоста, Назип, задумался чего-то.
Тот вздохнул облегченно, улыбнулся:
— Ниш-шего-о… А где твоя мать, Львович? Жива? Не здесь живет, нет?
— Нет, Назип. Живет на Алтае, в селе. Я тамошний. Когда-то я хотел взять ее жить к себе, и вот — такая получилась чепуха…
— Теперь ты к ней езжай, и живи с ней. Что тебе здесь делать? Мать всегда добрая, она примет.
Локоткова уж начало развозить, и он заговорил, смеясь и грозя пальцем башкиру:
— Я н-никогда-а… что ты! Думаешь, мать сказала там, что я сижу? Ни в жизнь, Назип! Я для них — человек! Большим человеком стал, понимаешь? Кум королю и сват министру, вот! И чтобы я сейчас приехал обратно? Я приеду, приеду. Но только тогда, когда снова стану тем, кем был. И не меньше! И… покажу всем, кто такой Локотков! — он мутно огляделся и крикнул: — А вы все кто такое?! Вон! Вон отсюда!..
