Сергей Стешец - Кроме тебя одного

— Кому деньги отсылаешь?

Сашка вздрогнул и впервые недобро, как на сукиного сына, посмотрел на Кешку.

— Не твоего ума дело! Живешь себе — живи. Будешь много интересоваться — выгоню взашей!

— Че ты, бляха-муха, взбеленился?! Я от нечего делать спросил, — ретировался Кешка, справедливо полагая, что лучше не проявлять интереса к тайне кочегара.

— От нечего делать лучше бы за вином сбегал! — миролюбиво сказал Сашка, отстегнув с зарплаты целый пятерик.

Свернув в проулочек, ведущий к редакции, Кешка предавался неназойливым воспоминаниям-размышлениям, которые не напрягали размягченные стаканом вина мозги. Последние две зимы у него шла полоса везухи. В позапрошлом году в начале декабря его, пьяного в доску, замерзающего, подобрал за гастрономом начальник медвытрезвителя Петр Иванович Пашкин. Еще бы час пролежал на морозе Кешка, и хоронили бы его за казенный кошт. А так направили на три месяца в наркологическое отделение в Арлкалык. Лечили от алкоголя, заботились, кормили. Правда, работать пришлось. Да что это за работа — целлофановые мешочки клеить?! Забава для детсадовцев. Зато перезимовал в тепле, в чистых простынях, и на обратную дорогу двадцать целковых выдали. Алкогольная «стипендия» у Кешки не задержалась — он ее пропил прямо на вокзале с аркалыкскими бичами. До Жаксов добирался привычной заячьей плацкартой. Где бы ни носили его черти в последние четыре года, все равно возвращался в этот поселок — прижился здесь.

До появления в Жаксах Кешка был бичом-кочевником. Есть в кочевье своя прелесть, свои преимущества. Стоянки-то по большим городам, а там и разворот больше и с легавыми меньше контактов. На товарных разгрузках всегда можно чирик зашибить. Но и неудобств всяких — до чертовой матери! Раз — ночевки. Не зная город, трудно отыскать крышу. Спать на вокзалах и не нарываться на голубенькие мундиры — надо несколько приличных шмоток иметь. Два — узок круг знакомств, отчего и калымить трудно, и подстерегает тьма опасностей. В кочевьях Кешка был бит гораздо чаще, чем на постоянном месте жительства. В Жаксах он знает, от кого подлянки ждать. Три — частые ночевки в медвытрезвителе. В крупных городах на мойку свозили, не взирая на капитал в кармане. Не можешь расплатиться — ломовая лошадь на пятнадцать суток. Плюс постоянная угроза залететь по статье за тунеядство.

Понабравшись ума, Кешка Жаксы на любое жирное кочевье не поменяет.

А попал он сюда благодаря Арнольду Раткевичу. Четыре года назад кочевал Кешка между Харьковом и Гомелем. Легавые свирепели, и он метался как волк, обложенный флажками. Остановившись в Гомеле, он решил зашибить башлей, чтобы доехать до Дальнего Востока, где, как он слышал от других бродяг, — бичовский рай. На вокзале Кешка встретился с Арнольдом, и тот опытным глазом шабашника определил в нем нужного человека. Раткевич разбавлял свои бригады бичами, ценя их дешевый труд. Так Кешка оказался в Казахстане, а после шабашки застрял в Жаксах, стакнувшись с местными миролюбивыми бичами. И не жалеет, что застрял.

Домик, в котором в поте лица своего трудились жаксынские щелкоперы, стоял на краю проулочка, а дальше, за домиком, начиналась степь. Любые госучреждения вызывали у Кешки противоречивые чувства: что-то между боязнью и презрением. Вечно суетящиеся, галстучные седеющие мальчики, высокомерные дамы на постах, сам дух этих учреждений, когда еще за сто метров от них мерещилось шуршание бумаг, рождали в желудке Кешки дискомфорт, и он старался держаться от них подальше. Совсем по-иному он относился к редакции и ее сотрудникам — ребята здесь работали простые, любящие поболтать и не воротящие носов от падших и угнетенных. Корреспондент Степа Лупатов — тот вообще был свой в доску, пьянь и рвань на государственной службе. С ним Кешка лечился в наркологическом отделении.

Попал туда Степа при совершенно анекдотических обстоятельствах: допившись до зеленых чертиков, он искал любовника жены в кроличьих клетках. И еще раз судьба сводила вместе Кешку и Степу, когда они калымили в ПМК после очередного увольнения корреспондента по известной статье. Лупатов работал в редакции от запоя до запоя, пользуясь дефицитом на мастеров пера.

Степа был своим парнем, с ним можно было приятно поболтать о том о сем, но взять с него что-нибудь в материальном смысле было бесполезно. Поэтому больше — других Кешка уважал замредактора Надежду Федосьевну. За то уважал, что она без всяких нравоучений могла раз в месяц ссудить троячок бедствующему бичу.

В семье не без урода — так отзывался Кешка о редакторе газеты, которого боялся и внутренне презирал не меньше суетливых мальчиков из госучреждений. Редактор платил ему тем же и несколько раз бесцеремонно выставлял за дверь. Поэтому, когда редактор был на месте, Кешка в редакцию не заходил. Вот и сейчас он спрятался за сарайчик, в котором редакция хранила уголь, и стал выжидать. Он был уверен, что долго ждать не придется: Степа был неисправимым курильщиком и через каждые четверть часа, если не бывал в разъездах, выбегал на улицу с неизменной беломориной в зубах.

Корреспондент, действительно, вскоре вышел, зажег трясущимися руками спичку, прикурил. Кешка свистнул, замахал руками, подзывая Степу.

— Шеф твой на месте?

Степа Лупатов улыбнулся, показывая гнилые зубы.

— Торчит. Но ты не дрейфь — его в райком вызвали. — Степа угостил Кешку папиросой. — Если Федосьевна пожертвует трояк, не забудь про меня — в получку рассчитаюсь.

— Да я не на бормотуху беру. Жрать нечего, — ответил Кешка.

В его планы никак не входило угощать Степу. На троих бутылка вина, что лошади таблетка аспирина, к тому же он не брал на веру ни единого слова корреспондента: тому пообещать — что плюнуть. Сколько раз Кешка, как добрый дурень, приглашал Лупатова в котельную, поил его, но ответной щедрости не дождался.

— Не строй из себя прижимистую женку. Чтобы бич жратуху предпочел бормотухе — в это даже наш редактор не поверит!

— При чем здесь редактор? — не вник в сложную мысль корреспондента Кешка.

— А он во все верит — в «Малую землю» и «Целину», «Правде» и «Гудку», и даже в ту ерунду, что сам пишет. — Степа на всякий случай оглянулся. — Ну так как?

— Понимаешь… — замялся Кешка.

— Да не дрейфь! Я на хвост не падаю. На вот рубль! — Корреспондент протянул рублевку. — За трояк пузырь выйдет, а за четыре — два. Давно у Надьки брал?

— Еще в марте.

— Тогда даст.

Степа вздрогнул, словно его укололи иголкой, толкнул Кешку в плечо.

— Редактор!.. Через полчаса у Сашки встречаемся! — Корреспондент поспешно бросил недокуренную папиросу и виновато потопал к редакции.

Проводив редактора взглядом, дождавшись, пока тот скроется за углом, побежал в редакцию и Кешка.

Через десять минут он в блестящем настроении шагал по центральной улице Жаксов, засунув руки в карманы плаща и насвистывая модный шлягер на осеннюю тему. В правой руке его были зажаты четыре рублевки, которые адекватны двум пузырям «Вермута» и банке «килек в томате». Удивительным сегодня выдался день! Весна нежданно-негаданно нагрянула, «замша» с улыбкой трояк отвалила, и даже Степка в складчину сыграл. Чем не жизнь интеллигентному бичу!

Сашка-кочегар и Степа-корреспондент в нервном ожидании сидели в каморке котельной у маленького телевизора марки «Весна». Сашка мог спокойно прожить и сутки, и трое без сигарет, но только не без телевизора. И в пьяном, и в трезвом виде он мог часами смотреть любую передачу, будь то «Сельский час», «Музыкальный киоск» или «Спокойной ночи, малыши!». Его поклонения «ящику» не разделял Кешка, который от нечего делать мог посмотреть исторический фильм или эстрадный концерт, но если по телевизору показывали киношку из современной жизни, он отворачивался к стене или уходил бродить в степь. Непонятной и чужой была для Кешки жизнь, которую изображали артисты. Уютные квартиры (о такой мечтал он в далеком своем прошлом), жены, дети, производственные конфликты (чего ради?!), любовь — все это было из другого мира, в котором для Кешки не находилось места, которому он не верил и не доверял. Он не завидовал счастливым и несчастным людишкам из кино, суетящимся и копошащимся, страдающим ради сомнительных идеалов жизни. Он не принимал идей, которые заставляли людей мучить друг друга, бессмысленно рисковать жизнью, жертвовать личной свободой. Вскрывать себе вены из-за того, что директор завода ретроград и не принимает твой проект, — это абсурд, страшная гримаса нового времени, обесценивание человеческой жизни, как вышедших из моды товаров. А разве в этой бездонной Вселенной стоит чего-нибудь отдельно взятая человеческая жизнь? Разве в силах такая букашка, как Кешка, изменить этот жестокий мир, в котором человек, спасающий ценою своей жизни трактор — герой, а спасающий свою жизнь — самое уникальное, что есть во Вселенной, — трус и подонок в глазах общества? Не сделать ему мир добрее, а людей счастливее, потому что он ничтожен от природы. Стоит ли суетиться, страдать, жертвовать во благо абстрактного будущего, которым все прикрываются и для которого никто ничего, кроме вреда, не делает? Кешка со своей бездеятельностью считал себя честнее энергичных и деловых, пусть не честнее, но, по крайней мере, безвреднее.