Он уже видел впереди неясные очертания своего обиталища, как вдруг раздался шум шагов. Тихик поспешно опустил на лицо покрывало. Из темноты вынырнул какой-то человек, поравнялся с ним и слабеющим голосом стал читать молитву. Был он огромным, оборванным и страшным. Опирался на длинную палку, торчавшую у него над плечом. Сбоку что-то топырилось, и Тихик догадался, что это торба. Совершенный ответил на молитву незнакомого, дважды прочитав "Отче наш". Оба отбивали поклоны и повторили молитву еще несколько раз.
— Кто ты, брат? Зачем бродишь во тьме, точно призрак? Чего ищешь? — спросил Тихик.
— Тебя ли я вижу, владыка? Я Радул, — хриплым голосом произнес тот в ответ.
Он задыхался, Тихик слышал тяжелое его дыхание.
— Радул?.. Откуда идешь?
— Издалека, из-за Искыра, владыка. Искал тебя, стучался в дверь твоего покоя… Ноги, ноги больше не держат..
— Отчего ты один, где остальные?
— Души — у отца небесного, а тела погребены неведомо где людьми Сатанаилова царя Борила.
— Слава всевышнему! — воскликнул Тихик, невольно возблагодарив Бориловых слуг. — Ступай за мной!
Они вошли в покой Совершенного.
— Зажги свечу, владыка… Душа жаждет хоть искорки света… Вовсе ослаб, говорить — и то нет мочи…
Тихик высек огнивом искру, поднес пучок соломы и засветил свечу.
Теперь он мог рассмотреть верного. Тот был без башлыка. Из-под рваной шапки выбивались грязные пряди волос. Ветхая заплатанная ряса висела на тощем теле, как на пугале. Несчастное, отупелое от перенесенных страданий лицо заросло густой черной бородой, глаза алчно блестели, как у человека, которого давно терзает голод.
— Садись и рассказывай, что приключилось, — приказал Тихик.
— Дай поесть, владыка… Душа с телом расстается, слово произнести невмочь. — Верный прислонил посох к стене и тяжело рухнул на пол.
— Сказано: "Не хлебом единым жив человек!" Какой же ты верный, коли не можешь голод вытерпеть?
Заметив, что Радул всматривается в него, Тихик добавил:
— За кого принимаешь меня?
— Ты стал ниже ростом, владыка, и вроде бы раздался вширь. Отец Сильвестр ты или предо мной его подобие?
— Не поминай имя врага сего! Я брат Тихик, коего просветил господь, дабы спасти общину от сатаны. Что у тебя в мешке?
— Новое Евангелие, владыка. Едва удалось спасти… Значит, ты удостоен теперь, ты новый наш…
— Дай сюда эту скверность! — закричал Тихик и нетерпеливо стянул мешок с плеч Радула, — А теперь слушай про то, что здесь сталось. — И он поведал о том, как при посредстве князя, Каломепы и прежнего Совершенного дьявол завладел христианами.
Он говорил степенно, как и подобает владыке, препоясанному поясом познания, но вскоре заметил, что Радул, потрясенный сначала, теперь равнодушно внимает ему. Голова его клонилась на грудь, веки смыкались, и, если бы не муки голода, он бы уснул.
— Веруешь ли в сие Евангелие? — произнес Тихик с отвращением. — Отвечай, веруешь ли еще в него?
— Владыка, дай поесть мне, попить…
— О несчастная плоть, сотворенная для греха и страданий, враг духа светлого! Веруешь ли, что он существует?
— Кто?
— Рогатый!
— Как же не существует! Существует, еще как существует…
— Он — в тебе и в этой книге, что в своем ослеплении ты таскал с собой и проповедовал заключенную в ней ложь. Как не уразумел ты лживости ее?
— Не мучай, владыка. Разумом сомневался я в ней, но душа, проклятая, склоняется…
— Сомнение подобно незакрепленным чашам весов. Таков же и сам сатана. Ты заражен ложью, и я прогоню тебя из общины.
— Смилуйся, владыка. Страдания помутили мой разум, голод оттеснил все мысли. Я сейчас подобен голодному зверю…
— Если завтра во время общей молитвы отречешься при всех братьях и сестрах от Сильвестровых заблуждений, оставлю тебя в общине. Пообещаешь сие — тогда накормлю досыта и напою, потому что господь запрещает мне кормить врагов его.
— Как повелишь, владыка, только накорми. С великой радостью отрекусь, отрину все сомнения, поскольку у тебя теперь пояс познания…
Тихик вынул из шкафа хлеб, преломил его, семь раз вместе с Радулом прочли они "Отче наш", и лишь тогда он подал хлеб Радулу и позволил есть.
— Вот тебе кувшин с водой. Спать ляжешь в сенях, — сказал Тихик.
Оставшись один, он зашвырнул измятое, грязное Евангелие в угол и лег на топчан, возблагодарив господа за то, что отдал ему одну из двух опасных книг. Уже засыпая, он вдруг подумал, не скверно ли поступил с братом Радулом. Не убеждением, а голодом и жаждой подчинил он его воле своей. "Но как быть уверенным в том, что, накорми я его заранее, он все равно отрекся бы от лжеучения? Мне нужны послушливые, иначе не будет в общине благочестия, порядка и веры. Непокорный отстаивает свое непокорство свободомыслием и тем, что искушает других. Завтра увидим, исполнит ли он свое обещание. Подл человек, от слабости своей подл! А коли так, насилуй его ради его же блага и ради всеобщего… Моя ли вина, господи, коли ты создал его таким?..".
С этими мыслями Тихик уснул, не приметив того, что с первого же дня своего владычества сам впустил в общину ложь и насилие…
Тот, кто правит людьми, должен
решить, что есть для человека
добро и как сделать людей добрыми.
В это октябрьское утро, когда клепало еще не возвестило новый день трудов, Тихик опять погрузился в чтение Сильвестрова Евангелия, но кто-то постучал в дверь, и Тихик спрятал книгу в шкаф. Косматый, в огромной бараньей шапке, в ноговицах и постолах, вошел Быкоглавый, и в покое разнесся запах хлева.
— Владыка, — сказал он с порога, — худо с корчевкой. Топоров и заступов всего восемь штук, а волов только пять.
— Что ты хочешь сказать этим? — спросил Тихик, потому что заметил в выпученных глазах Быкоглавого злонамеренную мысль, та же мысль была написана и на его бычьем лбу.
— За советом пришел. Волы надобны, волы и орудия. А где их взять? Новые беженцы понашли с пустыми руками да голодным брюхом.
— Не кричи, ты не в лесу. Я поставил тебя, брат, на прежнее мое место, взяв на себя заботу о душах. Господь вразумит тебя, как поступить.
Быкоглавый наследил на полу, и теперь его огромные, обутые в постолы ноги размазывали грязь. Он потупился, его толстая шея налилась кровью. Не подымая косматой головы — густые волнистые волосы придавали ему сходство с лесным зверем, — он сказал:
— К греху дело идет, владыка!
Совершенный промолчал, догадываясь, что надумал его преемник.
— Положись на господа, говорю тебе! — в сердцах произнес он. — Перед ним будешь держать ответ за свои деяния.
— Вот оно как? Разве не отпустишь грехи мои, если я сотворю их, чтобы люди не околели с голоду?
— Не всякий грех может проститься, брат, — проговорил Тихик. — Пораскинь умом, ответ держать будешь там, — он указал на потолок.
— Ты вот что… Освобождай меня от должности… Коль не берешь грех на себя…
— Не передо мною одним, перед братьями рукоположил я тебя именем отца небесного. Освободить тебя не могу. Ступай и поразмысли над тем, как надлежит тебе действовать.
— Ах, не можешь? Ну, коль не можешь, буду сам держать ответ, да только и ты в ответе. Ладно, будь по-твоему, но ты меня еще вспомнишь! — Быкоглавый исподлобья взглянул на него и ушел, хлопнув дверью.
— Вот бестолочь! Какое счастье, что я сейчас не на его месте! — И Тихик с облегчением вздохнул.
Но чуть только он задумался и представил себе последствия грабежа — а у него не оставалось сомнений, что Быкоглавый надумал украсть волов и орудия в соседних селах, — Тихик испугался. Согласно святому учению, воровство есть грех, а разве отдаст кто по доброй воле свой топор или вола? Не прольется ли кровь, не будут ли загублены души? "Этот болван, считай, ничего мне не сказал, и мое дело сторона, — рассуждал Тихик. — О господи, зачем не сотворил ты меня глупцом, чтобы я мог лгать и себе, и тебе! Если пропьется кровь, слух о том дойдет до царских людей и я лишусь престола ангельского и надежды увидеть Каломелу в вечном огне, изобличить ее, позлорадствовать… Но сказано: нужда и закон ломает. Если я запрещу ему красть, может распасться община, ведь когда христианам нечего есть, голод побудит их предаться дьяволу. Тогда и смысл моей жизни, и мои небесные упования, и ты сам, господи, оставите меня…"
Тихик вышел, чтобы поспать кого-нибудь за Быкоглавым, но в селении не было ни души. Настойчиво било деревянное клепало, люди столпились на опушке леса, и Тихику было видно — Быкоглавый им что-то говорит.
Опустив на лицо покрывало, он медленно зашагал к лесу. Он шел, склонив голову так, что покрывало свисало до земли и приходилось придерживать его рукой. Он перенял у князя эту грозно-неторопливую поступь, которая повергала людей в недоумение. Ничто так не смущает нижестоящих, как молчание господина и неизвестность относительно его намерений. При виде Тихик а люди испытывали подавленность и страх, но это входило в его расчеты, поскольку уважение, к коему примешан страх, равносильно благоговению. Женщины смущенно скрестили руки на животе, мужчины выпрямились. Все расступились, впуская его в свой круг, но Совершенный, не проронив ни единого слова, дал Быкоглавому знак приблизиться, отвел его в сторону и шепнул, что, если тот вздумает воровать, гореть ему в вечном огне. Быкоглавый пробормотал что-то, а Тихик повернул к молельне, посмотреть, что там нарисовал Назарий. Пройдя десяток шагов, он вздрогнул, вспомнив, что припугнул своего преемника не изгнанием из общины, а вечным огнем, и завтра Быкоглавый вправе заявить, что пожертвовал собственной душой ради спасения христиан…
