— Выпили много?
Он покраснел.
— Две рюмки.
— Всего-то? Мне показалось — больше. Шутка, не обижайтесь.
Когда мелодия унялась, она озабоченно вздохнула:
— Пора мне. Благодарю за компанию.
Он вызвался ее проводить.
Она покачала головой.
— Необязательно.
Он испугался. Сейчас повернется к нему спиной, в последний раз обдаст его пламенем, откроет дверь на площадку и — нет ее. Он робко спросил про телефон.
Она сказала:
— Дай лучше твой. Как-нибудь сама позвоню.
Неожиданное «твой» вместо «ваш» его обнадежило, но не успокоило.
— Правда?
Она вновь усмехнулась.
— Правда, и ничего, кроме правды. Это закон нашей конторы.
И добавила:
— Соврешь на копейку, заботы — на рупь. Нерационально.
Он шел домой и тревожно думал: что же сейчас произошло? Потеря навеки или находка? Ну и женщина! Идешь и качаешься. Каждым взглядом отправляет в нокаут. Словно током, с ног сшибающим током! А если не позвонит — что с ним будет? Куда тогда деться, как жить? Неизвестно.
Дней десять провел он в полной зависимости от телефонного аппарата. Не жил, а ждал. И — точно бусинки — снова и снова перебирал те выпавшие ему минуты, все видел лаковые глаза со смутной непонятной усмешкой, вновь чувствовал, как ладонь обжигает каленая крутая спина. Он вспоминал ее каждое слово и то, как обратилась на «ты», как посулила, что не обманет. «Это закон нашей конторы». Какой конторы? Одни загадки.
Изнервничался, извелся, измаялся, переходя от надежды к отчаянию. Потом говорил себе: «Все. Забудь. Тебя продинамили. Умойся». От этих внушений легче не стало.
Когда она наконец позвонила, он еле заставил себя удержаться от неприличного ликования. Спросил, куда подойти, где ждать?
Она сказала:
— Не на углу же. К тебе — удобно?
— Ко мне? Конечно.
— Тогда диктуй адресок. Записываю.
Еще не веря такой удаче, он торопливо прибирался, прикидывал, чем ее угостить, не погореть, сохранить лицо. Она явилась без опоздания, огляделась, и он сразу же понял: она оценила его усилия.
— Один хозяйничаешь? Могло быть и хуже. Содержишь себя, как большой. Молоток.
Остановилась у книжкой полки.
— Даже почитываешь? Похвально. Книжечки, между прочим, с выбором. Ай да техническая интеллигенция.
Эти слова его чуть задели, но он не ответил, позвал к столу.
— Ну что же, — сказала она, — со встречей. Нет, коньяку не хочется. Водочки…
Он спросил, коря себя за несдержанность:
— Что ж ты не звонила? Заждался.
Она вздохнула:
— Командировка.
Сблизились они в тот же вечер. Когда она билась в его руках, он задохнулся: так не бывает! Он, разумеется, понимал: опыт его обидно беден, даже и сравнивать ее не с кем, все, что досталось ему на долю, — несколько одиноких куриц, уже забылись их имена, помнится только, как он мечтал сразу же после финальной судороги слинять из постели хоть к черту на свадьбу, на остров Шпицберген, в пустыню Сахару, только подальше от этих простынь.
Но здесь и не требовалось сравнений. Недаром он вздрогнул, как от ожога, едва коснулся ее руки. Сколько он слышал про счастье жизни! Вот они — и жизнь, и счастье. До этого сумасшедшего вечера не жил он ни единого часа.
Он признавался себе, что смущен ее неуемностью, ее выдумкой. Ты рядом с нею ровно подросток. Откуда она всего набралась? И сразу же себя осадил: не рассуждай, а будь благодарен. Он вспомнил, как однажды прочел: стыд и любовь несовместимы.
Но и она была им довольна. Сила и свежесть всегда волнуют, а тут еще она ощутила его непритворное восхищение.
— А ты хорош, — сказала она.
Он был польщен:
— Кто б догадался?
Она усмехнулась:
— Я догадалась.
Эта усмешка, в которой сквозило «я знаю больше, чем говорю», его и притягивала, и тревожила с первой же минуты знакомства. Но он, как каблуком, придавил опасно тлеющий огонек. Ничто уже не имело значения. Он понял не разумом — кожей, горлом, в котором захлебнулось дыхание: без этой женщины его жизнь — бессмысленное чередование дней.
Он спросил ее:
— Выйдешь ты за меня?
Этот вопрос, который был и предложением, и признанием, и безоговорочной капитуляцией, он повторил не раз и не два. А промежутки между их встречами все тягостнее, все нестерпимей. Что происходит? Зачем расставаться? Куда она всякий раз пропадает? Ни разу не позовет к себе. Хотя бы взглянуть на ее жилище.
Однажды она ему позвонила:
— Жди меня. Надо поговорить.
Весь этот день он ходил как чумной. Чувствовал: вечером все решится.
Пришла, как всегда — минута в минуту. Целуя ее, он в нее всматривался, хотел прочесть в этих лаковых глазках, что его ждет, но в дегтярных зрачках привычно мерцала все та же усмешка.
От ужина она отказалась.
— Есть не хочу. Налей «Столичной».
Выпив, утерла влажные губы и медленно его оглядела. Потом негромко проговорила:
— Значит, ты хочешь на мне жениться? Ты мне — по душе. Человек надежный. И вообще, когда разлучаемся — скучаю, хочется тебя видеть. Но кое-что мне тебе нужно сказать. Только сперва мы с тобой условимся: ты услышал и сразу забыл. Принято?
Он молча кивнул.
— Я тебе верю. Ты должен знать: если я стану тебе женой, в жизни твоей мало что переменится. Я оперативный работник. А это уже — особый режим. Себе я не очень принадлежу. Тем более — мужу. Такой шоколад. Праздников — нет, забот — до макушки. И ни о чем ни-ког-да не расспрашивать. Главный закон нашей конторы. Стало быть, думай.
Он глухо сказал:
— Незачем. Я давно подумал.
— Ну что ж, я согласна. Но — не пищать. Я тебя честно предупредила.
В июньский день они расписались, без свидетелей, без застолья — такое было ее условие. Сядем рядком и выпьем молчком. Так и сделали. Она долго разглядывала свое обручальное колечко.
— Чудну! Смотрю и даже не верится. Как это вышло, что я женилась?
— Я — женился. Ты — замуж вышла.
— Как посмотреть… — она усмехнулась. И, как всегда, от ее усмешки сердце у него защемило.
Ночью они долго не спали, но на рассвете ее сморило. Сон ее словно преобразил — тихость, покой, умиротворенность. Он догадался: прикрыты глаза, всегда будившие в нем тревогу. И он, почти задыхаясь от нежности, смотрел — и все не мог насмотреться на это разгладившееся лицо, ставшее навеки родным. Смотрел на лицо своей жены.
И впрямь, супружество не изменило их образа жизни — правда, теперь она у него, случалось, задерживалась на несколько дней, но свое жилье все же оставила за собой. Он спрашивал, почему бы не съехаться? Она отмалчивалась, потом объяснила: квартира служебная, сплошь и рядом используется в интересах дела. Все так же ездила в командировки, когда он выражал недовольство, обычно пошучивала: «Надо, Федя!» Однажды сказала:
— В моих отлучках есть своя польза. Потом крепче любимся. Не фыркай. Знал ведь, кого берешь.
Он хмурился, но про себя соглашался — и в самом деле, любит все жарче. Странная женщина заполонила, она не дает к себе привыкнуть, а эта тревожная тень загадки, как будто стелющаяся за ней, делает ее только желанней.
Одна из ее командировок нежданно-негаданно затянулась. Идя домой, он придерживал шаг, так не хотелось в пустые комнаты. Тоскливо вечерничать одному.
Как-то попался ему на глаза щеголеватый на вид ресторанчик, благо их нынче что пней в лесу, неожиданно для себя он вошел — все же среди людей веселее, да и не возиться с готовкой.
Все время, пока с непонятной поспешностью он расправлялся со скромным ужином, какая-то тучка, повисшая в воздухе, мешала ему, не давала покоя. И только встав, чтоб шагнуть за порог, увидел за столиком в углу компанию — двоих мужчин и женщину.
Он неуверенно подошел. Она изумленно всплеснула руками:
— Елки зеленые! Что ты тут делаешь?
Он, улыбнувшись, пожал плечами:
— То же, что все. Зашел порубать.
— Бедный ты мой, по шалманчикам ходит. Плохая тебе жена попалась. Ну вот я вернулась. Заглажу вину. Знакомься. Это мои сослуживцы.
Он быстро оглядел ее спутников. Один — худощавый, зато плечистый, лицо необструганное, каменноскулое, другой — приземистый плотный квадрат, над пухлыми сливочными щеками посверкивают желтые шарики.
— Вот он какой! А мы все гадаем: кто ж это Валечку уговорил?
Голос был сладкий, как пастила, ладошка небольшая, но твердая. Скуластый ничего не сказал и ограничился рукопожатием.
— Видишь, отмечаем по-тихому, — сказала она со знакомой усмешкой. — Оттягиваемся после трудов.
Он понимающе отозвался:
— Право на отдых.
— Да. Заслужили. Лишь мы владеть имеем право, а паразиты — никогда. Забыли они наш партийный гимн.
Он видел: она навеселе, в легком приподнятом настроении, лаковые глазки блестят еще отчаянней, чем обычно.
— Ладно, — сказал он, — я пошел.
