— Ну, там это… э… ну не знаю…
Ответ нашелся быстро и просто в виде растянувшегося на полу Захара, которому под колено дал хулиган Луст.
— А ну хватай труп и пошли!
Захар было захныкал, но Ноль и Кирпич показали ему два огромных красных кулака, и Захар передумал безрезультатно дискуссировать, поднял на плечи равнодушную тяжесть Бешеного и, неуверенно ставя ногу, пошатываясь, пошел к выходу.
— Я же наоборот свидетель.
— Тащи, мерзавец!
— Интересно, что сделают Захару?
— А что там делать — в карцер и назад к нам в камеру.
— Нет, Брондз, могут и в другую камеру перевести.
— Могут… Могут, вообще, расстрел назначить.
— Стероид, а что такое расстрел?
— Откуда я знаю, Мальчик, — кажется, дубинками забивают до смерти.
— Какие дубинки! — ведут, ведут длинными коридорами, потом открывают дверь и летишь вниз на острые ножики!
— Руки и ноги отрывают, зубы выбивают и дают большой круглый сухарь — лижешь его, лижешь, а откусить не можешь — так с голоду и умираешь.
— Нет, Подрез, они кровь по капельки выпускают.
— Прокл! Прокл! Слушай тебе говорят! Они заставляют пить воду ведрами, а сливать не дают, и мочевой пузырь разрывается!
— Защекочивают до смерти!
— Машина такая — головы рубит.
— Просто душат и все.
— Да что ты, Зуб, врешь все! Сейчас как дам!
— Мальчик, они дышать не дают, я точно знаю.
— Я тебе, Жмых, сам дам!
— Жмых, что смотришь?! Врежь ему!
— Вот и заставляют драться между собой насмерть.
— Чака, а ты куда лезешь, гад?!
— Ух, ты!
Мосол вздохнул, погрузил костлявую пятерню в белую шерсть на груди, обнюхал свои пальцы и сказал:
— В баню поведут.
— Мосол, как ты по запаху определяешь, что настало время греметь тазиками?
— При чем тут запах, Мальчик! Мне как нос перебили в юности, так я после этого почти ничего не чую. Все дело в расчетах.
— В каких расчетах?
— Так я тебе и сказал.
— Да нужны мне твои расчеты — ни один ты чувствуешь приближение бани.
— Может и не один, а так точно, как я никто не предсказывает.
Мальчик сделал вид, что потерял интерес к Мослу, перевернулся на живот, достал из-за пазухи большую круглую галету, сделал губы трубочкой и стал рассматривать и крутить галету так, чтобы Мосол мог вполне точно определить значение предмета в руках Мальчика.
— Мальчик, ты воображаешь, что мои знания можно променять на эту несчастную галету?
— Воображаю, Мосол.
— Воображай дальше.
— Буду, только бы ты, Мосол, раньше времени не захлебнулся от обильного слюноотделения.
— Ничего, не захлебнусь, — сказал Мосол и проглотил уже накопившеюся влагу.
Мальчик сначала хотел подождать, когда Мосол, некоторое время поворочавшись на своем месте, все выложит сам, но увидев сгорбленную фигурку Колпака, шаркающего к отхожему месту, решил ускорить ожидание.
— Нет, Мосол, я передумал: я отдам галету Колпаку — он старенький, немощный — пусть радуется.
— Ну-ну.
Мальчик оценил неуверенную усмешку Мосла и твердо пополз из-под нар в направлении Колпака. Мальчик уже почти выбрался на открытое пространство и даже почувствовал некоторую тревогу — не слишком ли быстро он ползет, а то, как повезет ни с того, ни с сего плохосоображающему Колпаку, но дребезжащие нервы Мосла не выдержали и маленькая ступня Мальчика оказалась в его объятиях:
— Ладно, давай свою галету, все равно скоро умирать — пусть хоть что-то булькает в твоей пустой кастрюле. Видишь на дощечке маленькие крестики слева — это количество больших приемов пищи, как десять крестиков набирается, будет баня — ставим справа один крестик побольше, как этих крестиков наберется шесть — будет стрижка, если девять — смена одежды — ставим справа крест еще больше, когда будет их два — дадут теплую одежду, потому что в камере холоднее станет, а еще через два опять легкую дадут. Я еще, что придумал: по большим крестам жизнь отмерять и события всякие интересные запоминать — вот Бешеный, например, прожил в нашей камере сто двадцать восемь больших крестов, он, когда к нам пришел, сразу почему-то расстроился, сцепился с длинным Гоцем и прокусил ему шею — у того вся кровь-то и вытекла, ха-ха! Ну, давай свою галету!
— Возьми.
Мосол набил рот, засиял и спросил:
— Ну, как?
— Производит впечатление — что может быть более поразительным, чем возможность просчитывать жизнь назад и вперед, превращая пыльную тягомотину в стройные ряды красивых и ровных крестиков — нисколько не жалко галеты, ну разве что чуть-чуть.
Спокойно загремели ключи, и неспешно защелкал замок, Мосол кивнул в сторону звука:
— Ну что я говорил — сейчас в баню всех отправят.
В камеру зашли двое новеньких: тщедушный подросток и довольно жилистый взрослый.
— Мосол, по-моему, ты просто так сожрал галету.
Мосол быстро запихнул в рот остатки галеты и без удовольствия проглотил:
— Ничего не просто так…
Окошко в двери отворилось и раздатчик Ротербанд, с опозданием надув щеки, сипло крикнул:
— В баню готовсь!
Мальчик зашел в парную, немного постоял внизу, привыкая к резкому жару, и полез на верхний полог, чтобы растянуться на раскаленных досках в ожидании бесконечных соленых капелек на своем теле. Другие камерники тоже лежали и про запас вбирали тепло тяжелого воздуха, они слабо переговаривались, почти не шевелились, только любовные парочки обессилено поглаживали друг друга. Мальчик закрыл глаза, расслабил мышцы рук и ног, плавно задышал, свободно отпуская сознание в путешествие по светлым чистым камерам с красивыми людьми в свежей нерваной одежде, сидящими вокруг красивых черных столов и поедающих из желтых красивых мисок вкусное ароматное месиво… Мальчик резко сжался в агрессивный комочек — чья-то рука осторожно коснулась его груди.
— Шрам, ты меня напугал.
— Хороший пар, Мальчик?
— Если его достоинство определяется сыростью и температурой, то, наверно, хороший.
— Какой ты еще молодой. Хотя, время бежит быстро — и не заметишь, как пропадет желание острить по каждому поводу. Я думаю о тебе, Мальчик.
— Я тоже тебя вспоминаю, Шрам.
Шрам облокотился на свои колени и грустно опустил голову. Мальчик тоже окунулся в печаль и начертил указательным пальцем кружок на плече Шрама.
— Я был таким же, как ты, Мальчик.
Скрюченный долговязый Тироль свесился над Мальчиком и захихикал:
— А со мной Прокл долго не разговаривает — у него либо есть силы, либо их нет.
— Шрам! Пошли, тебя Джим зовет.
Шрам усмехнулся, спокойно спустился с полога и вышел из парной.
— Ну, все, Мальчик, конец твоему Шраму.
— Тироль, мне кажется, ты напрасно радуешься — если тебя в прошлую помывку изнасиловали Кирпич с Нолем, то, во-первых, счастливые мгновения не бывают такими частыми, а во-вторых, в этот раз дежурят Закир с Лымарем и как бы настойчиво ты не мылился дольше всех, твои усилия будут напрасны.
Тироль больно ущипнул Мальчика, Мальчик подложил под ногу Тироля кусочек мыла, и Тироль, высоко взлетев длинными ногами вверх, съехал на тощих ягодицах по ступенькам вниз.
Шрам стоял с закрытыми глазами под душем, Мальчик подошел к нему и подставил ладошку под острые дробинки:
— Какая холодная вода.
— Мозги лучше будут работать.
— От этого не станет легче.
— А мне не надо легче.
— Что тебе сказал Джим?
— Что он может сказать, кроме как, что убьет меня.
— Пойдем, скоро объявят конец помывки.
— Ты многим нравишься, Мальчик, и напряжение вокруг тебя будет постоянным и возрастающим.
— Ты решил…
— Нет, я не боюсь Джима.
— Пойдем.
Закир и Лымарь, по очереди, прикрывая огромными ладонями рты, протяжно зевали, их пыльные дубинки не были отстегнуты от широких черных ремней и маятникообразно болтались между ног, вызывая нехитрые мысли о полной беспомощности стражников. Камерники торопливым гуськом, но без уважения прошли мимо Лымаря и Закира, и, минуя зигзаги узких коридоров, возвратились в камеру, где их ждал дежурный Прокл и двое новеньких.
— Ты кто?
— Спица.
Джим легонько толкнул Спицу в плечо — тут было все слишком ясно, и Спица покорно склонил голову. Но многие крепкие камерники набычились, сжимая и разжимая тяжелые кулаки, — высота положения всегда тягостна большими хлопотами и претензиями окружающих.
— Спица, что тебе не спится? — пропел Рыжий и залез под стол.
Спица цепко поймал его фигурку прищуром правого глаза и чуть усмехнулся двумя черными морщинками в уголке рта.
