И мы ждали, пока коттедж не сгорел, а она так и не вышла. Мы уехали, прежде чем погас огонь, прежде чем кто-нибудь успел вызвать пожарных. Я вел «виву», дрожа от скорости и ужаса. Мы не сказали друг другу ни слова, пока я не остановился у станции подземки «Кэмден-Таун», в шесть тридцать утра.
Я сказал Россу:
– Увидимся.
Но, перед тем как исчезнуть в водовороте ежедневных забот и дел, он повернулся ко мне и произнес:
– Эх, Джефф. Понимаю, это не самый лучший момент, но мы берем нового саксофониста.
Январь 1983Только два года спустя я обнаружил, что Фрэнк по-прежнему жива. Я стоял за прилавком, глядя в окно сквозь стойки с пластинками Энтони Брэкстона[19], которые мой двинутый предшественник разместил здесь под предлогом завлечения клиентуры, тем самым превратив магазин в говорильню для всех безработных фри-джазовых музыкантов Лондона. Отсюда я видел витрины магазина Коллета и кафе «Кантри-энд-Вестерн» через дорогу.
Мне было двадцать три, и мой «ежик» отрос до прямых, свисающих прядей. Я носил темно-зеленый камуфляж, стоивший три фунта в «Помощи престарелым», и нашел первую приличную работу в своей жизни. То есть, конечно, работу в магазине звукозаписей нельзя назвать приличной. Но это какой-никакой компромисс для тех, кто вроде меня не может окончательно завязать с музыкой. Кроме того, по крайней мере, в тот день, назвать мою деятельность работой было бы преувеличением. Больше бы подошло «прослушивание пластинок Банни Вэйлера[20] и размышления о людях, которым можно позвонить, чтобы выпить вечером».
Тут дверь открылась, и вошла личность. Личность звалась то ли Дэнни, то ли Энди, то ли Иэн, то ли еще черт знает как, и с его безумными черными волосами могли тягаться лишь еще более безумные глаза. Он явно смутился, увидев только меня. Видите ли, обычно Дэнни/Энди/ Иэн входил – и видел Невилла. Если же внутри был я, оба моментально отправлялись на улицу. Что-то намечается, понимал я – с большинством из знакомых Невилла всегда что-то намечалось. Поэтому я научился быть крутым.
Дэнни/Энди/Иэн, однако, про крутость забыл. Он спросил, на месте ли Нев. Я сказал «нет», и он осведомился:
– Не хочешь купить баркликард, приятель?
– Почем? – осведомился я. Крутой, как видите. И он ответил:
– Семьдесят пять, приятель. А я возразил:
– Пятьдесят. И он произнес:
– По рукам, дружище! Хочешь выпить? Я согласился:
– О'кей, почему бы и нет? – повесил в окне записку «вернусь через 10 минут», запер дверь и отправился в забегаловку, которую какой-то ужасный модернист запихнул в самый конец Сентер-Пойнт, «Горностаево гнездо» или что-то типа того. Он отдал мне кредитную карту и сказал, что прошлой ночью поужинал в «Ритце». Сам.
– Иисус всемогущий! – заметил я. – Тогда почему же ты еще не в тюрьме?
Он рассмеялся, а я отдал ему деньги и решил, что был крут.
Когда я вернулся в магазин, кто-то ждал меня, сгорбившись в дверном проеме от непогоды.
– Я стою здесь уже полчаса, ослиная задница! – сказала она.
Я не взглянул на нее, ничего не сказал, просто отпер дверь и вошел внутрь, по дороге поправив стойку с пластинками. Неприятности, вот что получаешь за работу в Уэст-Энде. Одни неприятности.
Женщина подошла к прилавку и спросила:
– Ты что, не помнишь меня?
Я поднял голову, готовый ответить «нет». Я вообще плохо запоминаю лица. Могу пройти на улице мимо родной сестры. Я запоминаю имена, не лица. Вот почему мне легко дается эта тупая работа. Спросите у меня что-нибудь про рок-н-ролл, с древнейших времен до нынешних, и я отвечу. Я помню саксофониста «Gong»[21], на каких альбомах Мингус[22] играет на пианино и кто продюсировал первый сингл «Lurkers»[23]. Спросите меня, ну попробуйте! Но если мы виделись сегодня на вечеринке, войдите завтра в магазин – и я вас не узнаю.
Только Фрэнк я помнил. До сих пор помню, как впервые увидел ее. Мы были в «Дингуоллсе», слушали сборище каких-то пост-панков, а она обсуждала с моим другом Питом, на что похожи девчонки, флиртовала с ним, говорила про «Spurs»[24], вела себя, точно прожженная рок-герла, из рабочего класса и все такое.
И, конечно, я помню нашу последнюю встречу. И был бы рад сказать, что мое сердце подпрыгнуло, когда я увидел ее, восставшую из мертвых. Но это не так, оно съежилось от страха и стыда. Естественно, я не выдал себя. Я был крутым, и она тоже. Спросила, найдется ли у меня минутка, чтобы выпить после работы. Я ответил «да» и закрыл магазин пораньше. Рисуясь, сказал ей про кредитную карточку. Мы пошли есть карри через дорогу, в «Пенджаб», и я все ждал, когда же она расскажет мне, что произошло, или сообщит о своих планах. Но она этого не сделала. У нее они просто отсутствовали. В ту ночь мы оказались у меня – судя по всему, ей некуда было идти.
Так все началось. Она ничего не говорила, но явно наслаждалась моей неумелой поддержкой, я же удивлялся. Я не ходил на работу три дня. Дела. Фрэнк забрала мой матрас. Я спал на ворохе подушек рядом с газовой горелкой.
На третье утро я проснулся на матрасе, ноги Фрэнк упирались мне в лицо. Было шесть утра, и я сразу понял, что снова заснуть мне не удастся. Фрэнк, без макияжа, с разметавшимися по подушке волосами выглядела лет на двенадцать. Подумалось – эх, влюбиться бы в нее… Но, пожалуй, нас не ждет ничего, кроме огорчений. И без того проблем хватает.
После трех дней жизни на украденную кредитную карточку мои нервы были на взводе. Плохие новости: этот ублюдок продал мне карточку с женским именем. Я слишком сосредоточился на своей крутости, чтобы заметить это. Хорошие новости: Фрэнк с такими вещами справлялась в тысячу раз лучше, чем я. Поэтому она подписывала счета, купила себе новую одежду, а мне – пару боксерских бутсов, точно таких, какие сама носила два года назад, заказала несколько приличных обедов и ящик водки в подпольной лавочке.
Все это, несомненно, прекрасно. Проблема состояла в том, что я понятия не имел, что происходит. Фрэнк, женщина, которую я почти не знал, не видел два года и, что немаловажно, считал мертвой, захватила мою жизнь. Это тоже не казалось проблемой – захватывать особенно было нечего. Конечно, пропуская работу, я чувствовал определенную неловкость, но Невилл задолжал мне пару дней и не возникал, когда я звонил после полудня и ссылался на недомогание.
Сейчас же только светало, и я нервничал. Я слышал, как на кухне возится мой сосед по квартире, сигнальщик, орудует тостером, который мама подарила ему на Рождество. «Бревилль»[25] в том году вошел в моду. «Засунь его себе в задницу!» – подумал я и начал щекотать пятки Фрэнк, пока она не проснулась.
– Ты, урод! – пробормотала она и попыталась меня ударить. Но я увернулся и быстро скатился на пол.
– Фрэнк, – спросил я, – что происходит?
Она посоветовала мне отвалить и снова заснула, завернувшись в перину, точно в спальный мешок. Но через пару часов мы оба встали и сидели за столом, грея руки о чашки с чаем и разглядывая снег на Примроуз-Хилл.
– Слушай, – сказала она, – если я тебе мешаю, просто скажи. Идет?
И тут она заплакала, чем окончательно меня добила. Я безрезультатно похлопал ее по спине и, заикаясь, произнес:
– Извини. Я имел в виду, я просто хотел узнать, чего ты хочешь. То есть, после всего того, что случилось.
Услышав эти слова, она повернулась ко мне:
– А что? Что случилось?
Я не знал, что сказать, но пришлось:
– Ну… мы думали, что ты… ну, знаешь… погибла. Или что-то в таком роде.
– Что?
– Ну, когда мы выбрались из коттеджа, и был пожар, а ты так и не вышла, а мы… – я смущенно помедлил, боясь закончить предложение единственно правдивыми словами: – … не вошли и не спасли тебя. – Но Фрэнк перестала плакать и теперь выглядела сконфуженной.
– О, – произнесла она через некоторое время. – Значит, был пожар?
И я объяснил ей, и старался говорить так, как будто все это в порядке вещей, но, конечно же, никакого порядка не было. И тогда она рассказала, что из-за спида не спала всю ночь, и что пришел Скотт, который боялся, что мы разнесем дом. Они поговорили, и Скотт предложил ей отправиться в Лондон, и, посмотрев на бессознательного Росса на кровати, она согласилась.
Не уверен, что Фрэнк поверила, что мы считали ее погибшей, но она рассмеялась и заметила, что, должно быть, погибли ее мозги, раз она согласилась сбежать со Скоттом.
– О, – сказал я. – Так ты сбежала со Скоттом?
– Да, – ответила она. – Утром мы вернулись в Лондон, и он выглядел таким серым и унылым, а Скотт спросил, не хотелось ли мне когда-нибудь поехать в Индию. В полдень мы сели на «Волшебный Автобус». Скотт по-прежнему там. В Гоа. Продает дурь на пляже. Говорит, теперь он буддист. Идиот.
Днем мы отправились на каток. Не на ближайший, в Холлоуэе, мрачное муниципальное место, полное двенадцатилетних психопатов, а на Куинзуэй, на старомодный каток с рождественской атмосферой. Было просто чудесно. Выйдя на станции Бэйсуотер, мы тут же попали в снежную бурю. Фрэнк держала меня за руку, пока мы пробирались по дороге, сражаясь с порывами ветра, дующего с Гайд-парка. Позже, на катке, когда мы, облачившись в плохо подходящие коньки, взволнованно выписывали осторожные круги, диджей поставил записи Фила Спектра, «Crystals», поющих «Winter Wonderland», и «Ronettes» с их «Walking in the Rain»[26]. He знаю, слышал ли я когда-нибудь музыку, так прекрасно подходящую к обстановке. Фрэнк не отпускала мою руку, а я вел ее по льду, и Дарлин Лав[27] пела «Christmass (Baby Please Come Home)». И я начал мечтать.
