— Васька, ну что ты трешься об меня, — смеялась Варя, скидывая зажарку со сковороды в кастрюлю, — Уже почти все готово…
Брюки «клёш»! В этих брюках ходили наши мамы, в этих брюках в молодости ходили мы. Тридцать лет назад мы сходили по ним с ума. В магазине купить их было невозможно. Во-первых, отдельные счастливчики носили или донашивали за братьями, служившими на флоте, настоящие морские клеши. Во-вторых, шили брюки в ателье или дома. Какие только материалы не шли в дело! Какие расцветки! Парни мерились клешами, гордились широтой брючин по нижней тесьме. Ширина доходила до сорока сантиметров, хотя ходили слухи об отдельных героях, у которых был клеш до полуметра. При виде таких героев возникало ощущение, что они одели по юбке на каждую ногу.
А еще клеши украшали аксессуарами. Колокольчиками, металлическими молниями, заклепками. Я, стараясь не отстать от моды, купил материал и отправился в единственное в городе ателье «Силуэт». Обмерив меня со всех сторон, женщина лет сорока пяти сказала, что готовы будут через две недели.
И вот прошло четырнадцать дней, и я явился в это ателье в надежде, что сегодня, наконец, стану модным парнем. Закрыв занавеску примерочной, надев брюки, я ужаснулся: область брюк в районе гульфика торчала вперед на довольно внушительном расстоянии. Позвав приемщицу, я попросил подозвать мне мастера, но конечно, не так нагло как Райкин: «Я спрашиваю — кто сшил костюм?!». Закройщица, вызванная по громкой связи, вышла с недовольной миной и попутно спросила у приемщицы, мол, кто тут недоволен. Затем, сделав грозное лицо, подошла ко мне и спросила:
— Что?!
Я, в то время еще молодой человек семнадцати лет, скромно потупил глаза и показал на это место брака:
— Вот… тут криво как-то…
— Что «вот»? — грозно рявкнула тетенька и, повернувшись, даже толком не посмотрев, кинула: — Переложите у себя там, как положено и ничего торчать не будет.
— Э! Женщина, подождите! — ошарашено окрикнул я ее.
— Молодой человек! Мне некогда с вами разговаривать! Я же вам сказала — кладите там у себя в другое место! — крикнув на все ателье, ушла назад к себе.
Поняв, что тетеньку ничем не пронять, я решил пойти на хитрость. Вернул брюки приемщице и сказал, что зайду за ними через полчаса. Дом благо находился рядом. Перерыв дома весь в шкаф кое-как нашел плавки, в которых ходил в бассейн года три назад.
Вернувшись в это злополучное ателье, попросил приемщицу вызвать мастера еще раз и заодно побыть с нами рядом. Отдернув шторы, когда я оделся, и опять начал своё:
— Вот… тут не должно быть так…
Закройщица посмотрела на меня взглядом, от которого наверно уже не один клиент убежал, даже не помышляя больше и заикаться о каком-то браке.
— Нина, ты посмотри на него, — обратилась она к приемщице, — Я ему говорю, укладывайте нормально, а он ничего не понимает.
— У меня сейчас там ничего нет, — ответил я и понял, что сморозил глупость и начал жутко краснеть.
— Как ничего нет? — закройщица и приемщица, удивленно переглянувшись, спросили меня и уставились на злополучное место. И мне срочно захотелось его закрыть руками.
— Я надел узкие плавки, — пытаясь спасти свое положение, заявил я.
— Ах вот оно что…, — протянула закройщица, — Так что вы туда теперь класть будете?
А ведь в правду, что? Если только средних размеров резиновый мячик…
Грубить людям я еще не умел, но догадался написать в жалобную книгу. Через неделю мне брюки переделали, и я стал таким же, как и все: в «клешах».
В то время когда наши корабли бороздили просторы Мирового океана, а спутники запускали каждую неделю, мы, дети, сидели за партами и грызли: кто ручки, кто карандаши, надеясь в будущем также грызть гранит науки. Практически все грызли, кроме одного. Витальке Пименову было все равно или «фиолетово», как говорит мой сын. Он уже, будучи дважды второгодником, не носил в школу ничего, даже карандаша. Он знал, что все равно получит за год тройку и перейдет в следующий класс, не станут же его пожизненно держать в школе. От него уже ничего не требовали, лишь бы ходил в школу и не болтался без дела. Иногда ему на парту клали ручку и чистый листочек, на котором он рисовал весь урок, а в конце урока складывал листок и отправлял самолетиком по классу.
В этот день класс должен был писать сочинение по литературе, на тему недавно пройденной книги «Повесть о настоящем человеке». Класс по привычке раскрыл тетради, школьники призадумались. Виталька презрительно оглядывал одноклассников с мыслями: «И что о нем писать? Об этом летчике, потерявшем обе ноги, воевавшем в войну на протезах, и так уже много написано».
Он уставился в окно и смотрел на пустой школьный двор, думая лишь бы об одном: побыстрей бы закончились уроки, чтобы можно было бежать на рыбалку или взять велосипед и кататься на нем по парку. Потом перевел блуждающий взгляд на доску, на все ту же надпись: «Повесть о настоящем человеке». На секунду призадумался. Потом неожиданно двинул кулаком в спину хорошиста Петьку Привалова, сидящего впереди него.
— Чего? — повернувшись к нему с недовольным лицом, спросил Петька и добавил: — Больно же…
— А ну-ка дай мне листок и ручку, — громко приказал Виталя, он был старше, здоровее всех и все его побаивались.
Петька послушно вырвал из тетради листок и подал его своему соседу, который был для него сущим бедствием. Когда Витале было совсем скучно во время уроков, он любил запихивать за воротник этому несчастному хорошисту всякий мусор.
Виталька, засунув для начала кончик ручки в зубы, прищурив глаза и посмотрев на потолок, обвел глазами весь класс, встретившись с взглядом недоуменной учительницы, задумался и опустил глаза на свой листок…
Анна Андреевна, пожилая учительница, преподававшая школьникам еще во время войны, удивленно смотрела, как впервые за столько лет Пименов вдруг сосредоточенно начал что-то писать. Ей неожиданно захотелось сунуть свою любимую «Беломорину» в рот и поглубже затянутся, но урок только недавно начался и придется терпеть. А через пятнадцать минут наблюдения за тем, как Пименов строчит на тетрадном листке, не отрываясь, ей вообще стало невыносимо тяжело. Прозвенел звонок, собрав все сочинения, она облегченно вздохнула и побежала в учительскую, где, быстро смяв папироску пальцами и, придав ей требуемую форму, быстро раскурила. Затем достала из стопки тетрадей то заветное сочинение…
…В этом сочинении ни слова не было о летчике Маресьеве. Ни слова о подвигах советских людей во время войны. Виталя описывал в нем как он летом ходил на рыбалку, сколько наловил рыбы, как вдруг началась сильная гроза и он, спасаясь от ливня, побежал наверх по склону. Склон был уже весь мокрый и он, поскользнувшись на глине, упал и подвернул ногу.
Кое-как выбравшись с берега, он, сильно прихрамывая, весь грязный и мокрый, со сломанными удочками, пытался остановить хоть какую-то машину. Но все проезжали мимо. Отставив попытки «голосовать», пришлось, превозмогая боль идти домой пешком, и тут возле него остановился какой-то мужчина на зеленом «Москвиче». Мужчина окрикнул его и потом довез домой. Заканчивалось сочинение словами: «Когда я вырасту, я тоже буду таким же настоящим человеком и никогда не проеду мимо человека, попавшего в беду».
Прочитав, Анна Андреевна улыбнулась, сказала вслух: «Ну, будем надеяться» и поставила «пять».
Что ж сделаешь — у каждого человека свои герои…
Старенький «жигуленок», шурша полулысыми колесами, летел, пересекая мост и сворачивая на трассу. Сергей изредка в зеркало посматривал назад на дорогу, да на сидящую сзади жену с дочкой, которые разморенные жарой, подставляли лица потоку воздуха, влетающего в открытые окна.
— Сереж, скоро? — спросила жена. — Ты говорил, недалеко от города.
— Скоро, Лен, скоро…
— Там точно мало народа? — уже, наверное, двадцатый раз спрашивала мужа Лена, не любившая людные места.
— Точно… и мелко, как раз для Катьки. Я раньше на него ездил.
Сибирская жара, словно мстя зиме за ее холод, выгоняла горожан из города на водоемы, как африканских зверей из душных саванн. Впереди показалась стоящая на обочине дороги «Тойота» с открытым капотом и из-за него выскочила девушка с поднятой рукой.
«Крутикова…» — узнал ее Сергей. Притормозив, съехал с дороги и встал сзади её автомобиля. Девушка подбежала к окну Серегиного «жигуленка». Загоревшая, стройная, такая же красивая, как и раньше, казалось, нисколько не изменившаяся.
— Извините… ой, — узнала его в свою очередь. — Сергей… я тут в неприятность попала, двигатель заглох, и не знаю, что теперь делать. Посмотри, ты же разбираешься в этом…
