– Ты думай о том, как люди живут.
– Как живут, знаю – работают... Это я о праздниках.
– Я не хотела тебе говорить... Ты уйдёшь, и я за тобой, и не через год, а дней через пять.
– В бега? Дура, добавят!
– Знаю. Я потом, может быть, и пять лет здесь вытерплю, но сейчас мне нужно денька два на жизнь посмотреть. Ой, как нужно! Просто посмотреть. А иначе я с ума сойду или...
– Тоже мне князь Игорь нашёлся, «о дайте, дайте мне свободу!» Придёт время, дадут, не бойся, не забудут. А как же все наши девки? Сидят и не чирикают, в календариках денёчки зачеркивают. А ты? Из-за двух-то дней – ещё года два трубить. Если сама вернёшься, то ещё ничего, но уж если поймают...
– Слабо. Я всё до мелочей продумала. Спасибо колонии, у нас ведь тут одна свобода – думать. На воле-то всё некогда думать было.
– А шмотки? Деньги?
– Один человек всё устроит. Он для меня в доску расшибётся, тем более, ему опасаться нечего, я его никогда не заложу, да и риска у него – ноль процентов. В город не пойду, а в лесу документы не нужны. Сейчас лето. Везде отдыхающие. Подвалю к какой-нибудь компании. Сами пристанут.
– Да, таких девочек поискать. Только зека из тебя так и прёт. Ты поглупей мужиков ищи, а там… по обстановке...
– Умных мужиков на Клязьме нет. У них дел много, им рыбу ловить некогда. И бабы у них надёжные – далеко от себя не отпустят. Тут одни бездельники. Я им как подарочек... Ты чего? Ты чего плачешь-то?
– Дура, как бы врезала сейчас тебе... Зачем ты так?... Знаешь, что не предам, а мне каково? Выходит, добавят тебе не без моей помощи... А что я сделаю? Ты, как лавина, пошла – разве остановишь...
ПОРА В ПУТЬ–ДОРОГУ
Четыре года подряд я уезжал на всё лето работать в пионерский лагерь. Убивал я сразу двух зайцев: на какое-то время забывал суету и скуку города, во-вторых, осенью на моей сберкнижке прибавлялась хорошая сумма прописью.
В лагере я познакомился со Степанычем, ночным сторожем, и за четыре года сошёлся с ним довольно близко. Познакомились мы на спортивной почве, точнее на шахматах.
Каждый вечер, когда мой отряд уже спал, а вожатая где-то влюблялась, Степаныч заканчивал первый обход территории и заглядывал в мою дачку.
– Ну что, Николаич, сразимся? – спрашивал он.
Я молча показывал на столик с шахматной доской и расставленными на ней фигурами.
Честно признаться, мы были игроками не высшего класса и даже не среднего, а так – первоклашки. Не зная никаких тактических и стратегических уловок, мы одерживали победы, когда у кого-нибудь оставался король с парой пешек. Обычно мы играли не более трёх партий.
После матча шахматы убирались. Степаныч отправлялся на второй обход, а я ждал его, сидя на ступеньках крыльца дачки. Степаныч возвращался, и начиналось самое интересное, его воспоминания о «мирном времени». Когда было это «мирное время», я так и не понял, зато узнал, что тогда происходили такие фантастические истории, до которых было далеко сказкам Эдгара По. Мою недоверчивую улыбку в адрес этих событий Степаныч объяснял так: «Раньше привидений, дьяволов и прочей нечисти много было, потому как они темноту и тишину любят. А сейчас кругом шум и электричество – распугали. Сгинула нечисть. А что особенного? Слышал я, жили когда-то на земле огромные звери-ящерицы и однажды сдохли разом – обстановка вышла не та. А ты лыбишься»...
Сегодня я ехал не специально к Степанычу, просто собирался присмотреть на берегу Клязьмы место для своей философской стоянки, но не зайти к старику не мог.
Дед встретил меня радушно:
– Спасибо... уважил... молодец… не забыл.
На терраску вышла бабка Марфа и радостно запричитала:
– А мы ждём-ждём. Вся пионерия съехалась, а тебя нет. Девчушка, которая прошлым летом с тобой работала, говорит: «Он не приедет». А нонче птичка на подоконник села. Думаю – к гостю. Так и есть. В залу проходите, сейчас стол соберу.
Выпили, закусили. Молча, степенно, без городской суеты («Попробуйте это... отведайте то... не стесняйтесь... мало кушаете...» и т.д.) Вскоре бабка Марфа ушла по каким-то своим делам. Я рассказал Степанычу о цели своего приезда. Внимательно выслушав меня, он важно откинулся на спинку стула и почему-то сурово сказал:
– Да, от теперешней суматохи очень даже полезно роздых сделать, сбежать в затишье. Думки перетряхнуть, дырки на сердце заштопать. Врачи никогда не научатся лечить болезнь под названием «кошки на душе скребут». А природа может, она всё может. Но я не понимаю, зачем тебе сидеть на одном месте? Давай я тебе плот смастерю. Погрузишь на него вещички и плыви полегоньку. Клязьма – длинная дорога. Плыви, звёзды считай, окрест поглядывай. А бывает, такое случится! Помню, в мирное время...
Это была сногсшибательная идея.
– А верно, Степаныч. Я приеду завтра, и мы вдвоем...
– ...Ничего не сделаем. Ты приедешь через неделю с вещами... Через неделю... Корабль готов будет... Точно.
Выпили за идею. После этой рюмки дед расслабился, поудобнее расставил локти на столе и, забыв о «мирном времени», переключился на современность.
– Я о тебе, Николаич, часто вспоминаю. Хороший ты мужик, самостоятельный. Правда, есть в тебе эдакая гордыня. Попроще тебе к людям надо быть. А может, ты и прав. Сладок будешь – разлижут. Да и служба твоя видная – учитель. Но не только поэтому я к тебе особливо отношусь. По годам-то ты молодой ещё совсем, а по жизни – старинный. Современная молодёжь, она суматошная, извертелась вся. Нет, я не против того, что парни волосы до плеч распустили, а девицы брюки носят или юбки до пупка. Значит, так надо: раньше мы на телеге ездили, а теперь внук на такси ко мне приезжает. Я о другом. Может быть, сейчас так и надо, чтобы каждый чуднее другого выглядел. Но ведь на эти чудеса время, а не век даётся. Мы тоже молодыми были, но время пришло, стоп, жеребячество – в поле, а эти и до старости не поймут, когда «стоп» сказать себе надо... И потому, Николаич, перестал я различать людей по возрасту. Барышням не то пятнадцать лет, не то двадцать пять, не то девица, не то баба, – все здоровые, разодетые, крашеные, морды нахальные. С нашим братом мужиком и того хуже. Пацан, глядишь, – академик, а пожилые по свету мечутся, ищут, а что ищут, и сами не знают, говорят с гонором, а присмотришься – сидят у разбитого корыта. А с их башкой да силёнкой, да на своё место в жизни осесть... Что и говорить! Кому нужен этот ералаш? Не знаю.
Степаныч хитро прищурился. Он хотел спросить: «Не знаешь?»
– Акселерация, – ответил я, – то есть ускорение. Дети раньше взрослеют, быстрее обновляется информация…
– ...Вот именно! – радостно воскликнул дед, пропустив мимо ушей непонятные слова и зацепившись за то, что хотел услышать. – Вот именно! Спешим, значит, торопимся! И потому подумать шариками в бестолковке (дед постучал указательным пальцем по виску) у людей всё меньше остаётся времени. Да и не к чему, стало быть это. Учителя, газеты, телевизор - всё объяснят и растолкуют, как и что делать надо. Разжуют – только глотай.
– Уж слишком ты грозен, как я погляжу. Думаешь, что из твоего окна вся жизнь видна? Ошибаешься. Конечно, нельзя жить кому как хочется, но и нельзя отнимать у человека его собственное «я», его индивидуальность…
– Во, во! Только странная эта индивидуальность. Знаешь, к чему она ведёт? К людскому разъединению. Люди все слабее цепляются друг за друга. Да и какая может быть всеобщая сцепка, если каждый старается, пусть ботинками, да отличиться от другого. «На свадьбу Машки грохнули пятьсот рублей, а мы своей Наташке грохнем семьсот». Вот в деревне не так. У нас радость одного – радость всех, беда одного – общая беда, потому что...
– ...потому что и избы у всех одинаковые, и дела, и заботы, и в сельпо ботинки одного фасона. Ты доволен? Ты хочешь, чтобы все люди были одинаковые, как спички?
Степаныч рассмеялся.
ВТОРЖЕНИЕ
С Димкой попрощаться не удалось. Его не оказалось дома. Мария Тимофеевна привела меня в Димкину комнату и показала глазами на мольберт с подрамником, прикрытый полотном.
– Саша, а мой-то затих, беспокоить не велит... Хорошо Леночка такая: придёт, посидит со мной у телевизора, с Димкой парой слов перебросится – и не обижается... Хочешь? Посмотри. Но там пока одни тёмные полосы... А на работе он отпуск взял и пропадает где-то, смеётся: на «Волгу» зарабатываю. А зачем она ему, «Волга» эта?
Посмотреть «тёмные полосы» я отказался, сославшись на то, что когда картина будет готова, я первый увижу её.
Зашёл к брату. Рассказал о предстоящем путешествии. Володя медленно ходил взад-вперёд по комнате, трогал свои очки и, разглядывая пол, мечтательно комментировал:
– Да... да... Это замечательно... Это же левитановские места... Красотища... Словно остановится время...
Когда я кончил свой рассказ, он подсел к Марте на диван, тронул её за плечо и с нежным упреком сказал:
