У меня перехватило дыхание. Я уже ничего не понимал, только слышал этот голос – страшный, словно загробный: «Я хочу, чтобы на его руках была моя кровь. Я хочу уличить его. Это моя воля, мое свидетельство. Я выступаю на стороне обвинения! Ты выступаешь на стороне защиты. Принимаешь вызов, Данила?!»
– И только ты один. Слышишь? Только ты один! – проскрежетал незнакомец, подходя к экрану.
Экран моргнул и пошел длинными, продольными серыми полосами.
– Ну, я поехал… – вставая, сказал Данила.
– Куда?! – еле вымолвил я. – К нему ?..
– Нет, нельзя. Возможно, это не он. Не четвертый Всадник, – запротестовал Гаптен. – Мало ли…
– Я поехал, – коротко ответил Данила, потом секунду раздумывал, глядя на экран, и добавил: – Убьет себя. Убьет… Нельзя.
– Но о чем с ним говорить?.. – засуетился я, понимая, что сейчас более всего на свете не хочу отпускать Данилу на встречу с этим человеком. – Что он вообще имеет в виду? «Я – это ты. Ты – это я. Одно лицо»… Глупость какая-то!
Воцарилась гробовая тишина.
– Он имеет в виду, – тихо, отчетливо проговорил Андрей, – что к Даниле в жизнь пришло чудо, а к нему – нет. Хотя ему, – Андрей взглядом показал на экран, – кажется, что он того заслуживает. Вот и вся его воля …
«И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри.
И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными».
Откровение святого
Иоанна Богослова,
6:7,8
Пятнадцать столетий минуло с того дня, как Спаситель покинул землю. Мир погрузился во мрак. Мор, нищета, голод, болезни. Люди подавлены и угнетены. Вся их жизнь – бесконечное, лишенное смысла страдание.
«Боже! Боже! Уповаем на Тебя! Спаси и сохрани, Господи! Яви чудо!» – шепчут губы молящихся. Но и чудо теперь под запретом. А земля озарена кострами святой инквизиции.
Может ли Христос взирать спокойно на эти слезы, стоя по ту сторону мира? Может ли Он быть равнодушным к горю своих детей? Нет. Любовь не позволила Ему быть безучастным. И Он пришел, не дожидаясь объявленного срока.
Люди смотрят на Него, явившегося в человеческом облике, и не могут оторвать глаз, и не могут поверить своему счастью. Они стремятся и льнут к Нему, прикасаются к полам одежды Его и целуют землю, по которой идет Он.
Дети бросают перед Ним цветы и поют: «Осанна! Осанна!»
– Это Он! Это никто как Он ! – кричат люди.
А Он проходит среди них молча, с тихой улыбкой бесконечного сострадания, и солнце любви горит в Его сердце. Он простирает руки – и больные излечиваются, и уродливые преображаются, и несчастные обретают счастье.
– Это Он! Это никто как Он! – кричат и кричат люди.
Но вот Он видит траурную процессию на пороге храма. В белом маленьком гробике семилетняя девочка…
– Если это Ты, то воскреси дитя мое! – восклицает обезумевшая от горя мать и падает Ему в ноги.
– Он воскресит твое дитя! – кричат люди. – Воскресит из мертвых!
Христос обводит их взглядом.
– Встань, девица! – говорит он.
И малый ребенок, лежащий во гробе, открывает глаза. Садится и удивленно смотрит кругом: где я? что происходит? кто эти люди? Но, завидев мать, девочка улыбается и тянет к ней свои руки:
– Мама! Мама!
В народе смятение и крики. Многие, не в силах перенести увиденное, лишаются чувств. Рыдания и возгласы неописуемого восторга.
– Это Он! Это никто как Он!
И в эту же секунду мимо проходит высокий и худой, словно высохший кипарис, девяностолетний кардинал, Великий Инквизитор. Но на его теле не кардинальский наряд, а суровая монашеская ряса отшельника.
Он все видел. Видел, как ставили на землю гроб. Видел, как девочка ожила. Видел безумство счастливой матери. Но он не просиял, как те, что были вокруг. Нет, лицо его омрачилось. Он нахмурил седые брови, а взгляд его вспыхнул зловещим огнем.
– Взять Его! – командует старик своей страже и указывает на Христа пальцем.
Приученная к страху толпа расступается перед священной стражей. Люди встают на колени, склоняют головы и безропотно отдают Его в руки святой инквизиции. Гробовым молчанием толпа провожает Спасителя.
И уже через четверть часа Он и Великий Инквизитор оказываются в сырой темнице – один на один.
***
– Зачем Ты пришел? – спрашивает старик, стараясь не глядеть на своего Пленника. – Зачем Ты пришел мешать нам? Пятнадцать веков назад страшный и умный дух нашел Тебя в пустыне и говорил Тебе дать людям счастье, но Ты не дал.
Ты мог дать им хлеба бесчисленные, а дал свободу. Ты мог дать им чудеса великие, а дал им гордость и тяготы земные. Ты мог дать им бессмертие и жизнь счастливую, но Ты дал им веру. Что ж не был Ты милосерден к детям своим?!
Разве не знал Ты, что человек слаб?! Завтра же я осужу Тебя, и те, что сегодня бросали перед Тобою цветы, будут подгребать угли к Твоему костру. Неужели Ты не знал этого? Таковы те, кому Ты решил дать свободу…
Что ты смотришь на меня так кротко, не удостаивая даже негодованием? Да, я рассказываю Тебе о Твоих людях. Я говорю Тебе о тех, что распяли Тебя тогда, и о тех, что распнут Тебя вновь. Зачем Ты пришел нам мешать?!
Спаситель слушает старика, но не отвечает.
– Молчишь, – тихо шепчет старик и смотрит на Пленника из-под насупленных бровей. – Тысячи, тысячи раз я раздумывал над этим.
Просыпался ночами и плакал, силясь понять. В Твоих руках было счастье, но Ты дал людям ношу.
Неужели же Ты приходил лишь к избранным и для избранных? Неужели не видел Ты, что человек слаб как ребенок и как ребенок завистлив? Что думает он лишь о себе и о своем благе? И что для счастья ему нужно чудо? Чудо, и только!
Многие ли способны следовать за Тобой? Многие ли будут поститься в пустыне, поедая саранчу и скорпионов, как делал Ты? Многие ли примут огонь Твоей Истины голыми руками? Нет. Тысяча за все века – святые и праведники – жалкая кучка. И все!
А как же остальные? Как им быть? О них Ты не думал вовсе. Да, человек – слаб, мелок и жалок. Вот истина о человеке. Но почему бы не дать ему счастья? Маленького, крохотного земного счастья. Но Ты не дал. Мог, а не дал!
Но Он молчал и лишь смотрел на старика.
– Что Ты глядишь на меня проникновенно своими кроткими глазами?! – кричал Инквизитор. – Рассердись, я не хочу любви Твоей, потому что сам не люблю Тебя. И что мне скрывать от Тебя? Разве я не знаю, с Кем я говорю?..
Тебе все известно. Я читаю это в Твоих глазах. Да, мы уже не с Тобой, а с ним , с тем премудрым духом, что искушал Тебя в пустыне! Мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили себя царями земными, царями едиными.
Ты проповедовал гордым, а мы пошли к смиренным. Ты говорил к тысячи, а мы осчастливим тысячи тысяч! Ты поставил подвиг Свой и ушел. А дети Твои здесь, и они – сироты. И нет у них Отца более – кто бы подсказал и утешил.
Но мы исправили ошибки Твои. Мы сказали им, что знаем Тайну Твою и что стоит поклониться нам, и будет каждому и наставление, и утешение. Мы даже грех сделали позволительным, но лишь с нашего разрешения.
Да, мы дали детям Твоим то, что Ты не дал. Да, мы обманываем их, но для их же блага. Да, мы кормим их – их же руками. Да, мы пугаем их – для их же счастья. И они будут счастливы и возблагодарят нас…
Так говорил Великий Инквизитор к Спасителю, но тот продолжал молчать. Он лишь глядел на старика печальными глазами.
– Ты все молчишь, – проскрежетал Великий Инквизитор и бросил на Пленника гневный взгляд. – Ладно. Ты заговоришь в час Страшного Суда, когда придешь судить их. Но знай, что в эту минуту мы встанем и скажем Тебе: «Мы взяли грехи их на себя. Не суди их, но суди нас!»
Я не боюсь Тебя. Завтра же Ты увидишь, как это послушное стадо по мановению моему бросится подгребать горящие угли к Твоему костру, на котором сожгу Тебя за то, что пришел Ты мешать нам. Ибо если кто более всех и заслужил наш костер, так это Ты.
Завтра сожгу Тебя! Dixi.
Когда Инквизитор умолк, то некоторое время ждал, что Он ему ответит. Ему тяжело молчание Пленника. Он видел, как Тот все время слушал его проникновенно и тихо. Слушал и смотрел ему прямо в глаза, словно и не хотел возражать.
Старику же хотелось, чтобы Пленник сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он молчал, а потом вдруг приблизился к старику и тихо поцеловал его в бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ.
Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит:
– Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… не приходи никогда, никогда!
* * *
Андрей закончил рассказ.
– Это что, какая-то притча? – не понял я.
– Можно и так сказать, – ответил Андрей. – Это история, которую атеист Иван Карамазов рассказывает своему брату – юному послушнику Алеше.
