— Старайся как-то… — заикнулся было Юра и тотчас замахал руками, готовый возненавидеть себя за эти слова, — Я понимаю, понимаю!
Она смотрела на него, как бы колеблясь, верить или нет.
— Юра, я же мужа не люблю. Хотела бы… но не люблю, нет! Сначала нас что-то связывало, не знаю, любовь ли, а теперь он прилипнет к своему пианино, маленький, в очках, и я смотрю… смотрю…
— Успокойся, — сказал он мягко.
— Он музыкант, а я кто? Что у меня есть? К музыке я равнодушна, ко всему равнодушна! Я просто женщина и хочу быть счастливой как женщина!
— Ты счастлива, только не замечаешь, — с усилием произнес Юра то, во что он сам едва ли верил.
— Юра! Юра! — Она все теснее и в то же время безнадежнее прижималась к нему. — Ну почему, почему?! Мне бы глоток настоящей жизни! Почему с другими что-то происходит?! Хоть бы ты меня соблазнил, что ли! — сказала она и резко от него отодвинулась. — Ладно, прощай… Передам ему твои приветы.
Глаза у нее сразу высохли.
Моросило…
— Где бы выпить кофе, а то я не завтракал, — сказал Кирилл Евгеньевич, и они перешли на ту сторону улицы, где был кафетерии. — Вчера снег, сегодня дождь! Терпеть не могу такой погоды, а вы?
Юра почувствовал желание согласиться.
— А эта маникюрша в парикмахерской, — раздраженно продолжал Кирилл Евгеньевич, — мне она внушает безнадежную тоску… Стекло залито дождем, она как-то застыла, оцепенела, взгляд пустой…
Юра едва успел взглянуть на маникюршу, но ему показалось, что он полностью разделяет впечатление мэтра.
— Вчера привезли арбузы, и на них еще не растаял снег, — сказал Кирилл Евгеньевич, переводя взгляд со стекла парикмахерской на арбузный лоток и ожидая, что скажет Юра.
— Да, зябко, грустно, — сказал он, угадывая мысли учителя.
— Вы считаете? — Вопрос прозвучал чуть насмешливо. — А мне, наоборот, весело… арбузы в снегу… в этом есть шарм.
Юра спохватился, что и он так думал, но теперь исправляться было поздно.
— Не знаю… просто белый цвет… — Он сделал вид, будто пытается выразить какое-то сложное ощущение, но оно ускользало от него.
Кирилл Евгеньевич достал книжечку и что-то вписал.
— …минус три с половиной… минус восемь, — бормотал он.
— Что это? — спросил Юра, но Кирилл Евгеньевич качнул головой, показывая, что ответит позже.
Они нырнули в кафетерий. Кирилл Евгеньевич занял столик, а Юра принес две чашечки.
— Любите завтракать в городе? — спросил мэтр, ссыпая из облатки в кофе крошащийся сахар.
— Утро… никого народу… столики чистые, а?
Юра задумался, чтобы теперь уже не допустить оплошности.
— Да, очень люблю, — сказал он.
— И вас не угнетает дождь?
— О, что вы! — воскликнул Юра, убеждаясь, что моросящая погода не доставляет ему ничего, кроме довольства и умиротворенности.
— …шкала сорок шесть и три, — занес мастер в книжечку.
— Что это? — настойчивее спросил Юра.
— Цифра сорок шесть и три означает, что эмоционально вы очень податливы. В течение десяти минут мне удалось внушить вам два противоположных настроения. Это свидетельствует о текучей неустойчивости вашего «я». В вас пока отсутствует настоящий костяк.
Юра сокрушенно вздохнул.
— Не огорчайтесь… Лучше обсудим программу. — Кирилл Евгеньевич склонил бугристую голову с кольцами волос на лбу, придававший ему сходство с Платоном. — Полный курс дизайна занимает месяц-полтора, но учитывая, что вы довольно запущенный материал, продлим этот срок до двух месяцев.
— У нас будут лекции?
— В основном практические занятия. Я вообще не полагаюсь на теоретические источники, хотя кое-какой опыт дизайна зафиксирован в романистике.
— А в конце? Экзамен?
— Как полагается… Вернее, зачет, потому что экзаменующимся я выставляю лишь две оценки: «счастлив в жизни» и «несчастлив в жизни».
— И выдаете диплом?
— Видите ли, я лицо частное, да и зачем он вам?
— А как же я узнаю, что я личность?!
— Ну, прежде всего это замечу я, потом другие, а потом и вы сами заметите… Впрочем, — внимание мэтра отвлекла неожиданно пришедшая на ум мысль, — я бы спрашивал подобный диплом при приеме на работу, потому что производительность труда тоже зависит от счастья человека. У счастливых она выше.
Он допили кофе, и вышли на улицу.
— Если вы не утомлены, я мог бы сегодня прочесть вам вводную лекцию, а потом провести сеанс у меня в мастерской. Согласны?
Юра с жаром заверил, что даже не начал утомляться.
— Хорошо, только мне надо предупредить жену, чтобы она приготовила аппаратуру. Жена мне ассистирует, — сказал Кирилл Евгеньевич.
Они приблизились к будке телефона-автомата.
— Наташа?… Не беспокойся, я позавтракал в городе… Нет, не промок… — Кирилл Евгеньевич со вздохом улыбнулся Юре, показывая. что вынужден давать подобные отчеты. — Золотце мое, — мягко прервал он жену, — сегодня у меня ученик, ты, будь любезна, зажарь индейку, купи бутылочку сухого и что-нибудь к чаю. Мы будем через час с четвертью.
— Аппаратура! — решил напомнить Юра, заметив, что мэтр уже вешает трубку.
— Не беспокойтесь, я все учел.
Трубка легла на рычаг.
— Итак, прошу внимания, — начал Кирилл Евгеньевич кафедральным голосом. — Современный индустриальный мир выдвинул новые критерии личности. Их сущность в том, что отдельная человеческая личность не является значимым элементом социологии. Современное мышление оперирует такими понятиями, как семья, государство, трудовой коллектив. Личность же как таковая является скорее статистической, чем понятийной единицей. Это понятно?
Юра вежливо пожал плечами, показывая, что оценивает глубину мысли учителя, но еще не проник в ее суть.
— Ну, к примеру, раньше строили дома из кирпичей, а сейчас из готовых блоков.
— Сейчас тоже есть кирпичные дома, — поправил Юра.
— Правильно, правильно! Но я говорю о тенденции. Население земного шара столь велико, что никакой ум не охватит его во всем множестве. Кроме того, мой друг, совершается научно-техническая революция, индустрия развивается невиданными темпами, и порою просто некогда в централизованном порядке решить все те личные проблемы, которые в изобилии возникают у каждого. Каждый решает их самостоятельно, но ведь это подчас не менее трудно, чем уладить межгосударственный конфликт. Поэтому я считаю, что должен был появиться институт частных учителей жизни, ну, скажем, типа меня. Я человек не особенно занятый, и у меня есть время подробно вас выслушать, посоветовать, помочь. Ко мне приходят письма, у меня скопился известный опыт. Я даже пишу книгу, которую озаглавил «Искусство познавать себя».
— Вы необыкновенный человек! — восхищенно воскликнул Юра.
— Без ложной скромности — да. Хотя должен признаться — я не сразу стал тем, что я есть. Я по капле выдавливал из себя раба.
Юра с сомнением задумался.
— Что вас смутило? — спросил Кирилл Евгеньевич.
— Но ведь это слова Чехова.
— Правильно. Я же сказал, что кое-какой опыт дизайна зафиксирован романистикой — и Чеховым, и Флобером, и Бернардом Шоу. Прочтите «Пигмалиона»… А сейчас не будем рассуждать, а приступим к делу. Кстати, вот мой дом.
Они оказались на Сретенке, завернули в старый дворик, вбежали по деревянной лесенке, и Кирилл Евгеньевич пригласил Юру в залатанную мансарду, похожую на голубятню.
— Нас скоро будут ломать, — сказал он. — Здесь что-то предусмотрено по генеральному плану реконструкции.
Кирилл Евгеньевич снял картузик и сунул в гнездо калошницы.
Юра тактично кашлянул.
— Вы думаете, я по рассеянности? О нет! Я просто выключился из бытовых логических связей, чтобы освежить мозг. Я бы назвал это гигиеной абсурда… Мы с вами сейчас проделаем похожее. Идемте…
Кирилл Евгеньевич распахнул перед Юрой дверь, а сам перебросился парой слов с женой.
— Через тридцать минут нас позовут к столу, — сказал он Юре, а пока для профилактики проведем с вами диалог ни о чем. Я буду подавать вам реплики, а вы говорите любую несуразицу, что в голову придет Мне необходимо проверить ваше подсознание.
Кирилл Евгеньевич усадил Юру на поджарый, продавленный диван, невыносимо заскрипевший пружинами.
— О, пружины судьбы, ваша сила неведома смертным! — сказал дизайнер и добавил: — Видите, даже стихом…
Юра попробовал ответить, но сразу запнулся.
— Говорите, говорите… Все что придет на ум!
— О, ленивая кошка, бегущая завтра по краю! — несмело выговорил Юра и застеснялся.
— Прекрасно! — одобрил его Кирилл Евгеньевич. — Но вы заимствовали у меня начальное восклицание «о!» и стиховой размер. Давайте дальше… — Он приложил ладонь ко лбу. — Сахар, сахар… безумие белого цвета… вот мелькнула сорочка унылого клерка… шепот листьев… слышу хлопанье крыльев над бездной… зажигает конфорку и чай согревает жена… истребитель растаял в бирюзе бесконечного неба… и грохочет метро, и туман рассекают созвездья… обезьяны в питомнике виснут на мокрых качелях… Ленинград, Петропавловка, галстуки в Доме моделей… виноградные косточки прямо на белой салфетке… поцелуй, эти руки, обвившие шею… и лиловый шнурочек настенного бра…
