Тут он, разумеется, попал в точку. Если что-то меня и интересовало по-настоящему, то именно они, родимые. На плаву я держался лишь благодаря тому, что калымил по вечерам на своей старенькой «девятке». И так уже пять лет подряд. Иногда, правда, подворачивалась возможность устроиться на более или менее приличную постоянную работу, но всякий раз я находил причины, чтобы отказаться. Не то чтобы я считал себя гением, который не имеет права растрачивать драгоценное время на ерунду, но что-то всё же удерживало. Видно, сказался неудачный опыт, когда я несколько месяцев проработал репортёром в «Вестнике демократии», а потом ещё с полгода ходил словно вывалянный в дерьме.
— Хорошо, Гарий Наумович, говорите — где и когда?
… Кафе под названием «Орфей» на улице Чкалова я разыскал легко и удачно припарковался. В вестибюле сообщил (как было велено) метрдотелю, что я к Верещагину; пожилой дядька приветливо заулыбался, несколько раз поклонился и отвёл меня в отдельный кабинет, огороженный плетёными ширмами. Как я понял, проходя через зал, это было одно из тех загадочных заведений, где новые русские удовлетворяют свои изысканные кулинарные капризы. Цены в таких местах диковинные, обстановка богатая, всегда с уклоном в интим, обслуживание на европейском уровне. Гарий Наумович уже меня ждал. Это был осанистый мужчина лет за пятьдесят, в добротном дорогом костюме, при галстуке и с приклеенной к пухлому лицу доброжелательной улыбкой. Впоследствии я узнал, что таких улыбок-масок у него было несколько, на разные случаи жизни. Первая, какую я увидел, означала примерно следующее: наконец-то мы встретились, душа моя!
— Прошу, — радушно пригласил он к накрытому столу, после того как мы обменялись рукопожатием. — Перекусим, как говорится, чем Бог послал.
Единственное, что мне в нём сразу не понравилось, это глаза под припухшими веками — чуть слезящиеся и такие, словно он смотрел на вас сквозь оптический прицел. Взгляд неуловимый, расплывчатый, как у медузы, ничуть не соответствующий общему выражению лица. Осторожный человек, встретившись с таким взглядом, наверное, приложил бы максимум усилий, чтобы не вступать в контакт с его владельцем, но, во-первых, думать об этом было поздно, а во-вторых, голос разума дремал во мне далеко не первый год.
Стол являл взору полный джентльменский набор: холодные закуски, салаты, икра, чуть позже, на горячее, подали осетрину на вертеле. Из запивок — водка, белое и красное вино, крюшоны и минералка. Но я сразу предупредил, что не пью за баранкой. Гарий Наумович огорчился, но не слишком. Сам он лихо опрокидывал рюмку за рюмкой, бесстрашно мешая водку с вином.
Однако вскоре все эти мелочи — еда, питьё, психологические нюансы — утратили всякое значение: слишком необычным мне показалось то, что я услышал. Речь шла о Леониде Фомиче Оболдуеве, крупном предпринимателе, банкире, спонсоре, защитнике прав неимущих и так далее, то есть об известной, замечательной в своём роде фигуре. Леонид Фомич, ласково прозванный в народе Боровом, был одним из тех, кто сказочно обогатился при царе Борисе, когда растаскивали страну по сусекам, а теперь вместе с сотней-другой себе подобных везунчиков тайно управлял бывшей империей.
Суть предложения, переданного Гарием Наумовичем от лица магната (чему я до конца ещё не верил), заключалась в следующем: написать биографию господина Оболдуева, но не просто биографию, а художественное произведение, знаковую книгу, нечто подобное «Исповеди…» Боба Ельцина или «Запискам о галльской войне» Юлия Цезаря. Сей замысел был якобы продиктован отнюдь не самолюбием Оболдуева, о нет, он являлся важным социально-общественным деянием. Мотив такой: молодёжи необходимы примеры для подражания, иначе она вся целиком скатится в бездну цинизма и апатии. Коммунисты, как к ним ни относись, это прекрасно понимали и, начиная с Павки Корчагина, поставили производство идеологизированных кумиров на конвейер, не жалея на это денег и средств. Пусть это были не живые персонажи, а тряпичные куклы, но они были, как есть и сегодня в любой цивилизованной стране, задумывающейся о своём будущем. Взять ту же Америку, пожалуйста — Рэмбо, Рокки, Терминатор, Фредди Крюгер и ещё с десяток привлекательных полноценных образов, на которых можно воспитывать в подрастающем поколении чувство патриотизма.
— Уверяю вас, Виктор Николаевич, — Верещагин глубокомысленно наморщил лоб, — босс относится к этой затее очень серьёзно. Можно сказать, душевно ею увлечён.
Слегка ошеломлённый, я только и нашёлся, что спросить:
— Но почему он выбрал именно меня? Разве мало литературных живчиков, которые уже набили себе руку? Да их пруд пруди.
— По моей рекомендации, Виктор, по моей рекомендации. Полагаю, вы ещё меня поблагодарите.
— А если не справлюсь?
Расплывчатый взгляд толстяка на мгновение сфокусировался на моей переносице.
— Об этом не стоит говорить. Справитесь.
— Пожалуй, разумнее отказаться. Вряд ли я достоин того, чтобы…
— Не откажетесь, Виктор Николаевич. — Он алчно нацелился вилкой на ломоть бледно-розовой сёмги. — Вы же не враг себе, верно? Торопить никто не будет. Полгода, год — сколько понадобится. Естественно, какое-то время уйдёт на адаптацию. Войдёте в семью. У вас будут помощники. Всё что угодно. Возможно, Леонид Фомич сочтёт нужным посвятить вас в свой бизнес… Условия такие: пять тысяч долларов ежемесячно и сто тысяч гонорар — по окончании работы.
— Сколько?
— Сумма не окончательная. — Соблазнитель улыбался, точно шулер, скинувший из рукава козырного туза.
Я почувствовал, что бледнею. Гонорар в сто тысяч долларов не умещался в сознании. Я даже не спросил себя, зачем мне такие деньжищи. Куда их спрячешь? Как пропьёшь? Впоследствии не раз вспоминал эту минуту, роковым образом изменившую мою жизнь.
— Конечно, это большие деньги, но…
— Никаких «но», Виктор Николаевич, никаких «но». Удача, как красивая женщина, не любит, когда ею пренебрегают. И мстит порой жестоко.
Он обтёр замасленные толстые губы салфеткой с алой эмблемой «Орфея», достал из кармана мобильник и, глядя мне в глаза, но как бы и в разные стороны, набрал какой-то номер. В ту же секунду на его лице возникла улыбка, обозначавшая: ваше высочество, я здесь!
— Леонид Фомич, извините, что беспокою… Да, всё как уговорено, писатель со мной… Разумеется, счастлив, ещё не совсем пришёл в себя… Конечно-конечно… Через полчаса будем у вас… Нет, никаких сомнений… Слушаюсь, Леонид Фомич.
Окончив разговор, взглянул на меня победно, но, как мне почудилось, с оттенком сочувствия.
— Что ж, Виктор Николаевич, теперь всё зависит только от вас.
Трудно описать первое впечатление от знакомства со знаменитым магнатом, вершителем судеб. Человек будущего. Добрый дядюшка, примеривающийся, как ловчее разрезать именинный пирог. Внешность: ушастый, блёклые глаза навыкате, словно после нервного припадка, взъерошенный, с корявым туловищем, затянутым в костюм стоимостью, наверное, не меньше двух-трёх тысяч баксов. Благообразный, основательный, расчётливый в каждом жесте, улыбке, слове. Аудиенция заняла не больше пяти минут. Разговор происходил в кабинете. Из обстановки поразили меня не столько роскошная офисная мебель и телевизор во всю стену (нагляделись в магазинах и в кино, нагляделись, слава демократии!), сколько картины на стенах, принадлежащие, без сомнения, гениальному художнику-параноику, — все в багряно-лилово-синих кричащих тонах и все с кровью — где рука, где голова с выколотыми глазами, а где и сизые кишки, вываленные на синюю травку. При беседе присутствовал юрист Верещагин, прямо с порога ставший ниже ростом на голову. На его щеках цвела новая, смиренная улыбка: хочешь дать оплеуху, хозяин, — пожалуйста, я готов.
— Некоторые так называемые писатели, — мягко объяснил магнат, — пребывают в убеждении, что только их род занятий связан с вдохновением, с парением духа и прочее такое. Надеюсь, вы не принадлежите к их числу?
— Нет, — сказал я.
— Бизнес, уверяю вас, требует не меньшего таланта и творческих усилий… Кстати, я с вашими сочинениями не знаком, полагаюсь на мнение Гарика. Хочу предупредить: от своих сотрудников я требую полной отдачи. Так что придётся попотеть. Я человек занятой, не всегда распоряжаюсь своим временем, как того хотелось бы, поэтому вы, Виктор, должны быть постоянно на расстоянии вытянутой руки, если я понятно выражаюсь… Какой сегодня день?
— Пятница, — ответили мы с Гарием Наумовичем.
— Правильно. Значит, завтра в половине десятого жду у себя на даче. Гарик объяснит, где это. С ним же будете решать все бытовые вопросы. Если…
Он не договорил — зазвонил один из телефонов на столе, позолоченный, с перламутровой трубкой. Оболдуев некоторое время слушал молча, хмурясь, потом недовольно буркнул:
— Хорошо, подготовьте документацию, сейчас буду.
