— Хорошо, подготовьте документацию, сейчас буду.
Обернулся к Гарию Наумовичу:
— Поедешь со мной, придётся кое-кому прочистить мозги.
У меня спросил:
— Тебя как зовут, напомни, писатель?
Я сказал: Виктор Николаевич. Магнат протянул руку.
— Правильно. Значит, Витя, до завтра. Постарайся не опаздывать. Не люблю.
Глава 3
У друга в редакции
Недолго думая, я поехал к Владику Синцову, в «Вечерние новости». Мы вместе учились на журфаке, когда-то дружили, делили хлеб-соль. До сей поры поддерживали приятельство и иногда оказывали друг другу мелкие услуги. Нас связывала ностальгия по беззаботным студенческим временам и кое-что ещё, о чём сказать нельзя, чему не учат в школах… Владик не одобрял моё затянувшееся писательство, не приносившее ни доходов, ни славы. Сам он сделал приличную карьеру в журналистике и сейчас процветал, входя в совет соучредителей крупного информационного агентства. Кроме того, заделался политологом и даже вёл еженедельную (правда, ночную) программу на кабельном канале. Приглашал и меня пару раз и за каждое выступление платил двести долларов, из рук в руки, минуя всякую бухгалтерию. Он был хорошим парнем, нежадным, весёлым, всегда готовым посочувствовать чужой беде. Конечно, поварившись несколько лет в адовом котле, да ещё соприкасаясь с политическим бомондом, Владик волей-неволей перенял характерные черты интеллектуальной деградации, но в этом было больше актёрства, чем истинной сути. К примеру, мог некстати зайтись ужасным визгливым смехом, как Починок, либо изрекал сентенции с грозным рыком, подражая удалившемуся на покой Борису, но внутри — уж я-то точно знал — по-прежнему оставался добрым, задумчивым человеком, с которым мы когда-то проводили целые ночи в блаженных беседах за бутылкой портвешка.
Я приехал к нему, чтобы получить информацию.
И я её получил. Услышав, о какой акуле идёт речь, Владик увёл меня из своего кабинетика, напоминавшего небольшой склад макулатуры, в нижний буфет, где подавали наисвежайшие бутерброды, прекрасный кофе с пенкой и бочковое немецкое пиво. Я пожалел, что за баранкой, а то бы тоже заправился кружечкой-другой. Мы устроились в уголке, но разговор то и дело прерывался. Владика окликали знакомые, и по тому, как с ним здоровались и как он отвечал, можно было легко догадаться, кто какое занимает положение в здешней иерархии. Я рассказал, что Боров предложил мне работу, но какую — не уточнил, и как Владик ни допытывался, всё равно темнил, неизвестно почему. Только намекнул, что работёнка клёвая, высокооплачиваемая и перспективная.
— В чём перспектива? — поймал меня на слове Владик.
— С допуском в святая святых. Завтра поеду к нему на дачу.
— В Барвиху?
— Нет, в Звенигород.
— Иди ты?! — Владик поперхнулся пивом. — Там же у него все домочадцы. Можно сказать, семейное логово.
— Да, так и есть. — Я скромно потупился.
— Хорошо, и что ты хочешь от меня узнать?
— Кто он такой? Насколько опасно с ним связываться?
Владик кивнул. Задумчиво пережёвывал бутерброд с икрой, прихлёбывая тёмное пиво из высокой кружки. У меня аж слюнки потекли. Кофе и пиво — явное неравенство.
— Тут ещё нюанс, — добавил я. — Его сиятельство желают, чтоб я познакомился с нашим бизнесом.
— Теперь всё?
— Нет. Они желают, чтобы я с их дочкой Лизонькой занимался грамматикой. Видно, неграмотная она.
После этих слов Владик осушил полный бокал водки. Я давно не видел, чтобы он так делал. Он был активным сторонником культурного пития. В отличие от меня. Мне где нальют, я и рад. Похоже, сильное впечатление произвели мои новости.
— Ты её видел?
— Кого?
— Лизу.
— Как я мог её видеть? А что она? Особенная?
Владик сделался предельно серьёзным.
— Вот что я скажу, старина. Ты даже отдалённо не представляешь, куда лезешь. И никто не представляет. Это, милый мой, дела тьмы.
Я решил, что Владик, по давней традиции, меня разыгрывает. Но что-то в его тоне настораживало. Да и глаза подёрнулись ледком, как у покойника.
— Не темни, Влад. Я ведь не пить приехал.
… Открылись диковинные вещи. К примеру, всем было известно, что люди из окружения господина Оболдуева имели обыкновение исчезать бесследно. Так, минувшей осенью канул в воду коммерческий директор одной из его многочисленных фирм, некто господин Загоруйко, известный на Москве как Жора Попрыгунчик. Не раз они с Оболдуевым вместе появлялись на телеэкране, где обычно философствовали о благе для матушки-России капиталистического уклада. Писали, что господин Загоруйко отмыл для хозяина через офшоры несколько миллиардов, в частности из тех, которые МВФ давал в долг. Пропал Загоруйко без всякого скандала, просто промелькнула информация, что уехал, дескать, стажироваться в Штаты, как все они уезжают периодически, включая членов правительства, — и с концами.
То же самое с последней подружкой Оболдуева — Зинкой Ключницей, точнее, Зинаидой Петровной Потешкиной, примадонной Большого театра. Ключница в «Мазепе» — это роль, которую купил для неё Оболдуев, отсюда и прозвище. Зачем прелестную девицу потянуло на оперную сцену — трудно сказать. До того, как вскружить голову Оболдуеву, Зинуля была звездой стрип-варьете на Арбате — худо ли! Но — потянуло. Амбиция — мать прогресса. Может, сказалось то, что Оболдуев запретил ей оголяться на людях в варьете. Он всё делал солидно. Купил Ключнице трёхкомнатную квартиру на Садовом, провёл в Думу, где она возглавила подкомитет по культуре и туризму. Она действительно была женщиной достойных качеств, хотя полностью так и не избавилась от повадок стриптизёрши. Выказывалось это в мелочах, искушённому глазу, впрочем, заметных. То у Зины, вроде случайно, спадала бретелька платьица от Диора, то некстати вываливалась наружу грудь. Но всё это лишь придавало пикантности её публичным выступлениям. Естественно, телевизионщики в ней души не чаяли и приглашали практически на все шоу, включая такие серьёзные, как «Под столом». Её любимым коньком было раннее половое воспитание подрастающего поколения. Самым упёртым домостроевцам она в два счёта, ссылаясь на западных авторитетов, могла доказать, что все комплексы, заключённые в человеке и преждевременно сводящие его в могилу, имеют в своей основе всего лишь две причины: либо раннее изнасилование, либо пренебрежение занятиями мастурбацией.
Зина Ключница, цвет и гордость всех московских тусовок, исчезла так же внезапно, как и Загоруйко, но в отличие от него, уехавшего якобы на стажировку, про неё пустили слух, что она отправилась рожать в Англию (чтобы сразу получить двойное гражданство), да так и рожает там третий год.
Эти двое — из крупняков, мелочевку и считать не пересчитаешь. То есть таких, как мы с Владиком. Немного я был ошарашен этими сведениями. Оболдуев — и фамилия какая-то зловещая, вызывающая смутные книжные ассоциации с врагом рода человеческого.
— И что ты об этом думаешь? — спросил я.
Владик после долгого говорения раскраснелся, а от водки слегка забалдел. Тут к нам за столик некстати подсела длинноногая девица с зелёными волосами, как ведьма, но при других обстоятельствах я бы не отказался с ней поближе познакомиться.
— Влад, — сказала ведьма, — ты сволочь.
— Я знаю, — грустно признался Владик, у которого всегда были сложные отношения с ведьмами. — А почему я сволочь, Нателлочка?
— Ты обещал!
— Что обещал? У тебя же вроде Ванька Прошкин в кавалерах.
— Дурак, я не про это. Ты обещал поставить фельетон в субботний номер, а сейчас мне сказали, что его вообще вдвое сократили и перенесли на вторник.
— Кто сказал?
— Не придуривайся, Влад. Со мной такие штучки не проходят. Хочешь, чтобы все про тебя узнали?
Владик испугался.
— Нет, не хочу… Девочка моя, но ведь это очень взрывной материал. Если его поставить в субботу, он спалит весь номер. Люди устали от потрясений. У тебя там труп плачет в канализации. Причём детский. Какой же это фельетон?
Девица посмотрела на меня, почесала коленку.
— Вы тоже журналист?
— Нет, — сказал я. — Я у Влада на содержании. Вроде приёмного сына.
— Это так, — подтвердил мой друг. — Кстати, я вас не познакомил. Если будет желание, Нателла, он всё сделает, чего попросишь. Витькой его зовут. У него связи на самом верху.
— Юмористы, мать вашу, — почему-то выругалась зеленоволосая и умчалась.
Я повторил вопрос, но Владик не понял. То есть сперва не понял, водка в нём играла, решил, что я его редакционной шлюшкой заинтересовался, и это было странно. Многое было странно в нашем разговоре, а это — особенно.
— Чего тут думать, — бодро посоветовал он, — бери бутылку и вези к себе. Кстати, окажешь мне услугу.
— Влад, кончай керосинить, тебе ещё работать… Я спрашиваю: что значат все эти исчезновения? Он что — вроде Синей Бороды?
Владик начал вдумчиво шелушить креветки, жирные, будто промасленные.
