— Метро отсюда в двух минутах ходьбы, — говорю я, как только мы выходим из дома.
Я запираю дверь, и мы проходим метров двадцать вниз по улице, где стоит навороченная тачка Мэтта.
— Твоя? — спрашивает она, видя, как я кладу руку на крышу машины.
— Да, — отвечаю я, быстро проходя дальше. — Короче, в конце улицы свернешь налево. От поворота еще метров четыреста, и ты на станции.
Вместо того чтобы попрощаться, уйти из моей жизни и вернуться в свою, она смотрит через дорогу, и взгляд ее задерживается на автобусной остановке.
— Знаешь, — говорит она, — я поеду на автобусе. Так будет быстрее.
— Хорошо, — соглашаюсь я, хотя прекрасно понимаю, что быстрее так не будет. — Увидимся.
— Да? — Она неуверенно смотрит на меня. — Я оставила свой номер у тебя в комнате. На пачке сигарет. На столе у кровати.
— А ты что, не едешь в Австралию?
— Еду, но через шесть недель.
— А…
Несколько секунд мы стоим в неловкой тишине, оглядываясь по сторонам.
— Ну так что, ты едешь? — спрашивает она.
— Конечно. Сейчас. — Растерянно подергав ручку двери машины, изображаю на лице недовольство. — Ключи забыл.
Махнув ей на прощанье и стараясь не смотреть в глаза, говорю:
— Пока, увидимся еще.
— Как скажешь.
Быстрым шагом я направляюсь обратно к дому, закрываю за собой дверь. Смотрю на часы: двадцать минут десятого. Крадучись обхожу дверь в гостиную и перебегаю за барную стойку, которая идет вдоль задней стены. Из-за своего прикрытия выглядываю в окно. Кэтрин Брэдшоу стоит на автобусной остановке прямо напротив нашего дома. Я опускаюсь на колени и поднимаю взгляд на ряд пустых бутылок с дозаторами. Черт! Как я устал! Выдохся. Салли Маккаллен, девушка, о которой я грезил последние две недели, должна быть здесь через полчаса. А Кэтрин Брэдшоу стоит на остановке, где автобусы проходят реже, чем кометы над Землей. Ей даже нечем заняться, пока ждет автобус: нет с собой ни журнала, ни газеты, ни плейера, и она развлекается тем, что зырит на дверь нашего дома, ожидая, когда я оттуда выйду, сяду за руль чужого кабриолета и поеду на встречу с несуществующим американским коллекционером.
Мой внутренний голос бубнит: «Ну и что? Допустим, ты не выйдешь и подтвердишь ее предположения, что вся эта ерунда с галереей и коллекционером — всего лишь уловка, чтобы избавиться от нее. И что с того, если она все еще будет торчать на улице, когда ты выйдешь встречать Салли Маккаллен? Вы только что познакомились и не собираетесь продолжать отношения. Почему вообще не сказать ей правду? Что тут такого ужасного? Мог бы просто выразить ей сердечную благодарность за милый секс. Было клево. Дверь направо. Жизнь стала бы намного проще».
Но тут вступают в разговор и другие голоса.
Эгоист внутри меня говорит: «Она — соседка и подруга Хлои, а Хлоя — твой друг. Кинуть Кэтрин — все равно что кинуть Хлою. Валяй, продолжай в том же духе, и круг твоих друзей сузится до собственной персоны».
Тут вступает Трус: «Ты же не хочешь, чтобы она решила, что ты — грязная свинья, да еще и другим об этом рассказала?»
Честный парень: «Ты — хороший парень, а хорошие парни не унижают и не обижают хороших девушек».
Каждый из голосов по-своему прав, но ни один из них не прав на все сто процентов. В самом деле, истина не имеет ничего общего с этими рациональными размышлениями и умничаньем. Все элементарно. Просто меня так воспитали, я так запрограммирован. Я не думаю, правильно поступаю или нет, а действую инстинктивно.
Легко уверять себя, что, избавившись от постоянной подруги, ты вернешь себе свои холостяцкие привычки. Я расстался с Зоей Томсон где-то между шестью и девятью часами вечера в субботу 13 мая 1995 года. То есть после того, как вернулся от матери, где провел выходные в душевных муках и тяжких думах, но до того, как приехал отец Зои, чтобы забрать ее из нашей арендованной квартиры, которую на протяжении предыдущих 15 месяцев мы пытались сделать своим домом. Мы встречались с ней чуть больше двух лет. В последующие месяцы в моих привычках произошли кое-какие перемены:
A. Я бросил использовать кондиционер для белья и стал с удивлением замечать, что в моих носках образуются дыры.
Б. Перестал менять зубную щетку каждые три месяца, и она стерлась до состояния старой циновки.
B. Научился подравнивать ногти на ногах руками вместо ножниц.
Г. Стал переворачивать простыню на обратную сторону каждые две недели вместо того, чтобы стирать ее.
Д. Перестал мучиться чувством вины, общаясь с «ненадежными» представителями противоположного пола («надежными» считались девушки моих друзей, мои давние подруги, с которыми смогла подружиться Зоя, или Зоины подруги).
Е. Стал заниматься сексом в презервативе.
Ж. Стал спать в обнимку с подушкой вместо подружки.
3. По воскресеньям просыпался с желанием снова увидеть рядом женщину, с которой захотелось бы провести весь выходной.
Однако другие привычки и навыки, привитые мне Зоей, стали частью меня самого. В их числе:
A. Привычка спать на правом краю постели, хотя теперь все двуспальное пространство было в моем распоряжении и я мог спать хоть по диагонали.
Б. Мытье посуды после каждого приема пищи вместо обычных блицтурниров по мытью гор посуды каждые выходные.
B. Любовь к овощам и салатам вместо прежней уверенности в том, что в наше время их можно заменить витаминами в таблетках.
Г. Привычка опускать после себя сиденье унитаза.
Д. Привычка смотреть сериалы.
Е. Привычка менять тему разговора, если в компании, где присутствуют девушки, заходит речь о футболе.
Ж. Умение смотреть женщине в глаза, а не в декольте, разговаривая с ней.
3. Убежденность в том, что внутри другие люди столь же ранимы, как ты сам, какими бы они ни казались снаружи.
Как бы там ни было, я не Фрейд и не могу объяснить, почему некоторые из привитых Зоей привычек остались, а другие отмерли. Одно могу сказать точно: те, которые сохранились, теперь являются неотъемлемой частью моей личности, как отпечатки пальцев. В том числе и убежденность в хрупкости и ранимости других людей.
Конечно, есть шанс, что Кэтрин Брэдшоу будет рада распрощаться со мной на веки вечные не меньше моего. И вполне возможно, номер ее телефона, оставленный у меня в комнате, — всего лишь акт милосердия по отношению ко мне, или к себе, или к нам обоим. И может быть, если я ей позвоню, она прикинется, что незнакома со мной, и, едва узнав мой голос по телефону, вдруг обнаружит свою способность бегло изъясняться на китайском. Но все же есть шанс, что я ей небезразличен. А это значит, что, если я плохо с ней обойдусь, мне самому станет тошно. То есть нужно действовать наоборот: поступить с ней хорошо, чтобы потом было легко на душе. Эгоистично и альтруистично одновременно. Отличный рецепт по очистке совести.
К счастью, ключи от машины Мэтта приколоты дротиком к доске дартс в кухне, и через несколько минут я, помахав подружке через дорогу, загружаюсь в авто Мэтта и подстраиваю под себя сиденье и зеркало. Вставляю ключ зажигания. Объезжаю вокруг квартала и думаю: «Так, страховки у меня нет. Если Мэтт хотя бы заподозрит, что я брал его тачку, он отрежет мне яйца и заставит их съесть». Припарковавшись в переулке, подальше от автобусной остановки, выключаю двигатель и включаю радио.
Четыре песни, один дорожный обзор, один выпуск новостей и еще две сигареты. Наконец я решаюсь на риск. Вылезаю из машины и иду проверить, безопасна ли улица. Подходя к углу дома, замедляю шаг, чтобы выглянуть и удостовериться, что Брэдшоу покинула мою территорию. Но в этот самый момент мимо проезжает автобус. Я столбенею, взгляд мой прикован к окну автобуса, откуда на меня пристально смотрит Кэтрин Брэдшоу. Я вижу, как она качает головой и на прощанье показывает мне средний палец.
Иногда не нужно быть телепатом, чтобы угадать чужие мысли. Особенно когда тебя посылают.
* * *
Близится вечер. Я в своей мастерской, курю, прислонившись к стене, и рассматриваю холст, стоящий на мольберте. Я только что передвинул его к большим стеклянным дверям, выходящим в сад. Солнце заливает комнату светом, словно лампочка без абажура.
Моя мастерская расположена в дальнем конце дома. Белизна потолка и стен разбавлена набросками и пробами палитры. Дощатый пол не покрыт лаком. Переехав сюда, я первым делом содрал с пола старое, перепачканное пивом ковровое покрытие и тем ограничился. Мэтту было все равно — отчасти потому, что в этой комнате и раньше царил бардак — коробки и хлам, которые Мэтт так и не удосужился разобрать после переезда из Бристоля, отчасти еще и потому, что он знал: у меня нет денег на другое жилье. Теперь, когда мы содрали ковер и перекрасили стены, только бильярдный стол напоминает о былой славе заведения «Войско Черчилля».
Единственное, о чем я не соврал вчера Брэдшоу, — это о том, что по пятницам я не работаю. По крайней мере на своей основной работе. В галерее Поли я появляюсь по вторникам, средам и четвергам. Поли называет меня своим управляющим, но, поскольку я единственный его сотрудник, большой гордости от этой должности я не испытываю. Работа моя заключается в том, чтобы сидеть за столом у входа в галерею, читать журналы или романы и ждать, когда зазвонит телефон (что происходит крайне редко, и обычно это звонит сам Поли из какого-нибудь бара на Средиземном море, проверяя, на месте ли я). Иногда кто-нибудь зайдет из любопытства, задаст мне пару праздных вопросов о картинах. Еще реже, раза два-три в месяц, картины покупают. Тогда я открываю кассу, выбиваю чек и организовываю доставку покупки. Но в основном я сижу, читаю, рассматриваю улицу из окна, разглядываю прохожих.
