Вот и попили вы минералки. Это целая повесть — поселок Черешня, целая сага. В том году, когда встретились в ресторане Алина с Лианой (когда в Черешне про Тину Канделаки никто еще и не слышал, а про Путина слышали, может быть, самые умные пару раз), поселок было точно таким же, как и в том году, когда они познакомились, и точно таким же он остается сейчас.
Что заставит местную официантку оторваться от своей чашки и подойти к столику? Ничто не заставит. Как ничто не заставит местного таксиста сесть за руль и куда-нибудь поехать.
Вот это последние пятнадцать минут пыталась сделать Лиана. Таксисты стайкой сидели на корточках у выхода с пляжа, курили и грызли семечки. Никто из них никуда не собирался — они сидели так не первый час, не первый день, и их старенькие отечественные машины уже выцвели от солнцепека. Таксисты были людьми немолодыми, по-русски говорили плохо, хотя родились и всю жизнь прожили в России. Все они страстно верили в то, что их обделила судьба и не раз обманула Родина. Турист моментально узнавал об этом в подробностях, если все-таки ему удавалось убедить таксиста сдвинуться с места. Как он потом жалел, что не пошел пешком!
Сев в машину, первым же делом турист обнаруживал, что все пассажирские окна в автомобиле закрыты, и открываются они вручную, а ручек — нет. Таксист тем временем извергал проклятия Ельцину, Чубайсу, жене — старой кляче, сыну-придурку, мэру города — настоящему ослу — и насекомому медведке, сожравшему в огороде картошку. Турист пугался и плыл навстречу тепловому удару молча.
В конце концов, застряв в пробке, таксист говорил:
— Ты посмотри, жара сегодня какая! Наверно, ваш прилетит.
— Действительно, очень жарко! Нечем дышать, — со страстью отзывался турист, утираясь мокрой от пота футболкой.
— Так окно открой!
— Да ведь тут же ручки нет.
— Нету, да? — удивлялся хозяин машины и доставал ручку из бардачка. — А, вот же она!
— Извините, а при чем тут наш? И кто это вообще? — робко спрашивал турист.
— Можно подумать, не знаешь, да? — язвительно отзывался таксист. — Ваши как прилетают, так сразу жара делается. Народная примета.
Турист умолкал в недоумении и пытался открыть окно. Но на ручке была сбита резьба. К концу поездки турист присоединялся к проклятиям таксиста. В первую очередь он проклинал себя — за то, что не поехал в Турцию.
Лиана разговаривала с таксистами на одном языке. Правда, это не помогало. Уже третий раз она задавала один и тот же вопрос:
— В Веселое поедешь?
— Нет, не поеду.
— А ты поедешь?
— Не-а.
— А в Нижневеселое?
— В Нижневеселое вообще не поеду.
— А в Верхневеселое?
— В Верхневеселое — тем более не поеду!
— Да елис-палис, почему в этом городе никто не хочет зарабатывать деньги? Потом ноете, что вам семью кормить нечем, — возмутилась Лиана.
Из открытой двери соседней машины вдруг что-то чихнуло и выдало женским голосом:
— Медвежий угол, дом три, второй подъезд возле гор, кто у меня поедет?
Это проснулась рация.
— Второй подъезд возле гор, дом три, Медвежий угол! — требовательно повторила диспетчер.
— Сако, выруби ее — бесит! — сказал таксист хозяину машины с рацией и спросил у Лианы с вызовом:
— А сколько ты будешь платить в Веселое?
— Да сколько скажешь, столько и заплачу!
— Пятьсот рублей будешь платить? — обнаглел таксист, который прекрасно знал, что красная цена — сто.
— Буду!
— Нет, все равно не поеду, — отвернулся таксист.
— Ну, ты видела, что за люди, — громко сказала Лиана Алине так, чтобы таксисты слышали. — От этого города будет толк, только если всех местных отсюда выселить и каких-нибудь других заселить.
— Ты же сама местная.
— Вот именно! Я знаю, о чем говорю.
— Ладно, давай я водителя вызову, — сказала Алина.
Еще утром она отправила водителя за мушмулой. Муж, который весь день не звонил, очень любил мушмулу.
Минут сорок Алина и Лиана простояли на обочине, демонстративно игнорируемые таксистами, из которых ни один за это время так и не взял клиентов. Наконец из пыли выплыл черный джип. Алина велела водителю сходить куда-нибудь пообедать и села за руль сама.
Девушки выехали в самое странное место из всех, где Алина бывала до этого.
По дороге их трижды подрезали тюнинговые белые семерки. Из одной семерки неслось: «Ереван! Ты дом и Родина для всех армян», из другой: «Адлер-Сочи для меня — это райская земля», а из третьей новая песня: «Рафик послал всех на фиг». Певец был один и тот же, и пел он с сильным акцентом.
Потом их остановил гаишник, хотя они ничего не нарушили. Гаишник медленно подошел к машине и сказал:
— Девчонки, назад поедете, пепси-колы захватите холодненькой по-братски.
Алина не была в Адлере семнадцать лет. За это время здесь ничего не изменилось.
* * *
Адлерские поселки, утонувшие в мушмуле и инжире. Островки сердцебиения в замерших душных чащах южной границы России, пестрые клочья, поросшие плетками ежевики, увитые виноградом и сеткой-рабицей. Сколько вас понатыкано по горам — без воды, без асфальта, без газа и канализации — никто не знает. Где-то прямо под небом видно с дороги — хлипкие халупки, раскрошившийся шифер на крышах и ржавые сетки заборов, за которыми режутся в нарды русские и грузины, эстонцы и греки и очень много армян. Исчезающий вид! Эндемик, теснимый отелями, виллами, пальмами — цивилизацией, подгоняемой грохотом Олимпиады. Незабвенные адлерские поселки, с именами еще живописнее огородов — дай вам всем Бог здоровья.
Дом Эльвиры стоял на самом краю одного из таких поселков, последним в длинной череде хибар, слепленных из шлакоблоков, лезущих друг за другом вверх на гору вдоль узкого серпантина, посыпанного битым камнем. Целыми днями к дому тянулась очередь, состоявшая главным образом из молодых женщин побережья.
Холмистый двор вокруг дома был опутан проволочным забором, а поверх забора под листьями густого винограда было намотано рядов восемь колючей проволоки. Двор Эльвиры был обнесен проволокой, как краевое СИЗО, знаменитое бессердечностью, но калитку имел игрушечную, и к тому же она не запиралась. Проход к ней перегораживала гора старых паркетин с облезлой черной краской. Над участком поднимался дым — паркетинами топили печку. Термометр показывал тридцать восемь в тени.
Рельеф местности был таков, что гости прямо от калитки необъяснимым образом попадали на плоскую крышу дома. На крыше стояли стол и стулья. Комнатушки под крышей уходили вниз по склону, в земле была вырыта лестница. Отдельно стоял туалет без крючка на дверце. Стульчак был обит длинношерстным розовым мехом.
На крыше Алину и Лиану встретил босой загорелый мальчик лет одиннадцати в стянутых ремнем под самой грудью штанах.
— Как дела, Санька? — спросила Лиана.
— Нормально, — ответил мальчик прокуренным басом. Алина подошла ближе и отпрянула: лицо мальчика густо покрывала черная щетина. Мимо прошла голая трехлетняя девочка с паркетиной в руках. По дороге она нарочно с силой наступила мальчику на ногу.
— Я хожу, печку топлю, — сообщила девочка в воздух, ни на кого не глядя.
Из клубов черного дыма вырывались крики:
— Санька, иди нарви еще ежевики, мне надо для цвета!
— Мама, жарко, потом нарву! — крикнул вниз мальчик с щетиной.
— Бегом, я сказала!
— А в город потом отпустишь?
— Быстро пошел, не рассуждай мне тут!
Санька взял дырявое ведро, пнул калитку и побрел в лес. Лиана с Алиной спустились с крыши во двор. Крыльцо было завалено стеклянными банками, прямо на улице стояла плита, от которой валил пар. По узенькому дворику от плиты к крыльцу переваливалось темное тело с размытыми контурами. Минуты две тело не замечало никого, пока, наконец, не вытерло пот со лба волосатой рукой и не увидело Лиану.
— О, а ты чего пришла? А че не позвонила? Фффух!.. Дина-а-а! Давай воды еще принеси! — крикнуло тело кому-то. — Ох, как я запарилась, я два дня тут с закрутками, скоро сдохну уже. Вообще никому не смотрю сейчас, занята, видишь. Десять семисоток пугра* закатала, щас малины нарвали, компот закрываю.
— Эла, мы только чашку девочке глянуть. Через весь город перлись по пробкам, по жаре. Она приехала всего на два дня. Я бы тебе позвонила, но у тебя ж телефона нет.
Тело смерило Алину недовольным взглядом и пробасило:
— Ладно, наверх идите, приду потом. Надоели все.
Эльвира представляла собой полутораметровую тушу килограммов на полтораста, в обтягивающих лосинах и в грязном лифчике с широченными лямками, впившимися в богатырские плечи. Редкие волосы были выкрашены в черный, на ногтях облупился сиреневый лак, рта почти не было совсем, зато при каждом слове виднелось множество неожиданно белых, разной длины зубов, цепляющихся друг за друга, как ростки винограда во дворе.
