Алина молча смотрела вперед, вцепившись побелевшими пальцами в руль. Ничего из Лианиного рассказа она не слышала.
Под колесами хрустел гравий. На вершине горы, за Эльвириной калиткой, уже сидела следующая клиентка, и слышался уверенный бас: «Ты сама не гадаешь? А ты попробуй. У тебя душа пророческая. Есть у тебя одна, подруга не подруга, так, знакомая. Беленькая такая, худенькая. Ты ей душу не открывай, не надо. Сделать она ничего не сделает, но душа у нее гнилая, нечестивая душа».
Наша Таня очень громко плачет:
Уронила Таня в речку мячик.
Скоро выйдет на свободу Хачик,
И тебе он купит новый мячик.
Народная песня. Исполняется с любым кавказским акцентом
По дорожкам совхоза «Южные Вежды», мимо цветных олеандров с ядовитым соком и разбитых террас с колоннами сталинской курортной архитектуры, шли трое. Один был седой, в советской короткой рубашке и с галстуком, другой — молодой, чернявый и ушлый, каких на побережье миллион. А третий был в белых брюках. Золотые платаны, как кариатиды, держали на пышных плечах ярко-синее небо. Как роскошные голые белые женщины в креслах, развалились на листьях бутоны магнолий. Пахло розами. Олеандры шуршали. У входа в парк висело подробное объявление:
«Граждане, обращаем ваше внимание на то, что понятия «местный» в законе о правах потребителя не существует. Поэтому на том основании, что вы местный, вам в магазинах не выдают бесплатно товар. Наш парк является дендрологическим парком. Во всем мире вход в такие парки платный. Бесплатными бывают муниципальные парки, а здесь парк дендрологический.
С уважением к Вам, местным, администрация».
— Пишут на меня все время в горком и пишут! Что я не разрешаю никому бесплатно ходить, — рассказывал мужчина в советской рубашке мужчине в белых брюках. — А на каком основании я должен разрешать, если у меня дендрологический парк? Они мне говорят: «Я в этом парке родился!» А я им говорю: «На территории парка никогда не было роддома». Это был главный агроном совхоза. Он работал здесь со школы, когда еще главным агрономом был его отец. После того как месяц назад странно погиб директор совхоза, сам совхоз обанкротили и купили какие-то люди, главный агроном пребывал в изнурительном недоумении. Новая жизнь была не для него. Он по-прежнему приходил на работу ровно в восемь, а уходил ровно в пять, обедал ровно в двенадцать тридцать, мэрию называл горкомом и не понимал, что он делает не так и почему все так плохо. Агроному казалось, что ответы на все вопросы обязательно должен знать мужчина в белых брюках. Перед ним агроном, как мог, лебезил, стараясь при этом слегка сохранить достоинство человека, умеющего отличить магнолию Делавейя от магнолии вечнозеленой.
Мужчина в белых брюках вдыхал ветер с моря и в основном молчал.
— Посмотрите на эти пруды, — хвастался агроном, — вода чистая, родниковая. Мы тут купаться никому не разрешаем, но, если хотите, вы можете искупаться. Обратите внимание на кувшинки — кувшинки желтые, кувшинки красные и кувшинки синие. И понтодерия! Ее часто прут отдыхающие. Сосна величественная, сосна приморская, сосна пицундская, сосна австрийская, сосна желтая, сосна масонова, сосна болотная, сосна итальянская — она же пиния. А это гинкго! Переходное растение от голосеменных к покрытосеменным. Берет свое начало в мезозойской эре! Когда еще динозавры ходили! — агроном обернулся к мужчине в брюках, чтобы убедиться, что тот впечатлен. Но тот впечатлен не был. Агроном усилил напор:
— Вы, может быть, думаете, что в центральном дендрарии больше видов? Даже не думайте! В центральном дендрарии нет такой пампасской травы. И вообще наш парк превосходит дендрарий по множеству показателей. Вы посмотрите, какая архитектурнохудожественная планировка! Лесовидные cуглинки!
Шлепая по лесовидным суглинкам, троица прошла и пампасскую траву, и лавр ложнокамфорный, и граболистную дзелькву, и вязолистную эвкомию, и еще с десяток различных кипарисовых, горохоплодных, золотистых, приземистых, веерных и китайских.
Мужчина в белых брюках ни разу ни о чем не спросил, не присвистнул и не сказал «Ну надо же!» Агроном не привык к такому обращению и решил обидеться.
— А что теперь? Вот совхоз обанкротили, и что теперь? Вон, где бурьян, там семь гектаров теплиц было! Направо посмотришь — гектар синих гиацинтов, налево — гектар красных гиацинтов. Гвоздикой ремантантной снабжали весь Союз — до Новосибирска! Вон там были елочки, пальмочки. Махонькие вот такие! А что теперь?
— Ага, — подтвердил чернявый, — мы с матерью сюда лазили эти пальмочки тырить, когда я еще в школу ходил. Мать их в Польше продавала. У нас вся Молдовка, короче, с этих пальмочек жила. Хорошо жили, кушать хватало.
Агроном изумленно посмотрел на чернявого.
— Это мой помощник, — впервые заговорил мужчина в белых брюках. — Он местный. Помогает мне находить общий язык с населением. Рассказывает то, что вы не расскажете.
Троица прошла мимо белой будки с надписью «М» и «Ж». От будки несло, перебивая и розы, и эвкалипты, и ветер с моря. Из-под крептомерии японской на дорожку стрельнула змея. Агроном посмотрел на нее, задумался о чем-то и продолжил:
— К нам из самого Ленинграда приезжали студенты на практику, я сам занятия с ними проводил. Почвоведы! Не все же могут в Папуа Новую Гвинею на практику поехать, а у нас не хуже! А теперь что? Вы видели, чем озеленяют город? Анютины глазки, петунии, настурции! Смотреть противно!
— А чем вам петунии не нравятся? — спросил мужчина в белых брюках.
— Ну как… Петунии — это же несерьезное растение, — растерянно сказал агроном.
— Но людям-то нравится.
— Люди ничего не понимают! Вот раньше на улицах сколько было эвкалиптов?! Я понимаю, эвкалипт — он ветровальное растение. Да, они морозобойные, но ведь можно и подсаживать! Или взять бамбук — я понимаю, это бич, это по сути корнеотпрысковый сорняк, но ведь у нас есть бамбук сине-зеленый, бамбук желтый, бамбук черный и даже бамбук квадратный!
— Ух ты, какие гуси прикольные! — сказал чернявый, показывая на двух белых гусей.
— Я тут родился и вырос, в этом парке, понимаете? — произнес агроном, не обращая внимания на чернявого.
— Здесь же не было роддома, — улыбнулся мужчина в брюках.
— Все равно. Этот парк — для меня вся жизнь! — сказал агроном и бросил окурок в пруд с родниковой водой.
— Ну ладно, давайте закругляться, — сказал мужчина в белых брюках агроному. — Пойдемте пообщаемся с народом.
Трое отправились в бывший совхозный клуб. У клуба стоял памятник Ленину с отбитой рукой.
— А вот Ленина мы оставим, — вдруг сказал мужчина в белых брюках. — Только в оранжевый его перекрасим. Ленин — это прикольно.
На скамейках у клуба сидела местная молодежь, которую не пускали бесплатно внутрь. Молодежь занималась своим любимым делом — обсуждала гуляющих отдыхающих:
— Ты посмотри на этих чувырл. Что, в обезьяньем питомнике день открытых дверей сегодня? Девушки, девушки! — прокричал загорелый парень двум гуляющим девушкам. — В обезьяний питомник не хотите сходить?
— Хотим, — кокетничали девушки.
— Не ходите, там мест нет свободных, — сказал парень, и скамейка грохнула хохотом.
Мимо прошел отдыхающий в шортах с цветочным принтом.
— Эй, братан! — крикнули ему. — Ты, когда спать ложишься, ноги в тазик с водой ставишь?
— Зачем? — настороженно спросил отдыхающий.
— Чтоб цветы не завяли! — опять заржали на скамейке. Отдыхающий быстро ушел. Загорелый парень на скамейке сказал:
— Альдос, давай тебе тоже купим такие шорты, парик наденем и будем по пляжу тебя водить, чтоб фотографировались с тобой, как с попугаем. Скажем, что ты Филипп Киркоров. Диана тебя если бы увидела в таких шортах, в жизни больше к телкам не ревновала бы. Такое ощущение, что все бздыхи — пидоры!
Услышав знакомое слово «бздыхи», человек в белых брюках улыбнулся.
В клубе совхоза «Южные Вежды» собрались совхозные работники и местные журналисты. Все они заранее ненавидели Бориса Бирюкова — московского выскочку, купившего их совхоз.
— И начнется новая жизнь! — спотыкаясь, читал по бумажке мэр города — жирный жук с обиженной рожицей.
В этот момент открылась дверь, и в зал вошел молодой бог. Бог нес на плече рыжую сумку с логотипом «Луи Вюиттон». Его белые брюки были в пыли. Он был загорел, но не черномаз, широкоплеч, но не кривоног, белозуб, но не волосат, ясноглаз, но не горбонос. Девушки в зале затрепетали. В боге они увидели то, что любили в гнедых жеребцах побережья, и не увидели то, что не любили. Бог в девушках не увидел ничего. Он поморщился и сел.
— Здравствуйте, коллеги, — сказал он устало. — Мы же теперь коллеги? Я посмотрел сегодня на ваш, с позволения сказать, совхоз и могу обещать вам одно: теперь здесь все будет по-другому. Если есть вопросы, задавайте. У меня пять минут.
