Артёма охватило беспокойство. «Паскудное место какое, – подумал он. – Спереди камыши, справа камыши, сзади – лес. В Алхан-Кале уже чехи. В низине, наверное, тоже. В лесу – этот элеватор чёртов. Там собраться, как два пальца облизать, хоть все шестьсот человек спрячь – не найдёшь… Опиздюлят нас тут с нашими тремя машинами, как пить дать».
За спиной, словно в подтверждение его слов, послышалось гуденье двигателя. Стараясь не шуметь, Артём тихонечко перевернулся на спину, вскинул автомат на звук. Ситников не пошевелился, продолжая всё также разглядывать болото в бинокль.
Движок то замолкал, то ревел на подъёмах. Расстояние до него варьировалось вместе с громкостью – то ближе, то дальше. Артём ждал, изредка поглядывая на начштаба, который всё так же не шевелясь смотрел в бинокль на болото.
«Красуется передо мной, что ли, смелость свою показывает? Или и вправду обезбашенный и ему всё по барабану – и его жизнь, и моя, и Вентуса? Есть такие люди. Как медведи, нюхнув разок человечины, будут убивать до конца. С виду вроде нормальный, а как до дела доходит, про всё забывает, лишь бы ещё раз окунуться в бойню. Не ест, не спит, никого не ждёт, не видит ничего. Только войну. Солдаты из них отличные, а вот командиры – говно. И сам в пекло полезет, и нас за собой потащит, не соразмеряя свой опыт с чужим. Опасные люди. Выживают, а солдат своих кладут. А про них потом в газетах пишут – герой, один из полка остался…»
Из лесу показались пехотные бэтэры, сползли в лощинку, стали разворачиваться на бугорок. Артём расслабился, опустил автомат, позвал Ситникова:
– Товарищ майор, пехота подошла.
Тот наконец оторвался от бинокля, обернулся. Артём попробовал уловить выражение его лица, красивого и породистого, угадать, что он думает об этом болоте, как их дела – хреново или жить можно, но Ситников был непробиваем.
«Зачем мы здесь? – подумал Артём. – Суки, неужели нельзя объяснить, что мы тут будем делать? Не солдаты, а пушечное мясо, кинули гнить в болото – и лежи дохни, ни о чём не спрашивая… Ведь ни разу ещё за всю войну задачи по-человечески никто не ставил. Послали – и иди. Твоё дело подыхать и не вякать».
– Доложи комбату: прибыли на место, рассредоточиваемся на позициях. – Бросив эту короткую фразу, Ситников взял автомат и, пригнувшись, побежал навстречу бэтэрам. Сбежав с бугорка, выпрямился во весь рост, замахал руками.
Машины остановились. С них гроздьями посыпалась пехота, разбежалась по ямам и канавкам. Напряжённо и страшно по опушке разлетелось: «К бою!»
Артём нацепил наушники, стал вызывать:
– «Пионер», «Пионер», я «Покер», приём!
Долгое время никто не отвечал. Затем в наушнике раздалось: «На приёме». Металлический голос, искажённый расстоянием и болотной влажностью, показался Артёму знакомым.
– Саббит, ты?
– Я.
– Ты чего там, уснул, что ли? Попробуй мне только уснуть, задница с ушами, вернусь – наваляю. Передай главному: прибыли на место, рассредоточиваемся на позициях. Как понял меня, приём?
– Понял тебя, понял. Передать главному: прибыли на место, рассредоточиваетесь на позициях, приём.
– Да, и ещё, Саббит, узнай там, когда нас сменят, приём.
– Понял тебя. Это сам «Покер» спрашивает, приём?
– Нет, это я спрашиваю. Всё, конец связи.
Сдвинув наушники на макушку, Артём полежал немного, ожидая, когда пройдёт шипение в ушах.
Вокруг было тихо. Ему вдруг показалось, что он один на этой поляне. Пехота, рассосавшись по кустам и ямкам, пропала в болоте, замерла, не выдавая себя ни единым движением. Мёртвые бэтэры не шевелясь стояли в низине, от них тоже не исходило ни звука. От напряжённой сжатой тишины ощущение опасности удесятерилось – сейчас, ещё секунду, и начнётся: из элеватора, из болота, из камышей – отовсюду полетят трассёра, гранаты, воздух разорвёт грохотом и взрывами, не успеешь крикнуть, спрятаться…
Артёму стало страшно. Сердце застучало сильнее, в висках зашумело. «Суки… Где чехи, где мы, где кто? Почему ни хрена не сказали? Зачем нас сюда кинули, что делать-то?» Выматерившись, он взвалил рацию на плечо, поднялся и побежал вслед за Ситниковым к бэтэрам, туда, где были люди.
Спустившись в лощинку, он огляделся. У бэтэров никого не было. Артём подошёл к ближайшей машине, постучал прикладом по броне:
– Эй, на бэтэре, где начштаба?
Из пропахшего солярой стального нутра высунулась голова мехвода, завращала белками, светящимися на чёрном, темнее, чем у негра, лице, никогда, наверно, не отмывающемся от грязи, масла и соляры. Блеснули зубы:
– Ушёл с нашим взводным позиции выбирать.
– А пехота где?
– Вон вдоль трубы, по канавке залегла.
– А вы где станете?
– Не знаем, пока здесь сказали.
– А куда он пошёл, в какую сторону?
– Да вон к кустам вроде.
Артём пошёл по указанному водителем направлению, поднялся на бугорок, присел, оглянулся. Ситников с пехотным взводным стояли в кустах, осматривались. Артём подошёл к ним.
– Значит, так, Саша, ты меня понял, взвод рассредоточиваешь на бугре в сторону болота. – Ситников провёл рукой по бровке, показывая, где должна быть пехота. – Одно отделение с пулемётом кладёшь вдоль трубы, прикрывать тыл, машину поставишь там же, сразу за нами, в лощине. Второй бэтэр – на левом склоне бугра, сектор обстрела – от Алхан-Юрта и до Алхан-Калы. Моя машина будет здесь, сектор обстрела – от Алхан-Калы до пятнашки. Пароль на сегодня – «девять». И всем окопаться!
– Понял. – Взводный кивнул головой.
– Всё, действуй. – Ситников повернулся к Артёму: – Ты со мной. Пошли посмотрим, что здесь.
Они лазили по опушке ещё часа полтора, выбирали позиции, приглядывались, прислушивались, присматривались. Артём устал. Он пропотел под бушлатом, и капли пота, смешиваясь с дождевыми, холодили разгорячённое ходьбой тело, бежали ручейками между лопаток.
Когда совсем стемнело, они вернулись на бугорок к своему бэтэру, залегли около непонятно откуда взявшейся здесь бетонной балки, рядом с которой уже расположился Ивенков, затихли, ожидая дальнейшего развития событий.
Дождь усилился. Они лежали около балки не шевелясь, вслушивались в темноту.
Южные ночи черны, и зрение бесполезно. Ночью надо полагаться только на слух, только он, улавливая звуки, помогает расслабиться, говоря, что всё вокруг спокойно. Или же, наоборот, тело вдруг напрягается, дыхание замирает, прижатое стиснутыми зубами, рука тихонечко тянется к автомату, неслышно ложится на него, голова медленно, толкаемая одними глазами, поворачивается в сторону нечаянного звука, стараясь не скрябать затылком по воротнику, не шуметь, не мешать своим ушам оценивать обстановку…
Тишина… Лишь на элеваторе завывают собаки да по камышам шуршат утки, крякают, напрашиваясь на шампур. И больше ничего. Всё спокойно. Чехи, если они и есть в низинке, ничем себя не выдают, тоже выжидая.
Минуты растянулись в года. Тишина и ночь окутали их, и время, не измеряемое сигаретами, потеряло своё значение.
Умерло всё. Чуть живы были только они, впавшие от холода в оцепенение. Как затонувшие подводные лодки, они легли на песчаный шельф сознания, глухо ткнулись под водой друг в друга и замерли, остыли, сбившись в кучу, сохраняя тепло. И ни одной жизни вокруг, ни одной души – только они, мёртвые…
Лежать становилось всё тяжелее. Затёкшие мышцы начало ломить, выворачивать в суставах. Холодный дождь пробрал до костей, тело остыло, и их начал бить озноб. Ноги невероятно замёрзли, ступни в промокших сапогах задубели, стали чужими. Но ни постучать, ни потоптаться на месте – ночь и холод сковали движения, давили на грудь…
Так прошло четыре часа.
Артём зашевелился. Он попробовал снять свой АК с предохранителя, но это ему не удалось – окоченевшие пальцы не чувствовали маленького «флажка», срывались.
Вокруг было всё так же тихо.
Ему вдруг стало наплевать на войну. Слишком долго он ждал её, лёжа на земле под зимним дождём. Слишком долго он находился в напряжении, и слишком долго ничего не происходило. Ресурс организма иссяк, и его охватило безразличие. Захотелось пойти куда-нибудь погреться – в бэтэр, к костру, в село или к чехам, куда угодно, лишь бы было тепло и сухо.
«Вот так и вырезают блокпосты», – подумал Артём и приподнялся на одно колено, пробив километры ледяной ночи. Лежать дальше он уже не мог.
– Да дерись оно всё конём! Слышь, Вентус, помоги снять рацию.
Вентус тоже очухался, оторвался ото дна. Вспучив гладь, он шумно закачался на поверхности, а ночь водопадами струилась между палубными надстройками его броника, реками стекала по ложбинам магазинов, путалась в леерах ресниц и, сдавая позиции, уходила из зрачков, в которые возвращалась жизнь.
Ситников не пошевелился, остался в войне, слушая болото.
Вдвоём они сняли рацию.
Артём выпрямился во весь рост, прогнулся назад, покрутил торсом. Позвоночнику сразу стало легко – четырнадцатикилограммовая тяжесть больше не давила горбом на плечи, не резала ключицы. Артём расстегнул и бронежилет, стащил его через голову, постелил на земле около балки внутренней стороной – тёплой и сухой – вверх. Рядом положил свой броник Вентус. Получилась лежанка.
