Почему-то не обрадованный визитом дитяти родитель поплёлся следом, уселся в любимом вращающемся кресле и, повернувшись к дочери, спросил:
- Тебя что, не кормят?
- Не-а, - подтвердила она, щедро намазывая сардельки горчицей и яростно поглощая одну за другой. – Я – на диете. На азиатской.
- Это что ещё такое? – вяло поинтересовался отец, привыкший к экспериментам бывшей супруги над дочерью и мужем.
- Горстка недоваренного несолёного риса и две черносливины утром и вечером, - объяснила азиатка, крупным телом больше похожая на сельскую русскую бабу. – Зато воды – сколько влезет.
- И что, помогает? – ещё поинтересовался отец без всякого интереса.
- Как видишь, - засмеялась голодающая, выразительно похлопав себя по выпуклому животу.
Иван Ильич и без выразительных намёков видел, что редкостная диета дочери впрок не идёт. Хотя они и виделись редко, но он не мог не заметить, что дочь за последний год значительно прибавила и в формах, и в весе. Только несимпатичное лицо, раздавшись вширь, осталось детским, пухлым, беспомощным и одновременно злым. В нём ничего не было отцовского, кроме, пожалуй, непреодолимой лени. Именно ленью своих генов Иван Ильич объяснял то, что дочь получилась не похожей на него. Впрочем, красавица-мать со строгими скульптурными чертами лица римской богини и стройной подтянуто-спортивной фигурой тоже ничего не уделила единственной дочери, всеми силами безуспешно пытаясь исправить оплошность и переделать её на себе подобную теперь, когда в дочери безраздельно взяли верх гены крупногабаритной некрасивой бабушки.
- Двигаться надо больше, не лениться, - щедро посоветовал ленивый отец, - и никаких диет не понадобится.
- Двигаюсь, - обнадёжил послушный ребёнок. – Мать на фитнес устроила.
Обрадованный решившейся без него проблемой отец оживился.
- Ну и как?
- Бесполезно, - пожаловалась спортсменка, дожёвывая допинг. – Ещё больше есть хочется. А инструкторша говорит, что, глядя на меня, она худеет. – Будущая олимпийка доела сардельки, облизала пальцы, а что не облизалось, вытерла о джинсы. – Да ну их всех! – облегчённо и удовлетворённо вздохнула, вспомнив любимое выражение отца.
Тот смущённо отвернулся и сменил одну интересную тему на другую.
- А что с английским?
Дочь, не спуская ног на пол, переменила позу.
- А ништо! – ответила равнодушно. – Не везёт нам с репетиторшами: больше месяца не удерживаются – уходят, разве что выучишь? Да и зачем?
- Как зачем? – строго сдвинул брови радетельный родитель. – Ты же собираешься в Академию народного хозяйства и во Внешторг. Без языка там и делать нечего.
- Без бабок там делать нечего, папуля, - авторитетно поправила поли-сарделько-глотка. – С баксами и без языка пролезу – мамуля постарается. – Она успокаивающе улыбнулась: - Не бери в голову, ещё больше года впереди – подучу. – А он и не брал, зная, что бесполезно, но надо же было как-то выразить родительское участие, хотя бы сделать вид. – А не получится, - она ещё шире улыбнулась, - ну, и чёрт с ним! Не больно-то и надо!
«Ну, это уж чересчур!» - Иван Ильич нахмурился, строго посмотрел на безмятежное дитя из-под нахмуренных бровей.
- Сама-то ты куда надумала? – задал дежурный родительский вопрос, ответ на который кардинально менялся в течение всей школьной жизни. И сейчас он оказался совершенно новым и неожиданным.
- А никуда, - дочь задумчиво посмотрела в окно, в облачное небо, отыскивая там нелёгкий ответ на простой вопрос, кем она хочет быть. И придумав, захохотала: - Хорошо бы воспитательницей в детский сад, я бы сопливым устроила и фитнес, и английский. Они бы у меня по струнке ходили, в сортир бы по команде отправлялись, - и столько было злобы в лице будущей воспитательницы, что отцу стало не по себе. – И почему родители не хотят оставить детей в покое? – закричала она в ярости. – Почему не разрешают жить так, как им хочется?
Отец смутился, даже порозовел.
- Да я, вроде, тебе не мешаю и не запрещаю.
Дочь, опомнившись, вскочила с дивана, подошла к отцу, поцеловала в щёку.
- Я не о тебе. Ты у меня правильный.
Правильный отец ещё больше смутился, задвигался в кресле и с креслом, пряча повлажневшие глаза. Он-то хорошо знал, что отец из него получился никудышный, да и родитель – неудачный: очень хотел сына, а родилась дочь. И потому, что не хотел дочери, постоянно чувствовал вину перед ней. Нельзя сказать, что он не любил её, но и сказать, что любил, тоже было бы преувеличением. Она, естественно, чувствовала равнодушие отца, но всё равно тянулась к нему, спасаясь от деспотизма и диктата волевой матери. Именно это – постоянная униженность и задавленность со стороны матери и жены – толкали их друг к другу, давая возможность откровенно поплакаться, пожаловаться на матриархат, почувствовать независимость и расслабиться, не вызывая обидных насмешек и поучений. Как известно, общие беды и обиды наиболее тесно объединяют слабые характеры, а они с дочерью совсем не боевые, терпеливые и слабовольные, и противостоять семейному диктатору были не в состоянии. Со временем, однако, болезненная привязанность и посещения взрослой дочери становились для отца всё более тягостными, и каждый натянуто-душевный разговор превращался в испытание нервов. Для дочери же редкие свидания с отцом были залечивающей отдушиной от убивающего морального угнетения. Он всегда был ей ближе и роднее, понятнее, но при разводе родителей она, всё же, ушла к матери потому, что панически боялась её. Ушла как заяц к удаву, а отец не захотел за неё бороться, обретя, наконец, относительную свободу. Теперь им можно видеться только с разрешения матери, и дочь, изредка нарушая запрет, чувствовала себя хоть в этом сильной и независимой, да и приятно было пусть даже так, негласно, досадить властной родительнице.
- Па! – вывел Ивана Ильича из тоскливой задумчивости просительный голос родственной обузы.
- Да? – насторожился «па». Он не любил, когда его о чём-то просят: и отказать не в силах, и дать не хочется.
- «Чамбер потс кингс» приезжают, - обрадовала дочь, - всего на один день.
- Выставка королевских вещей, что ли? – попытался догадаться отсталый предок.
- Какая выставка! – возмутилась продвинутая дочь. – Ты врубился не в ту фазу.
- Сама же говоришь о королевских ночных горшках, - возразил педантичный «фаза» - знаток английского языка.
- Господи! – разозлилась «дота» - будущий знаток английского языка. – Так называется всем известная мировая рок-группа. Все пойдут оторваться на них.
- Я не пойду! – решительно отказался от привалившего счастья Иван Ильич. – Меня никакими горшками от дивана не оторвёшь. А ты – как хочешь.
- Хотелось бы, - и замолчала, насупившись и нервно закачав ногой, положенной на другую.
Иван Ильич понял, зачем она пришла.
- Сколько? – спросил, поднимаясь с кресла.
- Дешёвые – по штуке, - ответила любительница горшкового рока, скривив губы в обиде неизвестно на кого или на что.
Иван Ильич взял пиджак, достал объёмистый, но тощий кошелёк, покопался в нём двумя пальцами и, вытащив две пятисотки, протянул дочери. Та взяла, не глядя и не благодаря, встала, небрежно засунула в задний карман штанов, снова села и замерла, нервно шевеля пальцами рук, лежащих на драных коленях. Отец удивлённо поднял брови.
- Ты чего?
Дочь подняла на него тусклые бабкины глаза и сердито выговорила, как отругала:
- Что я, одна пойду, как дура?
Щедрый родитель опешил, не понимая своей вины.
- Иди со своим Валериком, - разрешил он, хотя разрешение его никому не требовалось, - кто тебе мешает?
Валерик появился у них недавно. Единственный сын банкира, у которого менеджером отдела работала мать, был невыразительным хлюпиком, худющим и сгорбленным от долгого просиживания за компьютером. Ещё более безвольный и безынициативный, медлительный в движениях и в эмоциях, он сразу привлёк внимание дочери тем, что им можно было вволю покомандовать. А мать, которая познакомила их, всячески поощряла дружбу, надеясь на большее и для дочери, и для себя. Иван Ильич видел протеже только раз, и ему потенциальный зять не понравился. Длинный жидкотелый парень всё время встречи молчал, заткнув уши наушниками плеера, и коротко дёргался, очевидно, в такт горшковой музыки. Ему-то, похоже, никто не был нужен, кроме неё и компьютера. В общем, временно сошлись два никудыших изгоя, объединённые тихим скрытым эгоизмом.
- Ему предок не даёт бабок на рок-концерты, - объяснила дочь свою насупленность. – Заставляет, жмот, зарабатывать самому, а Валерик не хочет.
Выслушав, предок дочери вздохнул, вернулся к пиджаку и тощему кошельку, опять поелозил там пальцами, вытянул пятисотку, четыре сотенных и две пятидесятки и протянул нахмуренной подруге будущего банкира.
- А почему ты у матери не взяла?
Любимая дочь взяла долю Валерика, положила рядом на диван и пожаловалась:
