- Как и в холодильнике! – брезгливо оценила содержание и слегка поморщилась, увидев внизу скомканные нестираные вещи. – Для стирки ты можешь воспользоваться услугами нашей прислуги. – Захлопнула дверцы, которые привычно не закрылись. – Нельзя превращать квартиру в антисанитарную барахолку, пропитанную болезнетворными микробами. – У этой ревностной гигиенистки ни одна прислуга не выдерживала больше двух месяцев.
Завершив ревизию, Элеонора Львовна аккуратно присела на знакомый диван, не прислоняясь к спинке, аккуратно расправила подол узкой светлой юбки с широким чёрным поясом дзюдоистки, украшенным золотой пряжкой.
- Кстати, - обратилась она к неряхе, и он знал, что за таким началом обязательно последует что-либо неприятное и некстати, - у нас возникли непредвиденные финансовые затруднения, - сообщила вторую, наиболее значимую причину интереса к его левым заработкам. – Ты мог бы помочь, - строго и требовательно посмотрела прямо в глаза чужому мужчине, вежливо стоявшему у окна, - всё же не чужие люди. – Иван Ильич усмехнулся и отвернулся к окну, не желая быть своим. – Ты уже слышал? – догадалась банковская банкротша. – От кого? – и опять догадалась: - От Аркадии?
Так звали их, к сожалению, общую дочь. С рождения и до школы у неё было нормальное имя – Маша, и в свидетельстве о рождении было записано: Мария Ивановна Петушкова. Но потом, перед школой, простое русское имя показалось матери вульгарным, и она вместе с авторитетными рыночными родителями переделала свидетельство, в котором значилось, что у Петушкова Ивана Ильича появилась дочь Аркадия, названная так в честь прадеда Аркадия, с отчеством Львовна в честь деда и с фамилией Звездина в честь всего их торгово-финансового клана.
- Да, - респектабельная Звездина-мать встала, подошла к висевшему на стене зеркалу, проверила, всё ли у неё в порядке с лицом и причёской, и, не найдя огрехов, повернулась к присевшему на подоконник сермяжному Петушкову-отцу, - твои «Жигули» въехали в столб. Понаставили, где попало, проехать невозможно!
Невинная жертва дорожно-транспортного происшествия снова уместилась на диванном сидении. Иван Ильич вспомнил, что она никогда, ни при каких обстоятельствах и ни в чём не считает себя виноватой.
- Ремонт обойдётся в приличную сумму, но ездить на ней приличным людям неприлично. Нужна новая и, конечно, не наша, а иномарка. – Ивану Ильичу не нужна, и он молчал. – Я, конечно, могла бы обратиться к Могилевскому, - такую жуткую фамилию имел банкир, и Иван Ильич позлорадствовал, что дети у того будут Звездиными, - но мне не хочется портить установившиеся доверительные взаимоотношения перед окончательным сближением. К сожалению, оно несколько задерживается. – Невеста опять подошла к зеркалу, подмазала губы. – Несмотря на то, что он известный банкир, а ведёт себя как грубый мужлан, который сначала старается залезть к порядочной женщине в постель, а потом уж подумает – объясняться в любви или нет.
Элеонора считала умеренный секс только необходимой физиологической потребностью для здоровья женщины. В спальне над изголовьем висел календарик с отмеченными датами, когда он разрешался. Иван Ильич, с ненавистью вглядываясь в редкие кружочки и дождавшись, нередко терял всякое желание к запланированной близости, и тогда у него получалось кое-как, только для здоровья. Почему он терпел эту женщину и такую жизнь почти 15 лет? Сейчас, на свободе, он сам этому удивлялся и толком не мог объяснить. Больше всего, наверное, мешал стыд за супружеское и родительское дезертирство и непременное осуждение знакомыми и её родственниками. Стыд за то, что не сумел создать главное в жизни – семью. Да и привык со временем к удобной второй роли, когда не нужно напрягаться с инициативой и можно пофилонить в перерывах между указаниями инициативной жены. В общем-то, жилось ему не так уж и плохо, но… тягостно. Спасала работа, где он задерживался всё чаще, оттягивая возвращение домой на умятые диван и кресло. Хорошо, что пить не пристрастился.
А началось всё со школы. Они учились в одной школе, в одном классе, но по-настоящему приметили друг друга только в десятом, когда она превратилась в кукольную красавицу, а он – в вундеркинда от физики и математики. Даже порой гуляли вместе по вечернему городу, правда, без стихов и попыток объясниться или, тем более, поцеловаться. Он – от застенчивости, она – от врождённого хладнокровия.
Потом у него был радиотех, а у неё – экономфак университета. Постигали науки в разных вузах, жили в разных районах города, встречались реже, но каждый раз ему было приятно покрасоваться с писаной красавицей, а ей… - что ей, он не задумывался. Окончив институт с красным дипломом и авансом на успешное научное поприще, он остался в аспирантуре. Тут-то и выяснилось, что ни перспективного мышления, ни научной фантазии, ни пристрастия к кропотливым фундаментальным исследованиям у него нет, зато есть мгновенные экспериментальные озарения и увлечённость техническими новинками. В общем, относится он к многочисленной плеяде учёных-практиков. Кое-как, без всякого озарения осилив кандидатскую, новоиспечённый работяга от науки, попортив нервы и здоровье, смирившись с уготованным ему природой средним профессиональным потолком, но отрастив английские усы и освоив английскую невозмутимость, подкреплённую природной ленью, устроился в НИИ, где и прозябал, безропотно выполняя мудрые задания угасающих научных светил. Элеонора к тому времени благополучно и, наверное, не без поддержки нужного всем отца, устроилась на непыльную должность ревизора в администрации города. Жизнь, таким образом, у обоих устоялась, и Иван Ильич, посчитав, что достиг уровня успешного учёного, как-то в тоскливую осень, замутившую мозги беспросветными дождями, с бухты-барахты решил, что достиг и уровня успешного семьянина. А потому, набравшись нахальства, несвойственного ему в хорошие дни, заявился к Звездиным, где в последнее время бывал редко, и попросил, наконец, руки дочери-красавицы, которую почему-то игнорировали окружавшие её более успешные чиновники-красавцы, и был осчастливлен согласием.
Тогда, ошеломлённый неожиданным успехом, он не понимал, что сам заложил мину с годовым механизмом под свою будущую «английскую» жизнь. Не знал, не ведал, что родители невесты, принявшей, кстати, лестное предложение более чем прохладно, не умудрённые научным и культурным интеллектом, обременённые рыночной экономикой и не знакомые с истинной, рыночной, стоимостью мозгов в закрытом научном обществе, по-прежнему продолжают считать его потенциальным научным гением, способным облагородить их купеческую семью и загребать блага, не утруждая рук. Но очень скоро поняли, что гений гол как сокол и таковым обещает остаться, если ему не подрезать куриные крылья. И тогда Папа-Лев посоветовал ленивому зятю спуститься на землю, не карабкаться на голую научную вершину, а пристроиться где-нибудь в долинных урожайных зарослях. Уже приученный к смирению и потрёпанный научными неудачами, зачуханный бытом англичанин неожиданно удачно нашёл-таки приличное местечко в экспериментальной лаборатории некоего закрытого оборонного института, где, наконец-то, и обрёл свою законную профессиональную нишу. Семья, быстро выросшая в полтора раза, ощутив устойчивый материальный фундамент, зажила спокойно и счастливо. Заработок обескрыленного петуха, существенно дополняемый премиями и надбавкой за степень, значительно превышал заработки крылатых гениев-соколов, да и у Элеоноры, в связи с многочисленными изнуряющими ревизиями, прилипчивая мохнатая лапа не пустовала. Что ещё нужно дружной семье?
Ан нет! Оказалось – надо. Ей, видите ли, с жиру захотелось стать пупком города, финансовой грыжей, первой банкиршей. Рыночные родители, не дождавшись дивидендов от учёного зятя, пришли в восторг от новой партии дочери, и судьба отверженного аппендикса была решена скоро и бесповоротно.
Иван Ильич искоса ненавидяще взглянул на подержанную невесту и со злорадством заметил тонкие морщинки на несгибаемой шее. Элеонора опять чопорно присела на диван, поскольку в мягкое продавленное кресло никогда не садилась, а стулья при разделе так же, как и дочь, предпочли присоединиться к слабым двум третям. Скульптурно высеченное из целого куска холодного безжизненного мрамора красивое лицо дамы на диване больше не притягивало, маня загадочностью, а, наоборот, отталкивало правильной, но не живой красотой.
- Могла бы обратиться, - продолжила интересующую её тему мраморная дама, - за помощью и к друзьям или к отцу, но принципиально не сделала этого, - и, смерив холодным взглядом живую статую у окна, объяснила принципиальную позицию: - Решила дать возможность исполнить свой долг перед семьёй отцу и бывшему мужу, которому я отдала лучшие годы.
«Что годы?» - горько подумал злодей. – «Я жизнь отдал и все надежды».
