А дочь Маша родилась, когда Игнатию было 57 лет. Это, конечно, не рекорд, он побит в последнее время сразу несколькими известными личностями, в основном актерами. Да и если обратиться к истории, примеров тоже найдется немало. Вон отцу Конфуция, когда он родился, вообще было 86 лет, и ничего — вырос талантливый сынок, не олигофрен. А все ж, согласитесь, по-житейски рассуждая, такое соотношение не совсем нормально. Разрушает сложившийся тысячелетиями алгоритм смены поколений. Пока Маша была младенцем, а потом школьницей, Игнатий с ужасом представлял себе, как он умирает, а она остается сиротой в совсем юном возрасте. Он сам в детстве рос без отца, так что знал, что это такое. Любое желание этого позднего ребенка было для него законом, любой каприз — руководством к действию. Такая педагогика дала свои плоды: из ребенка вырос деспот. Когда Игнатий это обнаружил, было уже поздно. Маша плотно села ему на голову. И даже свесила ноги.
Игнатий Присядкин в детстве несколько лет жил в детдоме, после окончания Литинститута быстро женился и столь же быстро развелся, так что большую часть жизни провел неустроенным бобылем. Оба его нынешних домашних деспота все ж таки были его семьей. Он это ценил. Тем более что под конец жизни его слабые мозги нуждались в постоянном контроле и подстраховке. Да и карьерным ростом он был всецело обязан Валькиной звериной интуиции и умению в кратчайшие сроки развернуть на голом месте развесистый многоходовый пиар. Название его должности звучало шикарно: «советник президента». На самом деле с президентом ему доводилось встречаться не чаще двух раз в год. Видимо, президент советовался с какими-то другими советниками, или же вообще ни с кем не советовался. Редкие встречи носили весьма формальный характер. Это сильно обескуражило Присядкиных. Они рассчитывали совсем на другие отношения. И готовились к другим отношениям. Например, сразу после указа о назначении они взяли себе щенка — сучку породы лабрадор — точно такую, какую показывали по телевизору рядом с президентом. Да еще так вышло удачно, что это был отпрыск другой известной московской сучки — лабрадорши, жившей в доме немецкого посла. Одним махом можно было неформально сдружиться и с послом Германии (позже читатель поймет, почему именно Германия так притягивала внимание Присядкиных), и, возможно, с самим президентом. Аж дух захватывало. Увы, надеждам не суждено было сбыться: посол вскоре был отозван на родину, а добраться до президента оказалось сложнее, чем взойти на Эверест. Собака, которую немцы неизвестно с какого перепугу назвали легким балетным именем Жизель (из-за породистости переименовать ее не представлялось возможным), оказалась препротивным жирным существом, у которого из носу почему-то все время текли сопли. Более того, она оказалась единственной на весь пятиподъездный дом сучкой, и в периоды естественных недомоганий, проще говоря во время течки, за ней бегали все местные кобели. Даже те, что были у хозяев на поводках, завидев Жизель, выкручивали своим владельцам руки, вырывались и устремлялись к суке. Кроме того, аккуратистку Валентину раздражало, что собака тащила в квартиру на лапах всякую грязь. Все это, конечно, было неприятно, сучка причиняла массу неудобств, и со временем Присядкины начали ее дружно ненавидеть. Тем более, что пользы она никакой своим хозяевам, вопреки прогнозам, так и не принесла. Поначалу Валентина совершила большую тактическую ошибку. Первое время она пребывала в полнейшей эйфории от поздравлений, приглашений, расспросов. Но вскоре обнаружила, что ей просто нечего рассказать людям о президенте и его намерениях, так как президент категорически не желал встречаться со своим советником. Это ее угнетало. Поэтому когда, наконец, первая встреча состоялась, Валентина пришла в такое возбуждение, что обзвонила телеканалы и редакции газет и организовала целую пресс-конференцию, на которой Игнатий битый час, надувая щеки, пересказывал 15-минутную беседу с руководителем государства. Наутро ей позвонил предшественник нынешнего главы администрации Мишина, одиозный бородач Болотин (Кузьма Кузьмич тогда был его замом) и вправил мозги. Он ей объяснил, что если назначенный за пять месяцев до этого советником человек с такой помпой освещает в прессе свою рабочую беседу с президентом, значит одно из двух: либо президент именно с Присядкиным никогда не встречается, либо президент за полгода вообще не встретился ни с кем. «Первое пусть будет на вашей совести, Валентина Анатольевна, а вот второго эффекта мы точно не хотим».
Дома Игнатий застал такую картину. Валентина мило щебетала по телефону с нужным человеком — немецкой консульшей («Розочка, дорогая, какая же ты умница, как здорово ты придумала»), время от времени отодвигая трубку в сторону и делая выразительные гримасы, из которых следовало, что от «дорогой Розочки» ее уже тошнит. А дочь-подросток, по-мужицки развалясь в кресле, пожирала гигантский бутерброд с ветчиной, одновременно со скучающим видом перелистывая страницы толстенной «Всемирной истории отравлений».
Игнатий вдруг ясно представил, как в свое время родная дочь, узнав о его изгнании из администрации, тут же на практике применит знания, почерпнутые во «Всемирной истории отравлений», а пока он корчится в муках на полу, Валька довершит дело, затянув на его шее телефонный шнур. Пока Валентина не закончила свой дипломатический разговор, Маша молчала, делая вид, что увлечена чтением и едой. Как только трубка была положена, любящая дочь сказала злобно:
— Ну что, явился, старый мудак?
— Маша, заткнись! — среагировала Валентина, — Что он тебе сделал?
— Он не прислал мне машину к школе. Наседкина точно подумала, что у нас ее отняли.
— Как он мог прислать машину, — вступилась за мужа Валентина, — если он был у Кузьмы Кузьмича. Кстати, как там Кузьмич? Ты сказал ему про вертушку?
— Нет, не получилось. Он пытался говорить со мной по делу.
— По делу? Плохо. Надеюсь, ты не сморозил какую-нибудь глупость?
— Кажется, не сморозил, — покривил душой Игнатий. Если бы Валентина услышала, чем у него закончился разговор с Кузьмой Кузьмичем, она точно начала б его долго и нудно пилить. Этого Игнатию не хотелось.
— Нет, я их все-таки не понимаю. Советник президента — а в доме нет вертушки.
— Валентина, зачем нам вертушка?
— Ты что — идиот? Во-первых, мы ее поставили бы в коридоре, на видном месте. Раньше на них были советские гербы, сейчас что — орел что ли, не помнишь?.. А что ты вообще помнишь… В любом случае все сразу будут знать, что у нас в доме правительственная связь. А дом с правительственной связью — это совсем не то, что дом без правительственной связи. А во-вторых, если надо куда-то звонить с просьбами, лучше уж, наверное, с министром по вертушке соединяться, чем через секретаршу. Уж точно не откажет.
— Валя, на работе у меня и так стоит вертушка, ты же видела. Я всегда могу ей воспользоваться. Но должен тебе сказать, что сейчас все взяли моду даже к вертушке подходить через секретаря.
— Ну, по крайней мере, если ты звонишь по вертушке, тебе не отказывают.
— Мне и так не отказывают. Я ж советник.
— Какой ты на хер советник! Я — советник.
— Мама… — укоризненно сказала с кресла дитя-злодей, сама, между прочим, не чуравшаяся в узком домашнем кругу крепкого русского словца.
— Какой ты советник, — продолжала Валентина, — если ты ездишь на машине калининградской сборки. Дачу на Рублевке тебе не дали. В «Барвиху» и даже в «Сосны» каждый раз пробиваемся с боем. Мы живем в квартире, в которой проваливаются полы. Девочке летом поступать, ты еще не встретился ни с одним ректором. Почему наша семья обслуживается в Сивцевом Вражеке, хотя другие прикреплены к поликлинике в Романовом переулке, причем в полном составе прикреплены, заметь. Ну хотя б к Мичуринскому прикрепили, так нет! Именно в Сивцев вражек засунули, в самое что ни на есть дерьмо. Да тебе наплевать на нас с Машкой, мы для тебя пустое место… «Советник»! Никакой ты не советник, а одна видимость. Так, одно название. Валентина была готова к длинному разговору. Игнатий длинного как раз и не хотел. Он по опыту знал, что, если она распалится, то может дойти до рукоприкладства.
— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал он, — в следующий раз обязательно скажу Кузьмичу про вертушку, а потом как-нибудь подниму вопрос о поликлинике. Насчет дачи — я ж в свое время сам отказался. За нее платить надо много.
— Ну и мудак, что отказался. Уж платили б как-нибудь. Коммунальные платежи не смертельны.
— В то время ежемесячные платежи за дачу как раз равнялись моему окладу. Это было бы, знаешь ли, вызывающе. Еще б всплыло, что мы две квартиры без договоров сдаем, что я дивиденды сама знаешь где получаю, и тоже тайком, в конвертиках. Налогов не платим, между прочим. Это сейчас нам всем зарплаты в администрации подняли.
