— Дорогая, скажите мне для начала, вы невинны?
— Во мне бурлят страсти, — с достоинством ответила девушка.
— Но вы девственны в физическом смысле?
— При чём тут это?! — возмутился кто-то.
— Мне кажется, — мягко объяснила Мардж, — о некоторых вещах следует рассуждать, только когда понимаешь, о чём идёт речь. Я бы посоветовала автору на время оставить странствия духа и погрузиться в простые радости бытия. Поезжайте к океану, влюбляйтесь, выходите замуж, в конце концов. И не менее трёх лет, а лучше пяти, не прикасайтесь к прозе. Вкусите прелести телесной жизни (и я не имею в виду гамбургеры), одним наблюдением за кроликами сыт не будешь.
Случился дикий скандал, одна поэтесса-феминистка назвала позицию Мардж фаллоцентрической, часть группы покинула аудиторию в знак протеста, а руководитель семинара не смог вставить ни слова, потому что тихонько скисал от смеха, прикрыв лицо клетчатым платком. Сейчас Мардж не сомневалась, что её вызывающее заявление отчасти было продиктовано завистью. Девочка при всей наивности имела явные задатки подвижницы, а она, Мардж, не способна проникнуться великими идеями и, пожалуй, действительно несколько фаллоцентрична, если судить по той штуке, которая лежит в верхнем ящике стола у изголовья кровати. Мардж развеселилась, встала, сложила плед и побежала с холма в сторону дома. Ветер раздувал волосы, обнимал плотное тело и щекотал круглую жаркую шею.
Мардж мчалась обедать. Это была очень счастливая неделя, но Мардж ни капли не жалела, когда она закончилась. Кажется, нашёлся сюжет, достойный её амбиций. На мысль, как ни смешно, навела идиотская речь Криса насчёт мексиканских истоков. Мардж не взяла с собой легкомысленных книжек, чтобы не отвлекаться, зато привезла небольшую справочную библиотеку — мифы, учебники истории и популярной психологии, определитель птиц, энциклопедию материальной культуры, словари. В одном из томов обнаружилась индейская легенда о женщине-койоте. Мардж почувствовала, как по коже пробегает холодок, — пожалуй, её можно перенести на современный материал! И с этого момента уже ничего не боялась, а только волновалась и ждала, когда можно будет приступить к работе.
Та пубертатная романистка не так уж нелепа в своём пренебрежении плотскими радостями. Оказалось, что не родился ещё на свет любовник, встреча с которым вызвала бы трепет и предвкушение, сравнимые с тем, какие испытывала Мардж, приближаясь к своей новой книге. То есть лет до тридцати, возможно, и беспокоилась из-за мужчин, но переживания перед первым свиданием не шли ни в какое сравнение с нынешними тревогой и ликованием. Она уже была койотом, который крался в ночи по остывающей земле, катался в сырых листьях и воровал яйца из гнезда овсянки, свитого в невысоких кустах. Мардж пока ничего не знала о его нравах и пищевых привычках, но уже была койотом...
«Интересно, мои восторг и торжество означают, что я настоящий писатель, — размышляла Мардж, — или это всего лишь признак запущенной графомании? Но для графомана я пишу слишком медленно». Вспомнила Ребекку, с которой однажды поделилась сомнениями, самоуверенную мастерицу дамского романа, совершенную в своём роде, — она правильно одевалась, пила правильные коктейли в правильных заведениях и писала правильные книги, безупречно укладывающиеся в формат.
— Дорогая, — говорила Ребекка, закуривая конечно же правильную сигарету, — не делай из профессии культа. Не слушай ты этих немытых филологов, которые за богоискательством не чуют запаха собственных грязных носков. Если у тебя качественный текст, который хорошо продаётся, кто ты после этого? Конечно, писатель.
— Но вот Агата Кристи, великая Агата Кристи... Она из Европы и давно умерла, — поспешила уточнить Мардж, заметив приподнятую бровь Ребекки, — сочинила множество отличных романов, но до конца своих дней не чувствовала себя настоящим писателем. Домохозяйкой, фармацевтом, археологом — да, а когда речь заходила о литературной работе, всегда смущалась.
— Ну и дура, — заключила Ребекка, — а ты делай своё дело и ни на кого не обращай внимания.
В конце концов Мардж отбросила рефлексию: «Не знаю, что там насчёт настоящего писателя, но эту книгу я закончу». Героиня с каждым днём становилась отчетливее, будто выходила из тумана, и Марджори ждала, притаившись, как женщина, которая только узнала о своей беременности и каждую минуту прикасается к животу — в изумлении. Она уже решила, как будут звать её девочку. Конечно же Долли. Так уж вышло, что поначалу она давала это имя всем главным героиням, а потом, шлифуя текст, меняла его, чтобы не сбивать с толку читателей. Впрочем, по одной Долли в каждой книжке она оставляла. Критики, в конце концов, заметили и стали задавать шутливые вопросы: неужели среди всего многообразия имён автор не может найти ничего нового и не подарить ли ей антропонимический словарь? Мардж придумала для публики подходящее объяснение: характер человека во многом определяется тем, как звучит его имя, и чем больше вариантов, тем интереснее и сложнее может быть личность. Женщина Долли, выросшая из крошки Ло, отличается от той, которую в детстве назвали Лолитой или Долорес. И ей, Мардж, интересно прятать под одной и той же маской страстную Лолу, флегматичную Олли или нежную русоволосую О-лень-ку, как говорят иммигранты из Восточной Европы.
А правда «не для печати» была проще и забавнее и восходила к ранней юности Мардж, к её первой страсти. В восемнадцать лет она бурно, до беспамятства влюбилась — не в мальчишку-ровесника, а в настоящего взрослого мужчину с прошлым. Брюсу уже исполнилось двадцать четыре, в его глазах читалась неизбывная печаль, унаследованная от еврейского дедушки и меланхолической бабушки-славянки. Честная американская кровь несколько разбавила загадочный коктейль, но не превратила интернациональное дитя в простого здравомыслящего парня, который ничем не смог бы удивить Мардж. О, Брюс действительно поразил её воображение. Глубины его души казались непостижимыми. Впервые этот человек потерял голову в двенадцать лет, просматривая прошлогодние фотографии своего класса, сделанные во время поездки в Диснейленд. Среди других детей была темноглазая девочка Долли, которую, разглядывая в максимальном увеличении, он полюбил. Почему её красота добиралась до сердца Брюса таким сложным путём, неизвестно. Чтобы добиться её внимания, он делал вполне очевидные, с его точки зрения, вещи: раз в несколько месяцев звонил с незарегистрированных номеров и молчал в трубку, прокрадывался под окна её дома, а через два года написал настоящее бумажное письмо, полное смутных намёков, на которое Долли не ответила, потому что оно было анонимным. К тому моменту они давно учились в разных школах. Девочка выросла, не подозревая о тайном воздыхателе, вкусила свой первый секс на заднем сиденье автомобиля, а Брюс незримой тенью кружил неподалёку — и ничего не предпринимал. Только в колледже ему удалось переключиться на новый объект. Брюс заметил худую девушку с длинными русыми волосами, узкими северными глазами и высокими скулами. Когда он узнал её имя — Долли, — то сразу понял, что это Знак. Через пару лет столь же необычных ухаживаний они встретились на вечеринке, и Брюс лишился невинности в её объятиях. Акт любви произошёл по пьяни, причём нетрезва оказалась именно Долли. Она очнулась, почти ничего не помня, и первое, что увидела, — грустные коровьи глаза Брюса, глядящие на неё с обожанием. Долли быстро зажмурилась, уже понимая, что влипла. Он немедленно предложил ей руку и сердце, а получив отказ, впал в затяжное пике — устраивал истерики, уезжал, возвращался, грозил самоубийством. Нет, цветы, билеты на концерты и любимые конфеты, которые он привозил коробками, — это прекрасно. Но негромкий унылый голос, но вечно печальное лицо, но жалобное «Доооолллиии»... Этот крест она несла четыре года. Её сексуальная жизнь рухнула — невозможно трахаться, когда в любой момент в окно может заглянуть бледный стенающий призрак. В конце концов, Долли обратилась в полицию, и Брюсу запретили приближаться к ней ближе чем на сто метров.
Когда они познакомились и Мардж узнала его историю, доброе сердце дрогнуло. Она очень хорошо умела слушать. Поэтому скоро ей стало известно о Долли всё — от формы грудей до пищевых предпочтений. Они много гуляли и разговаривали, Мардж была потрясена, очарована его экзотической личностью и неожиданно для себя влюбилась. Отношения развивались стремительно (по его меркам), и через три месяца она затащила Брюса в постель. После он разрыдался:
— Я готов отдать десять лет жизни, чтобы на твоём месте сейчас лежала она... прости, прости...
Не подумайте, что Мардж немедленно его бросила. Продержалась год, но однажды, проснувшись в его комнате и увидев на стене новый портрет Долли, тихонько оделась и сбежала. Ничего особенного не произошло, просто терпение закончилось. Удивительно, но после разрыва Брюс прозрел и понял, что именно Мардж — его великая любовь. Он было начал преследование по обычной схеме, но она пресекла процесс в самом начале — позвонила его матери и описала ситуацию. Через два дня родители забрали своё нервное дитя домой, в соседний штат.
