В декабре он женился на Алме Бирс, а к середине января она уже забеременела. Поработав на ранчо там и сям, Эннис устроился ковбоем на Вершину Элвуд, к северу от Лост Кэбин, в округе Уошэки. Он всё ещё там работал, когда в сентябре родилась Алма-младшая – так он назвал дочку. Спальня наполнилась запахами засохшей крови, молока и детских какашек; малышка то вопила, то чмокала у груди сонно стонавшей Алмы. Для человека, привыкшего работать с домашней скотиной, все эти звуки и запахи символизировали плодовитость и продолжение рода.
Когда Вершина Элвуд закрылась, они переехали в квартирку над прачечной в Ривертоне. Эннис устроился в дорожно-ремонтную бригаду, не находя в этой работе особенного удовольствия, а по выходным трудился на ранчо – за возможность держать там своих лошадей. Родилась вторая дочка, и Алма пожелала остаться в городе, поближе к больнице, потому что у девочки обнаружились признаки астмы.
– Эннис, пожалуйста, больше никаких заброшенных ранчо, – попросила она, сидя у него на коленях и обнимая его худыми веснушчатыми руками. – Давай поселимся в городе.
– Пожалуй, – сказал Эннис, забираясь пальцами под её рукав и вороша пушистые волосы под мышкой.
Уложив жену на кровать, он скользнул рукой по её рёбрам и студенисто-мягкой груди, округлостям живота и колена – прямо во влажную щель, после чего двинулся к северу или экватору – кому как предпочтительнее ориентироваться. Он пощекотал там, пока Алма не содрогнулась, сопротивляясь, и тогда он перевернул её и быстро совершил с ней то, что она терпеть не могла.
Они так и остались жить в этой квартирке, которую Эннис выбрал потому, что от неё можно было в любое время без проблем отказаться. Шёл июнь четвёртого по счёту лета с тех пор, как он покинул Горбатую гору, когда ему пришло письмо от Джека Твиста. И Эннис ожил – впервые за всё это время.
«Дружище, это письмо, наверно, здорово запоздало, но надеюсь, ты его получишь. Слышал, что ты в Ривертоне. Двадцать четвёртого я буду там проездом. Может, по пиву? Я угощаю. Черкни мне пару строк, где ты и как».
Письмо пришло из Чайлдресса, штат Техас. Эннис ответил: «Всегда рад», – и надписал свой адрес.
Утро того дня было солнечным и жарким, но к полудню воздух сгустился, а с запада надвинулись тучи. Эннис не знал точного времени, когда приедет Джек, а потому отпросился на работе на весь день. В своей лучшей рубашке, белой в широкую чёрную полоску, он расхаживал взад-вперёд и выглядывал на улицу, посеревшую от пыли. Алма говорила что-то насчёт того, чтобы оставить детей с няней и сходить всем вместе в ресторан: готовить ужин ей не хотелось из-за жары, но Эннис ответил, что, скорее всего, он с Джеком просто сходит куда-нибудь и напьётся.
– Джек – не любитель ресторанов, – пояснил он, вспоминая о грязных ложках, засунутых в пристроенные на бревне консервные банки с холодными бобами.
Ближе к вечеру под ворчание грома во двор въехал знакомый зелёный пикап, и из него вышел Джек – в потёртой, видавшей виды шляпе, сдвинутой на затылок. Энниса будто окатило горячей волной, и он выскочил на лестничную площадку, захлопнув за собой дверь, а Джек уже бежал к нему, перескакивая через ступеньку. Схватив друг друга за плечи, они обнялись так крепко, что и не вздохнуть, всё повторяя: «Сукин ты сын, сукин ты сын!» Их губы притянулись друг к другу, будто мощным магнитом, и слились – крепко, смачно, даже до крови (виной тому были кривые зубы Джека). Шляпа Джека свалилась. Вжимаясь друг в друга всем телом, наступая друг другу на ноги и царапаясь щетиной, они не заметили, как Алма на пару мгновений приоткрыла дверь, увидела напряжённые плечи Энниса и тут же её закрыла.
Наконец они разжали удушающие объятия, чтобы глотнуть воздуха, и Эннис, обычно скупой на ласку, прошептал Джеку «малыш» – так он называл только своих дочерей и лошадей.
Дверь снова приоткрылась, и в узкой полоске света показалась Алма. Что он мог ей сказать?
– Алма, это Джек Твист. Джек, это моя жена Алма.
Эннис еле сдерживал тяжело вздымающуюся грудь. Вдыхая знакомый запах Джека – крепкую смесь табака, пота и еле приметного аромата луговой травы, он вновь ощущал порывисто-ветреный холод Горбатой горы.
– Алма, мы с Джеком не виделись четыре года, – сказал Эннис оправдывающимся тоном. Хорошо, что на площадке было сумрачно: не приходилось отворачиваться.
– Да уж, оно и видно, – пробормотала Алма тихо. Она всё видела. В окне комнаты за её спиной белым сполохом сверкнула молния, и из квартиры послышался детский плач.
– У тебя ребёнок? – Джек дрожащей рукой стиснул руку Энниса, и между ними будто проскочил электрический разряд.
– Две маленькие дочурки, – ответил Эннис. – Алма-младшая и Франсина. Обожаю их.
При этих словах Алма криво усмехнулась.
– У меня – парень, восемь месяцев, – сказал Джек. – В Чайлдрессе я женился на техасской красотке по имени Лурин.
Его трясло так, что пол под ногами Энниса вибрировал.
– Алма, мы с Джеком пойдём прогуляться и выпить, – сказал Эннис. – Не теряй, если загул затянется до завтра: нам надо о многом поболтать.
– Да уж, само собой, – ответила жена, доставая из кармана доллар на сигареты: видимо, она надеялась этим поручением вернуть Энниса домой пораньше.
– Приятно было познакомиться, – проговорил Джек, дрожа, как загнанная лошадь.
– Эннис... – несчастным голосом окликнула Алма.
Но это его не остановило. Сбегая вниз по лестнице, он крикнул:
– Если тебе надо сигареты, возьми в кармане моей голубой рубашки, которая в спальне!
Они отъехали на машине Джека. По дороге была куплена бутылка виски, а через двадцать минут кровать в номере мотеля «Сиеста» сотрясалась от их страсти. В оконное стекло сыпанул град, потом забарабанил дождь, разводя на улице слякоть, а ветер всю ночь хлопал незапертой дверью соседнего номера.
В комнате стояла вонь спермы, табака, пота и виски, смешанная с запахами старого ковра и прелого сена, седельной кожи, навоза и дешёвого мыла. Эннис лежал раскинувшись и переводя дух, взмокший и обессилевший, а Джек рядом пускал кверху мощные, как китовый фонтан, струйки сигаретного дыма.
– Господи, твою мать! Как же хорошо снова быть в седле, – сказал он. – Да ведь? Богом клянусь, я даже не думал, что всё снова повторится... Да нет, что там, вру – знал, конечно. Потому и мчался к тебе сломя голову.
– Где тебя только черти носили все эти четыре года, – проговорил Эннис. – Я уж и не надеялся тебя снова увидеть... Думал, ты обиделся на меня за ту мордотычину.
– Приятель, я в Техасе в родео участвовал, – ответил Джек. – Там и встретил Лурин. Глянь-ка, что вон там висит.
На спинке замызганного стула сияла пряжка.
– Скачки на быках?
– Ага. Три чёртовы тысячи долларов в тот год заработал. Чуть с голоду, блин, не сдох. Жил в долг так, что только зубная щётка своя была. Весь Техас исколесил, а этот дебильный пикап просто задолбался чинить. Но о проигрыше даже мысли не допускал. Лурин? За ней стоят серьёзные деньжата: у её папаши – фирма по производству сельхозтехники. Но бабки свои он при себе держит, а меня люто ненавидит. Так что не больно-то и много там можно урвать, но ничего – мы ещё посмотрим, кто кого.
– Что ж, значит, у тебя всё пучком, – сказал Эннис. И спросил: – В армию как – не загребают?
Гроза уходила на восток, на прощание озаряя небо алыми вспышками.
– Проку им от меня – шиш: у меня позвонки травмированы и трещина в руке, – ответил Джек. – Скачки доканывают, сам знаешь – медленно, но верно. Там трещина, здесь перелом... Как ни затягивайся – а всё равно понемногу раздолбит. Болит это всё, скажу я тебе – охренеть можно. А ногу аж в трёх местах ломал. Бык меня сбросил – здоровенный такой племенной бычара-осеменитель. В три секунды управился: сбросил и погнался за мной. Ну и, конечно, догнал, мать его за ногу. Мне ещё повезло, а вот одному моему приятелю – не очень. Померили ему уровень масла бычьим рогом, так сказать... Ну, и ещё куча всяких болячек: растяжения там, рёбра, разрывы связок и прочая хрень.
Помолчав, Джек добавил:
– Сейчас с родео всё обстоит не так, как во времена моего отца. Чтобы участвовать, нужны деньги. Парни побогаче поступают в колледж, тренируются. А тесть мой, скупердяй, чёрта лысого даст... Ну, если не даст дуба, конечно. Кроме того, я уж достаточно в этом деле покрутился, так что знаю – чемпионство мне по-любому не светит. Лучше уж выйти из игры, пока не стал инвалидом.
Эннис притянул к себе руку Джека с сигаретой, затянулся.
– Ну, с тобой всё ясно. А я вот тут всё думаю, пытаюсь разобраться. Я же не этот самый... ну, ты понимаешь. У нас же с тобой жёны, дети и всё такое. С женщинами мне тоже нравится, но, чёрт побери, с ЭТИМ – ничто не сравнится! Нет, у меня даже в мыслях не было сделать это с другим мужиком, но вот когда о тебе думал – сто раз кончал. А ты, Джек? У тебя другие парни, кроме меня, были?
