В прежние времена подобное поведение быстро положило бы конец его карьере. Ведь в шестидесятые годы учителя могли уволить даже за то, что он, находясь в браке, завел интрижку на стороне. Это, конечно, было неправильно, и тогда учителя дружно протестовали против подобных драконовских законов, но, с другой стороны, когда даже холостой мужчина открыто, словно бы даже гордясь, водит к себе домой дамочек… Какой пример он подает ученикам? И при этом его кандидатуру еще рассматривают на должность директора… Нет, это неправильно!
Что делает Тони О'Брайен сейчас, в половине третьего, когда на календаре воскресенье, а за окном моросящий дождь? Может, обедает в доме у кого-нибудь еще из учителей? Эйдан ни разу не приглашал О'Брайена к себе. Во-первых, они действительно не имели привычки устраивать званые обеды, а во-вторых, Нелл не без оснований поинтересовалась бы, с какой стати ей кормить человека, которого сам же Эйдан непрерывно костерит на протяжении последних пяти лет.
А может, О'Брайен развлекает какую-нибудь дамочку, задержавшуюся у него со вчерашнего вечера? Как-то он сказал, что в неоплатном долгу перед хозяевами китайского ресторана, расположенного в трех шагах от его дома. Они предлагают изумительные обеды на вынос: цыпленка в лимонном соусе, тосты с кунжутовыми семечками, а острые креветки прекрасно идут с австралийским шардонне и свежими воскресными газетами. Представить только, человек в его возрасте уже мог бы иметь внуков, а он развлекается с девицами и ест по воскресеньям китайскую еду!
Но с другой стороны, почему бы и нет?
Эйдан Данн, как человек справедливый, признавал, что люди имеют свободу выбора. В конце концов, ведь не за волосы же тащил Тони О'Брайен этих девиц в свой таунхаус. И нет такого закона, который требовал бы от него непременно быть женатым и растить двух давно отдалившихся от него дочерей, как это было у Эйдана. Более того, нежелание лицемерить и маскировать свой образ жизни отчасти даже делало Тони честь.
Просто изменился, причем очень сильно, всеобщий порядок вещей. Кто-то, забыв посоветоваться с Эйданом, переставил межевые знаки, по которым раньше сверялись с тем, где кончается «хорошо» и начинается «плохо».
А как Тони проведет остаток дня? Улягутся ли они после обеда снова в постель? Может быть, девушка поедет домой, а он станет слушать музыку? Он ведь часто рассказывал о своей знаменитой коллекции компакт-дисков. Когда в четвертом розыгрыше лотереи «Лотто» Тони выиграл 350 фунтов, он нанял школьного плотника и за все деньги заказал стеллаж аж для пятисот компакт-дисков. Эйдану было точно известно, что каждую неделю Тони О'Брайен приобретал не меньше трех дисков. Откуда только у него время берется, чтобы слушать всю эту музыку! А потом Тони закатится в паб, чтобы посидеть там с друзьями, или пойдет в кинотеатр, где крутят какой-нибудь иностранный фильм с субтитрами, или — в джаз-клуб.
Может быть, именно такой образ жизни делал этого человека интересным, привлекал к нему окружающих? По крайней мере, Эйдана к нему тянуло, это уж точно. А вот воскресные дни самого Эйдана представляли собой полнейшее ничто, и никого не могли привлечь.
Когда примерно в час дня он возвращался с поздней мессы и спрашивал домочадцев, не желает ли кто-нибудь яичницу с беконом, дочери хором и с нескрываемым отвращением отвечали: «Фу-у, папа! Конечно, нет!» Или: «Если ты собираешься ее готовить, то закрой дверь на кухню!» А Нелл, услышав этот вопрос мужа, лишь поднимала глаза от страницы очередного романа и спрашивала: «Зачем?» В ее голосе никогда не звучали враждебные нотки — только недоумение, словно более нелепого предложения ей еще в жизни не приходилось слышать. Сама она вполне могла перекусить сандвичем с салатом в три часа пополудни.
Эйдан с тоской вспоминал обеды в материнском доме, за которыми вся семья дружно обсуждала события прошедшей недели и от которых никто не мог увильнуть без уважительной причины. Разумеется, в том, что всему этому пришел конец, виноват только он сам. Именно он привнес в семью дух свободы, который заставлял их каждое воскресенье — единственный выходной день — отправляться из дома, чтобы снова вдоль и поперек исследовать не только Дублин, но и соседние графства. Мог ли Эйдан предвидеть, к чему это приведет? Что, потерянный, не находя себе места, он будет бесцельно слоняться по дому, сбегая из кухни, когда другие домочадцы разогревают себе еду в микроволновке, в гостиную, где по телевизору идет абсолютно никчемная программа, а оттуда — в спальню, где он уже так давно не занимался любовью с женой и куда приходил, только когда наступало время ложиться спать.
Была еще, конечно, столовая — комната с тяжелой мрачной мебелью, которую они почти не использовали за все время, что живут в этом доме. Даже если бы они и приглашали гостей, столовая бы для этого не подошла, поскольку была чересчур маленькой и тесной. В последнее время Нелл раз или два обмолвилась о том, что муж мог бы устроить себе здесь кабинет, но Эйдан отказывался. Он боялся, что, превратив эту комнату в копию своего рабочего кабинета в школе, окончательно утратит образ главы семьи — отца, добытчика и человека, который некогда являлся центром Вселенной.
Он также боялся, что если устроит себе здесь слишком уютное гнездышко, то вскоре ему придется переселиться сюда окончательно. Ведь тут есть гардеробная, куда всегда можно повесить одежду, и ему вполне могут сказать: а почему бы тебе не перебраться сюда и не оставить второй этаж полностью в распоряжении трех женщин?
Этого ни в коем случае нельзя делать! Он должен бороться за свое положение в семье точно так же, как он сражается за свое место в сознании членов Совета управляющих школы — мужчин и женщин, от которых зависит, кто станет следующим директором школы Маунтенвью.
Его мать никогда не могла понять, почему школу не назвали именем какого-нибудь святого. Ведь так принято! Но разве ей объяснишь, что времена изменились, что теперь все иначе? Поэтому Эйдану приходилось успокаивать мать тем, что в составе Совета управляющих есть священник и монахиня. Принятие важных решений от этих двоих, естественно, не зависит, но они ревностно следят за тем, чтобы ни в коем случае не принижалась роль, которую религия традиционно играла в ирландском образовании.
Мать в ответ только фыркала. Что это за странные времена, когда священник и монахиня довольны лишь тем, что сидят в Совете управляющих, вместо того чтобы руководить им, как предначертано Господом! Тщетно втолковывал ей Эйдан, что люди в сутанах теперь играют куда менее важную роль, что в девяностые годы даже в школах, которые формально живут по религиозным догматам, священнослужителей среди учителей раз, два и обчелся. Бесполезно. Цифры для матери не имели ни малейшего значения.
Нелл как-то стала свидетелем того, как они спорят на эту тему, и посоветовала Эйдану поберечь свое красноречие. «Скажи ей, что попы по-прежнему правят миром, тебе же легче будет. Кроме того, в какой-то мере это соответствует действительности: люди их побаиваются».
Когда Нелл начинала рассуждать таким образом, Эйдана это страшно раздражало. Уж она-то не испытывала ничего подобного по отношению к католической церкви. Посещала богослужения лишь до тех пор, пока ей это не мешало жить, давным-давно не исповедовалась и наплевала на все предостережения Папы относительно недопустимости противозачаточных средств. Однако Эйдан не стал с ней спорить. Как и во многих других случаях, он предпочел спокойствие и терпимость, тем более что мнение его матери Нелл не интересовало. Она не испытывала к свекрови враждебности, но и никаких других чувств не проявляла.
Иногда мать интересовалась, когда они пригласят ее на обед, и Эйдану приходилось отговариваться тем, что в последнее время они, дескать, совсем закрутились в делах, но как только чуть-чуть разберутся, то тут же…
Он твердил это на протяжении двух десятков лет, и за столь долгий срок отговорка начисто утратила убедительность. Но винить в этом Нелл было бы тоже несправедливо. Вот если бы она постоянно приглашала в гости свою собственную мать или еще кого-то — тогда другое дело. Разумеется, когда они устраивали семейные торжества в ресторанах, его мать всегда приглашали, но это все же не совсем то. Кроме того, им уже давно нечего было праздновать, и новых торжеств не ожидалось. Если, конечно, Эйдана не назначат директором.
— Хорошо провел выходные? — спросил Тони О'Брайен, когда они остались в учительской вдвоем.
Эйдан поднял на него удивленный взгляд. К нему уже давно никто не обращался с вопросами.
— Да, знаешь ли, спокойно, — ответил он.
— Эх, ну и счастливчик же ты! А я вчера был на вечеринке и теперь просто умираю с похмелья. Впрочем, до обеда всего три с половиной часа, и тогда старая добрая пинта пива поможет мне справиться с дегидратацией организма — хохотнул Тони.
