Ознакомительная версия.
Ранним утром в селе холод всегда борется с жарой. Жара побеждает, когда петухи давно прокричали, а женщины уже возвращаются с родника. Мне нравится запах сельского утра, звуки проснувшихся дворов. Пахнет костром, горячими лепешками и чистой водой из реки. За воротами журчит канава. Она течет от одного конца села до другого — мимо каждого дома. Из нее пьют воду гуси и куры, в ней моют посуду. Грязь с тарелок бежит от первого дома до последнего.
Больше всего я люблю те утра, когда бабушка уходит в сад печь хлеб. Она садится на землю возле глиняной печки под навесом, кладет на колени большой деревянный круг и раскатывает на нем тесто. Круг из теста у нее получается как солнце, когда оно всходит и заходит.
Говорят, моя прабабушка — бабушкина мама — могла за одну минуту раскатать сразу два круга на хинкал. Она клала один кусок теста на другой, посыпав между ними муку, и раскатывала. Оба круга получались очень ровными. Сейчас так уже никто не может, даже бабушка.
Круг, раскатанный на хинкал, должен быть ровным и тонким, без складок. Потом тесто нарезают мелкими квадратиками и бросают в кипящий бульон. Когда в дом приходят сваты, они первым делом просят невесту приготовить хинкал, и женщины со стороны жениха следят за тем, какой у нее получится круг.
Раскатав круг на хлеб, бабушка обмазывает его топленым маслом и много раз протыкает куриными перьями, связанными в пучок. Потом кладет круг на железный лист, а лист — на круглую печку, которую дедушка сделал из глины. В печке горит хворост, и лист нагревается. Бабушка раскатывает еще один круг и переворачивает лепешку. Пахнет хлебом. Как я люблю этот запах, вперемешку с костром и утром! Вперемешку со всеми звуками, которые приходят с гор. Если кто-то крикнет за горой или замычит скотина, горы изменят этот звук, но все равно донесут его до села.
Наш сад, как и сады остальных сельчан, заканчивается высоким обрывом, за которым глубоко внизу течет речка. В ней много скользких камней, она неглубокая, но очень быстрая. И днем, и ночью мы слышим, как она бежит. Мы давно привыкли к этому звуку и перестали его замечать. Когда бабушка отрывает мне горячий кусок первой лепешки, кажется, что вместе с ним я глотаю и воду из речки, и все звуки села. Горячие лепешки очень вкусные. Я не мажу на хлеб масло и не окунаю его в пахтанье. Если он горячий, то лучше не портить его ничем.
Я сижу рядом с бабушкой на земле, воздух еще прохладный, но лучи солнца уже нагревают спину. Гора готовых лепешек, которые бабушка складывала одну на другую, выросла до ее колен, тогда мы почистили деревянный круг и скалку, вымыли таз и ушли в дом. Бабушка несла лепешки, завернутые в полотенца.
Потом она слила в большой глиняный кувшин с двумя ручками по бокам молоко, которое коровы дали утром. Молоко нельзя было оставлять до вечера, оно бы скисло. Бабушка заткнула горлышко кувшина пробкой, и мы качали его из стороны в сторону, сидя, поджав ноги, на циновках напротив друг друга. Бабушка наклоняла кувшин ко мне, а я — к ней: туда-сюда, туда-сюда. Я не любила сбивать масло — скучно только сидеть и качать кувшин. Через три часа, когда моя рука уже занемела, бабушка вытащила пробку и собрала с поверхности сбитого молока желтое масло. Получился комок размером с голову ягненка. Бабушка разлила пахтанье по тарелкам, и мы позавтракали, окуная в него куски лепешки. Бабушка от старости потеряла много зубов, ей было уже больше сорока лет. Замуж она вышла в четырнадцать. Когда мне было шесть, моей маме уже исполнилось двадцать пять, и бабушка говорила, что такую старую женщину никто не возьмет замуж во второй раз.
— Ты, наверное, жалеешь, что я не овдовела раньше? — однажды спросила ее мама.
— Астагфирулла! — бабушка замахала на нее руками.
Она накрошила лепешку в пахтанье, чтобы размокла. Намазала мой кусок маслом. Я не любила сельское масло, от него пахло коровой. В городе мы с мамой покупали масло в бумажной упаковке, оно было вкусным. После мы пили чай вприкуску. Железными щипцами бабушка расколола кусок сахара на несколько частей, мне отдала две. Я положила один кусочек в рот и медленно его рассасывала, запивая мелкими глотками чая. Он весь растворился, когда мой стакан еще был наполовину полон. Бабушка говорила, что сахар надо экономить, поэтому один стакан надо пить только с одним кусочком. Когда мы жили в городе, отец покупал мне карамель и батончики. Батончики я любила больше всего. Наверное, год я училась сохранять на языке сахар до последнего глотка. Однажды бабушка принесла на спине из магазина целый мешок кускового сахара, но я не могла его отыскать — она всегда прятала сахар от меня.
* * *
Моя жизнь до сегодняшнего момента состоит из трех частей. Детство — пока мы жили с мамой, потом — пока мамин брат Хаджи-Мурад не вернулся из армии и не женился на тете Надире, и вот, наконец, та часть, которая началась несколько месяцев назад и длится до сих пор. Я напоминаю себе канатоходца, который без страховки прошел по канату две части пути и не знает — сорвется он в конце или нет.
Однажды канатоходцы — по-нашему, пехлеваны — приехали к нам в село. Помню, все село, даже женщины побросали свои дела и побежали на поляну за родником, где уже натянули толстую веревку, привязанную к деревянным высоким столбам. Люди сели в полукруг и радостно переговаривались между собой. Мужчины хлопали в ладоши, издавали короткие хриплые звуки, подбадривая пехлевана, стоящего на канате с длинным шестом в руках. Пехлеван, сгибая колени, раскачивался на канате, шест в его руках ходил вверх-вниз. К рукавам его красной рубахи были привязаны бубенчики, и они звенели от каждого его движения. На рубаху была надета зеленая бархатная жилетка, в которую были вшиты мелкие осколки зеркала. Солнце попадало в зеркало и оттуда било зайчиками нам в глаза. Все смеялись и радовались. Мне тоже было весело, и я ударяла в ладоши.
Пехлеван подпрыгнул на канате, и бубенчики зазвенели сильней. Он еще раз подпрыгнул и перекувыркнулся в воздухе вниз головой. Когда его ноги коснулись каната, все начали хлопать в ладоши. С земли пехлевану подали короткую стремянку. Он, прислонив шест к столбу, установил ее на канате и держал одной рукой, чтобы не упала. Я не могла поверить, что сейчас он заберется на нее, но мужчины хрипло подбадривали его снизу. Еще держась за стремянку, он поставил ногу на первую перекладину и взобрался на последнюю так быстро, что я не успела вздохнуть. Пехлеван бросил лесенку вниз и, взяв шест, побежал к другому столбу. В конце каната его нога сорвалась, и он чуть не упал. Все громко охнули, и этот звук как будто разнесся по всему селу и горам. Я почувствовала, как у меня внутри вздрогнуло сердце, так я за него испугалась.
— Это он специально, — сказал мне дедушка. — Хороший пехлеван должен уметь падать так, чтобы не упасть. Это сложнее, чем просто бежать по канату.
— Зачем падать? — спросила я.
— Чтобы нас напугать.
— Зачем нас пугать?
— Чтобы мы ходили на его выступления, — ответил дедушка, но тогда из его слов я ничего не поняла — теперь, к сожалению, я понимаю их очень хорошо.
Пехлеван спрыгнул на землю, надел маску козы и бросился к толпе. Он вынул руку из кармана, сжимая что-то в кулаке, и насыпал на женщин и детей какой-то розовый порошок. Женщины закричали, а дети бросились убегать. Тогда он подбежал к другому краю — туда, где сидели мы с дедушкой, вынул руку из другого кармана и насыпал на нас голубой порошок. Я сделала вдох, у меня защекотало в носу, я чихнула и заплакала. Пехлеван начал танцевать передо мной, но его лезгинка была не такой, какую танцуют на свадьбе. Он крутил руками и прыгал с такой силой, что напомнил мне нашу козу, которая однажды стала злой, била нас копытами, и дедушке пришлось ее зарезать. Бубенчики на рукавах пехлевана звенели и звенели, я закрыла уши руками. Зажмурилась, чтобы не видеть лица козы перед глазами.
— Не бойся, — сказал дедушка, — это толокно.
Пехлеван-коза еще танцевал, сильно выворачивая руки, все смеялись и хлопали, но я больше не хотела на него смотреть, он мне больше не нравился, я бы смеялась, если бы он сейчас снова взобрался на канат и упал с него. Если бы он упал и разбился, я бы стояла, смотрела на него и хлопала в ладоши. Я встала с колен и побежала по тропинке в село. Я бежала, не останавливаясь, пока не добежала до наших ворот.
Я помню, как в нашем доме начали готовиться к свадьбе дяди. Это было весной. Мне исполнилось шесть лет, и мы с мамой уже почти год жили в селе, значит, со дня смерти моего отца тоже прошел почти год. Сначала мы отправили в дом невесты сватов — наших родственников. Они вернулись с согласием. После сватовства до свадьбы должен пройти год. Я считала время до дядиной свадьбы — лето, осень, зима…
Как только родственники принесли в дом согласие невесты, бабушка начала готовиться. Она поехала в город на грузовике и вернулась оттуда в тот же день вечером с большим кожаным чемоданом. Она поставила чемодан на сумах, расстегнула на нем молнию и начала вынимать из него вещи — длинные шифоновые и капроновые юбки, шелковые платки и очень красивые кофты с длинными рукавами. Мама принесла из нашей комнаты коробку с духами. Их ей подарили на свадьбу восемь лет назад. Женщины часто получают в подарок духи, но они ими не пользуются, хранят для будущих невесток или передаривают кому-то другому. Был случай, когда одна женщина хранила духи, привезенные ей на свадьбу из Турции, потом подарила их своей невестке. Та открыла флакон, а он оказался уже пустыми — духи высохли.
Ознакомительная версия.
