Кое-что, однако, не давало мне покоя: что станется со мной и моей душой после смерти? Полезно помнить, что в основе веры в бога — надежда на вечную жизнь, ну никак не хочет человек подыхать окончательно и бесповоротно! Но если верить атеистам, там, за роковым барьером, вообще ни черта нет. Там пустота. В известном смысле это даже приободряет: если там пустота, то у меня развязаны руки. Можно вытворять что угодно. Раз бога нет, значит, все дозволено. Как там у Достоевского?..
Но вот что плохо: умерев атеистом, я сгину бесследно и безвозвратно. Перестану существовать, пропаду, испарюсь, развеюсь! Как сигаретный дым, как предсмертный крик в ночи, как ускользающая мысль из похмельного сна, как плевок, растертый сапогом. Помнится, один известный безбожник утверждал: я пришел в мир, возникнув из небытия, и уйду из мира, в небытии растворившись. Мое якобы бессмертное «я» исчезнет, будто его никогда и не было! Другой безбожник, Чехов, сказал, что никакая философия не может помирить его со смертью, и он смотрит на нее просто как на погибель. Какое страшное слово — погибель! И какая трагическая безысходность! Какая изматывающая душу печаль!
«Стоп!» — скомандовал я сам себе, тут надо притормозить, опасно размышлять над всей этой путаной и пугающей чертовщиной более пяти минут: голова не выдержит, ее просто разнесет на куски. Мозг не справится с ужасом при мысли, что ты не вечен, что твоя жизнь конечна. Увы, мозг человека далек от совершенства, он ущербен. Видно, так задумано — чтобы человек не очень-то распоясывался. Чтобы знал свое место. Человек многого не знает и не узнает никогда. И — слава богу. Что такое, например, бесконечность вселенной? А время? Время — это вообще загадка загадок! Мало того что неизвестно, когда оно закончится, непонятно, когда оно началось!
И наконец — если Господь и существует, что это меняет? Это к вопросу о Достоевском и его чрезвычайно привлекательной максиме о вседозволенности. Скорее всего, дело в вере. Если мы верим, значит, бог существует. Кстати, многие глубоко верующие люди были самыми настоящими извергами. Примеров — не счесть. И никакой Господь не смог помешать им резать тех, кто, по их мнению, подходил для этого дела.
Часам к шести утра, после бессонной ночи, полной глубокомысленных, но бессвязных размышлений, моя голова уподобилась гудящему колоколу.
Когда сознание буксует, стоит все-таки испросить совета у церкви, устало подумал я. Церковники утверждают, что у них есть ответы на любые вопросы. Они, вероятно, скажут, что загробный мир существует и что моя духовная жизнь продолжится и после того, как я испущу дух. Что греха таить, очень хотелось в это верить. Я подумывал поговорить накоротке с каким-нибудь словоохотливым представителем церкви. Я бы ему доверился, а он бы мне все растолковал, то есть разложил мои вопросы по полочкам. Но на примете у меня не было ни одного знакомого служителя культа. И тут случай помог мне. И мои мысли из области умозрительных построений плавно перетекли в сферу суровой действительности. Итак, случай…
Глава 2
Произошло это неподалеку от Чистых прудов, в роскошной квартире моей сослуживицы и давней приятельницы Эры Викторовны Бутыльской.
Эра Викторовна раз в две недели устраивает у себя вечеринки, на которые съезжаются ее многочисленные приятели: художники, известные спортсмены, артисты, писатели, журналисты, крупные чиновники, депутаты и прочий сброд, любящий поболтать и на дармовщинку подкормиться.
Моим случайным соседом по питейному столу оказался человек, некоторое время назад вернувшийся из исправительной колонии. Звали его Павлом Петровичем Корытниковым. Выйдя на свободу, этот достойный человек решил круто поменять свою жизнь. Он поселился в районе Преображенки и зачастил в храм Воскресения Христова. По его словам, он часами, преклонив колена и подложив под них бархатную набивную подушечку, стаивал перед образами, пытаясь насильственно приблизить себя к богу. Истово молился о спасении своей заблудшей души. Почтительно, соблюдая меру и приличия, обращался к Господу с незначительными просьбами. Смиренно беседовал с иереями. Но, вместо того чтобы укрепиться в религиозном чувстве, Павел Петрович стал постепенно утрачивать интерес и пиетет к церкви.
— Я мечтал о чуде, — признался Павел Петрович. — А чудеса, как известно, прерогатива Господа. Поэтому в своих обращениях к небесам я сосредоточился именно на этом — на просьбах о чуде. Я просил Господа ниспослать мне компактное индивидуальное чудо. Я ничего не скрывал от бога, я честно и откровенно признавался, что хочу немножко прибарахлиться, и предлагал Господу вступить со мной во взаимовыгодные духовно-меркантильные отношения. Взамен я предлагал небесам свою бессмертную душу. Цена, по-моему, подходящая. А Господь ни гугу. Да и попы отмалчивались. В конце концов мне это надоело. «Так провалитесь вы пропадом вместе со всеми вашими канонами, догматами, святыми угодниками, вызолоченными берцовыми и тазовыми костями, мощами и прочими сомнительными реликтами!» — обозлился я и в одной из последних молитв пригрозил Господу, что, поскольку он игнорирует мои заклинания, я обращусь к дьяволу. А уж тот прекрасно знает, как помочь просителям вроде меня. Или, может, Господь полагает, что дьявол не знаком с философской поэзией Данте и Гете, этих прославленных безбожников и хулителей церкви?
Я украдкой оглядел своего собеседника. Передо мной сидел еще не старый мужчина, крепкий, осанистый, солидный. Он был в дорогом, хорошо сшитом костюме. Несмотря на все его стенания, жилось ему, судя по всему, неплохо. Картину преуспеяния дополняла сияющая белизной рубашка, массивные золотые часы-браслет и галстук от Валентина. С большой долей вероятности можно было предположить, что дьявол отнесся к мольбам Павла Петровича более благосклонно, нежели Создатель.
— Вы никогда не задумывались, отчего даже глубоко верующий христианин не торопится расставаться с жизнью? — спросил Павел Петрович.
Я усмехнулся. Менее всего я ожидал такого вопроса от бывшего уголовника.
— К чему спешить, ведь жизнь не так уж скучна и безнадежна, — осторожно ответил я. — И потом, никто не знает, что нас ждет там… за порогом.
Мой собеседник одобрительно кивнул головой.
— Действительно, рядовой христианин страшится неизвестности. Он боится навеки расстаться с тем, с чем свыкся, то есть с жизнью. И вот еще какая закавыка — он не до конца верит в бога и в загробную жизнь. Да и как верить, если нет ни достоверных свидетельств, ни документов, ни фотографий… одни намеки. Ведь на сегодняшний день оттуда изловчился вернуться только один человек, рассказам которого приходится верить априори. Да и тот был человеком лишь отчасти. Вот если бы оттуда, — он ткнул пальцем в потолок, — вернулся хотя бы батальон, а лучше дивизия свидетелей, тогда и доверие было бы покрепче, и вера посильней. Но в обозримом будущем, думаю, этого не произойдет, — Павел Петрович с грустной улыбкой развел руками. — Так вот, Иисус, этот наполовину человек, наполовину бог, вернулся, как вы, вероятно, знаете, ненадолго, всего на пару-тройку дней. Но и этого ему хватило, чтобы набросать ряд тезисов, из которых потом его ученики, творчески развив их, слепили целый фолиант свода нравоучений, назвав их Новым заветом. Очень интересный труд, но, к сожалению, изобилующий вопиющими противоречиями.
Пришло время и мне одобрительно кивнуть головой.
— Так вот, служители церкви, опираясь на этот труд, — продолжал Павел Петрович напористо, — утверждают, что потусторонняя жизнь бывает разного качества и разного уровня комфорта. Все зависит от количества грехов и благодеяний, совершенных нами при жизни. Будешь вести себя благопристойно, существует вероятность, что в конце концов твою душу откомандируют на небеса. А вот если будешь бякой, будешь много грешить, то уж точно угодишь к чертям на сковородку. Вариантов, как видите, не много. Альтернатива отсутствует. Первый вариант, бесспорно, выглядит предпочтительней. Но мне не нравится, что в раю нет хмельных красавиц и лихих друзей, нет шумных застолий с буйными плясками, цыганами и прочими прельстительными безобразиями. Без этого жизнь на небесах, на мой взгляд, полностью лишена какой-либо привлекательности. И Василий Великий и Иоанн Златоуст прямо говорят, что в раю, оказывается, нас ждут не развлечения, не наслаждения, не чувственные радости, а заунывные псалмы, многочасовые проповеди о пользе воздержания и диетические обеды с рисовыми биточками и компотом из сухофруктов, а вместо коньяка и благородных вин официанты с крылышками буду поить нас амброзией. Я даже не знаю, что это такое амброзия. Звучит красиво, а на деле наверняка какая-нибудь бурда вроде отрубного кваса!
