Инструктор долго не соглашался зачислять Трошу в группу. Были у него свои резоны: трудно представить такую мелочь в одном строю с овчарками, боксерами, кавказцами и прочими полномерными псами, да и сожрать нашего они могли за милую душу. Но дочка настояла, а Трофим подтвердил свое право на обучение на первом же занятии – демонстрацией клыков и коротким рыком отшил молодого ВЕО, который покусился на его кобелиное достоинство, а потом продемонстрировал безукоризненное «стоять-сидеть-лежать» – результат дошкольного обучения. Глаза инструктора полезли на лоб от удивления. Через пару занятий, когда наши одноклассники еще боязливо обходили препятствия и шарахались от бревна, Троша без колебаний по нему пробежал и, глазом не моргнув, махнул, причем с изрядным запасом, через штакетник. Надо было видеть, как он преодолевал другое учебное препятствие – стенку в хороший человеческий рост. Самые продвинутые ученики и ученицы нашего класса с трудом запрыгивали на нее брюхом, отчаянно скребли лапами по доскам и неуклюже переваливались на другую сторону. Это самые успевающие, для остальных стенка долгое время оставалась непреодолимой. А Трофим, наш Трофим, подобно опытному прыгуну в высоту, начинал разбег с неторопливой рысцы, в нескольких метрах от препятствия резко ускорялся, вспрыгивал на середину стенки всеми четырьмя лапами, после чего, быстро-быстро по-тараканьи перебирая ими, легко вскарабкивался на двухметровую верхотуру и, триумфально завершая упражнение, спрыгивал вниз.
Неудивительно, что вскоре после начала курса ОКД инструктор поставил Трошу в голову собачьей колонны. И до самого окончания он оставался ведущим, во всех упражнениях показывая пример остальным кобелям и сукам. А на выпускном экзамене вышел конфуз.
На глазах восхищенной публики Троша безукоризненно выполнил все стандартные команды, без сучка и задоринки преодолел полосу препятствий, не шелохнулся, когда инструктор пальнул у него над ухом. Осталось пройти последнее испытание, да какое там испытание – небольшой искус. Инструктор протянул ему на ладони неаппетитный ссохшийся кусочек сыра, на который наш пес дома бы и не посмотрел. Троша без особого интереса его обнюхал, поглядел на дочку, поглядел на меня, как бы извиняясь, после чего деликатно взял искушение зубами и, не обращая внимания на наши отчаянные «фу!», проглотил.
Домой мы шли понурив головы: вместо заслуженного «отлично» Троша получил «уд». Очевидно, понимая трагичность случившегося, он виновато поглядывал на нас. Я пытался успокоить дочку, но она не могла смириться с провалом, и через несколько дней они отправились на пересдачу. Троша вновь безукоризненно прошел все испытания, но, кажется – сам я на действе не присутствовал, – опять что-то намудрил с подачкой. Ну не мог он равнодушно пройти мимо кусочка сыра! На этот раз ему поставили «хор». И по сей день у меня на кухне висят в рамках два Трошиных диплома – удовлетворительный и хороший…
А вот на курс защитно-караульной службы Трофима, несмотря на настойчивость дочери, так и не зачислили. Инструктор был непоколебим и неподкупен: ну какой он, к черту, сторожевой пес, с его-то размерами! И послал нас куда подальше, то есть в школу норных собак, к которым Трошина порода, собственно, и относилась. Будучи противниками охоты, мы, в свою очередь, отказались. Отсутствие норного образования не помешало Трофиму успешно отлавливать мышей всю его долгую жизнь. Он был чистейшей воды практиком.
Вернемся, однако, к тому, ради чего затеяны эти записки, – к моим устным рассказам внуку перед сном. За несколько месяцев я исчерпал все бесхитростные факты Трошиной биографии, да и Паша подрос, теперь ему уже требовались более острые сюжеты. И я стал их сочинять, неизменно, впрочем, отталкиваясь от реальных событий.
Возьмем, к примеру, упомянутую историю с попугаем Аркашей. Ну ревновал его Троша к нам, ну попытался однажды открыть его клетку. Ну и что? История на пять – десять минут, не больше. А наш попугай был настолько интересным персонажем, что, бесспорно, заслужил участие в самом серьезном приключении.
В соседнем доме умерла пожилая женщина, и мою жену попросили на время приютить осиротевшего волнистого попугайчика. «На время» вылилось в несколько лет – до конца его птичьей жизни.
Поселившись у нас на кухне, зелененький с желтым Аркаша поначалу лишь что-то невразумительно напевал и начирикивал, а мы сетовали на то, что устроители его судьбы нас беспардонно надули и он никакой не говорящий. Прошла неделя-другая, и как-то вечером, когда все мы сидели на кухне, Аркаша потоптался на своей жердочке, устраиваясь поудобней, и этак задумчиво сказал:
– Я уж два месяца не получаю пензию…
Мы от удивления разинули рты, а Аркашу понесло. Скороговоркой, будто боясь, что его перебьют, не дадут договорить, он пересказывал нашими голосами кухонные разговоры минувшей недели, громко смеялся, сердился на Трошу за то, что тот зашел в квартиру с грязными лапами и повсюду наследил, спрашивал кого-то, не налить ли чаю, вставлял в свою речь пассажи из «Эха Москвы» и время от времени представлялся: «Аркаша – золотой мальчик, Аркаша – маленький попугаич…» Представляясь, он нередко называл себя не только по имени, но и по фамилии, моей фамилии, которую я порой в шутку добавлял к его имени. Отсюда и «попугаич» – моя фамилия кончается на «ич».
Справедливости ради надо сказать, что речь Аркаши часто была неразборчивой, но по интонации нашего попугаича почти всегда угадывалось, кого он имитирует. Впрочем, имитирует ли? Мне порой казалось, что его человеческая речь вполне осмысленна. Как-то раз, наслышанный о говорящем попугае, ко мне зашел мой старинный товарищ Михаил Борисович Черненко, а Аркаша, как назло, не имел ни малейшего желания вступать с ним в беседу. Гость подъезжал к нему и так и этак, но попугай словно набрал в рот воды. Посидев с нами, напившись чаю, Михаил Борисович собрался уходить и напоследок сказал: «Все, Аркадий, я пошел, будь здоров, Аркадий». Прошло всего несколько минут после его ухода, как Аркаша расправил перышки и произнес тоном, каким посылают куда подальше: «Пошел, Михал Борисыч, пошел…»
Если уж мне иногда казалось, что Аркаша не попугайничает, а разумно разговаривает с нами, что уж говорить о Троше. Его буквально передергивало от самолюбования «золотого мальчика» и особенно от команд, которые попугай выкрикивал в его адрес…
И вот, пристроившись рядом с внуком, я стал рассказывать: один раз гуляли мы с Трошей в лесу и услышали откуда-то сверху тонкий девичий голосок, повторяющий имя нашего попугая. В ветвях мы заметили маленькую пеструю птичку, она явно искала с нами контакт. Мы поманили ее, и она, спорхнув с дерева, опустилась мне на плечо. Завязался разговор. Птичка поведала нам, что ищет своего старого друга попугая Аркашу, который на самом деле никакой не попугай, а обычный мальчик, заколдованный злой волшебницей. И она тоже вовсе не птичка, а девочка. Если она найдет Аркашу, они вместе придумают, как снять колдовские чары.
Дальше все легло на плечи Троши. Обнюхав крохотную травинку, зацепившуюся за лапку птички в момент превращения в нее несчастной девочки, он пошел по следу и вышел-таки на злую волшебницу. Троша без проблем победил трех огромных и свирепых псов, которые ее охраняли, и под угрозой укуса за ногу заставил ее расколдовать детей. Мальчика и девочку мы доставили их родителям, а те в благодарность подарили нам попугайчика, который сейчас и болтает в нашей клетке всякий вздор.
Вот такая история. Понятное дело, что за десять минут перед сном ее не расскажешь. Паша засыпал на середине, а следующим вечером требовал продолжения точно с прерванного места. Постепенно у нас сложился, как говорят телевизионщики, формат сериала. Дело в том, что родители привозили к нам внука на выходные. Пятничным и субботним вечерами я рассказывал историю перед сном, а завершал ее, когда отвозил Пашу в подмосковный городок, где они живут. Таким образом, сюжет растягивался на две десятиминутки плюс еще минут сорок в дороге, итого – почти час.
Быстро сформировалось и название сериала. «Один раз мы с Трошей…» – этими словами начиналась каждая серия.
Во всех сериях своего бесконечного сериала я нещадно эксплуатировал три Трошиных достоинства – его фантастический нюх, интеллект и абсолютное бесстрашие.
Честно сказать, насчет нюха я привирал. Он был у Троши самым обыкновенным, или скажем так: я не имел возможности убедиться в его незаурядности, поскольку не перевариваю охоту и слежку в любых их разновидностях и проявлениях.
Что же касается интеллекта, не сомневаюсь, что IQ Трофима был на заоблачной высоте. Команды голосом или жестом мы подавали ему лишь в тех случаях, когда требовалось на глазах восхищенной публики выполнить какой-нибудь особенный трюк. Например, такой: я сгибался пополам, командовал «верхом», а он прыгал мне на спину, после чего мы изображали лошадь и всадника. В обыденной же жизни я просто говорил Троше, что нам надо делать, а чего не надо. Пошли в лес… Я устал, не беги как сумасшедший… Поворачивай направо… Принеси мне книжку с кресла… Пожалуйста, не лезь в грязь… Обратную связь Троша осуществлял выразительными взглядами, виляньем коротенького хвостика, лаем, интонации которого я различал, как музыкант ноты, легким рычаньем или поскуливанием. Он соглашался со мной, порой, доказывая свою правоту, спорил, предлагал свои варианты решения тех или иных проблем. Словом, Троша был нормальным canis sapiens. Но ведь такое скажет о своей собаке почти каждый.
