Данайя затянулась окурком и отрешенно уставилась на тот же дождь в окне. На щеках Голоцвана алел похотливый румянец, он закатывал глаза, поощряя стонами безволосую, хрупкую голову папы, голову с гниющим ртом.
— А меня? — чуть слышно спросила Данайя.
Папа услышал, его морщины неожиданно разгладились, и он ответил:
— Ты — моя кроха. Моя любимая книжка. Плюс Луи Армстронг. Плюс Феллини. Плюс мой любимый салат оливье. А также все египетские пирамиды и развалины великих замков. Понимаешь? Еще ты — кувшинки на пруду, где я купался маленьким дармоедом… Плюс Бог, каким бы он ни оказался на самом деле. Моя кроха. Данайя. Подойди, поцелуй меня.
Данайя спешно раздавила окурок в пепельнице, подошла на неощутимых ногах и вжалась щекой в папины губы.
— Я тоже тебя, — произнесла она, — погибающий ты… — добавила она беззвучно, — мой папа…
Голоцван кончил. Дождь в районе Перово не думал кончаться. Данайя пошла на кухню, оставив папу смотреть в серое окно, зарастающее небесной влагой…
Она ударила его молотком для отбивания мяса, той стороной, где были зубчики. Данайя знала заранее, что одного удара по голове будет недостаточно. Двух тоже. В процессе она догадалась, что достаточно ударов будет только тогда, когда она в третий раз собьется со счета. Потом она стояла, не глядя на папу, прислушивалась. Данайя представила себе монитор с тускло-зеленым изображением нитевидного — папиного — пульса. Потом она уронила молоток, пошла на кухню, вымыла руки, пошла в прихожую, взяла сумку с тетрадями, вернулась на кухню, села за стол и стала проверять сочинения. Через полчаса ей это надоело. Она пошла в комнату, включила свет (на улице уже стемнело, а дождь все лился) и посмотрела на папу. Иннокентий Караклев сидел в том же кресле, завалившись на бок, так, что рука костяшками пальцев касалась ковра. Отбитая голова была обильно облита собственным соком. Данайя решила оставить все так, как есть — по крайней мере, пока она не примет ванну с душистой солью. Соль всегда положительно влияла на ее тело. Сидя на бортике ванны и глядя в зеркало с порыжевшей в нескольких местах амальгамой, Данайя произнесла:
— Это просто.
Потом ей говорили, что она помешалась. Совсем как мама. Те, кто говорил это, были правы. Она это понимала и отвечала: «А вы все — ублюдки, ублюдки, ублюдки…» Не исключено, что она тоже была права.
Ирина Денежкина
Рождество
Новый Арбат
Тяжелые стеклянные двери вытолкнули-таки Юлю из подземки, и она остановилась на улице. Перевела дух. В подмышках было потно, по спине тоже съезжали капли — в общем, мокрая как мышь. Юля долго размышляла, почему именно «как мышь», а не как кошка, собака, попугай, в конце концов… Себя она чувствовала как раз мокрым попугаем — который щелкает клювом. Щелк-щелк — и кошелька нет. Щелк-щелк, и Юля стоит на выходе из «Баррикадной», как мокрый попугай без копья в кармане. Юля потерла лоб, размазывая тональный крем, заехала чуток в глаз — и размазывала по лбу уже тушь, но в смятении этого не замечала.
Она пыталась вспомнить, когда произошел роковой щелчок клювом — то ли в толпе на платформе, то ли в душном битком набитом вагоне, в который она влезла, отчаянно пихаясь локтями. В толпе? Как раз рядом терся какой-то мужик в дубленке. В дубленке! Точно он. Вытянул кошель, пока Юля жадно всматривалась в лежащего на рельсах Михал Иваныча…
Михал Иваныч работал корректором в том же издательстве, что и Юля, и сегодня его сократили. Прямо так и сказали: Иваныч, не нужен ты более. Выпили чай с тортом «ежик» (где секретарша Леночка достала этот эконом-вариант проводов — «еж» — ну надо же!) и быстренько захлопнули за Михал Иванычем дверь. Юля с любопытством смотрела из окна, как он выходит, затравленно озираясь по сторонам и кутаясь в грязно-желтую курточку, а сверху, из окна его бывшего кабинета, секретарша Леночка бросает на него коробку с вещами. Промазала, конечно. Леночка всегда немножко коса.
Юля тогда тихонько про себя порадовалась, что это не в нее полетела коробка с барахлишком. Окинула взглядом свой стол. Сплошные сувениры из дальних стран. Юля очень часто ездит в командировки в разные страны. Вот засохший рогалик с Октоберфеста — секретарша Леночка все порывается его выбросить, но получает по рукам.
Вот жестяная коробка с чаем из Англии, так ни разу и не открытая, зато веселенькая — в виде двухэтажного автобуса.
Вот шарфик из Франции — Юля тогда поехала во Францию и обнаружила, что все французские люди ходят в шарфиках. Пришлось купить, чтоб не сильно отличаться. Сейчас шарфик съежился на краешке стола. «Не к добру». — подумала Юля, но значения не предала.
Она получила свою зарплатку в бухгалтерии, еще раз порадовалась тайно, что она не Михал Иваныч. Спустилась в метро — и тут увидела грязно-желтую курточку, метнувшуюся под сигару вынырнувшего из тоннеля поезда. «Михал Иваныч!» — воскликнула про себя Юля и побежала скорей к путям. С нетерпением дождалась, когда люди загрузятся в вагон и поезд отчалит. На рельсах лежал маленький Михал Иваныч, скрючившись, как эмбрион. Ручки и ножки у него тоже были как у эмбриона — тоненькие, одна — неестественно вывернута, а кисть валялась в стороне. Голова была расплющена, как арбуз под грузовиком, тоненькие жиденькие волосики с проседью облепили блестящий рельс. Юля торопливо пошарила в карманах, достала телефон. Рядом с ней еще человек пять-шесть торопливо вытаскивали мобильные, включали запись видео. Юля отпихнула одного, наглого в синей куртке, чтоб снять Михал Иваныча поближе и получше.
Вот тут и протиснулся к ней мужик в дубленке, и наверняка это он и умыкнул из кармана Юлиной куртки, купленной в Италии (на память об Италии сувенир — плавки официанта из EZ Hotel, кличка Зайка, на столе в издательстве не положишь — упрут — Юля хранила их дома), кошелек с деньгами. Ладно бы с деньгами, ну тыщи три-четыре, ан нет — именно с Деньгами, со всей зарплатой и премиальными. Как жить?
Или, может, виноват маленький мальчик в шапочке reima и куртке с подвернутыми рукавами? Стоял рядом, невинно шнырял глазками, держался за поручень и в моменты остановок впечатывался безмятежным личиком в Юлину куртку.
«Скорее всего, именно он», — подумала Юля, в сотый раз ощупывая карманы. Кошелька не было. Юля вздохнула, одернула куртку и пошла домой. Прошла мимо вагончиков с чебуреками и пиратскими дисками, мимо дикой готической высотки, с рожами — американского посольства. С тоской вгляделась в одну из рож. Рожа глядела свысока, надменно. Юля вздохнула и побрела дальше.
Зашла домой, включила свет. Из комнаты выбежал Барсик, сиамский кот. Посмотрел на Юлю раскосыми голубыми глазами, раззявил пасть. «Жраааать», — явственно услышала Юля.
В животе у нее заурчало.
До Юли дошла наконец вся бедственность ее положения.
Через два часа придет Олежка К. На свидание. А у нее ни денег, ни романтического ужина. И, как следствие, никакого секса. Это женщины любят ушами, а мужчины любят желудком. Юля прошла в комнату, не снимая ботинок. По ковру протянулся грязный осенний след. Открыла дребезжащую дверь и вышла на балкон. Прямо перед Юлей расстилались огни Нового Арбата. Вот громадное здание, в переплетении огоньков похожее на раскрытую книгу. Вот казино в форме корабля, вот еще казино, и еще… Дорогие машины, много людей. Юля иногда мечтала выпрыгнуть из окна и приземлиться прямо на этот горящий синими огнями корабль — а затем уплыть в далекие страны, где можно целыми днями жрать кокосы и бананы и ничего не делать.
«А, может, и вправду? — мелькнула у Юли мысль. — Спрыгнуть сейчас с балкона, и все. Ни о чем не надо будет думать». Олежка К. найдет ее бездыханное, как у Михал Иваныча, тельце, вздохнет и пойдет дальше по жизни…
Но недаром по гороскопу Юля была Близнецы. Пока один близнец предавался унынию и суицидальным настроениям, другой судорожно искал выход из сложившейся ситуации. В конце концов Олежка К. не виноват, что мальчик в reima/мужик в дубленке ее обчистили. Олежка придет усталый и захочет есть. Значит, надо приготовить ужин.
Сказано — сделано. Юля решительно прошла на кухню, открыла буфет. Потом холодильник, потом шкафчики над мойкой. На ум пришла старинная детская сказка про Колобка. «Скребу по сусекам», — усмехнулась про себя Юля.
Итогом поскребушек стали: бутылка подсолнечного масла (на донышке), кусок засохшего батона, банка контрабандной красной икры (у секретарши Леночки дядя работал на Дальнем Востоке), бутылка водки и сухарики со вкусом бекона (опять хлеб!).
Юля почесала тыкву и потерла лоб. Тот заныл. «Слишком много тру в последнее время», — подумала Юля.
Мозг решительно отказывался придумывать, что можно приготовить из данного набора продуктов.
Запиликал мобильник. Юля схватила трубку. На секунду подумалось, что это мальчик в рейме/мужик в дубленке одумался и звонит, чтобы отдать злосчастный кошель с зарплатой (и премиальными, Юля!).
