Из мечети вынесли носилки. Шеххата бросил на них злой взгляд и забурчал: «Еще бы, он может идти хоть куда! Ему горя мало, его несут! А мне что перепадет за такую долгую прогулку? Если заплатят пятьдесят пиастров, то век буду молиться за упокой его души. Мне нужна именно такая сумма и не больше. Тогда я оплачу все расходы. Еще пять пиастров останется на чай. Если бы он увидел Азизу Нофал раздетой, то и большей суммы не пожалел! Но где уж мне, несчастному? Для меня хуже смерти сознавать, что не могу общаться с Азизой Нофал и ей подобными почаще. Видеть ее бюст, колышущийся под кофточкой, плавно покачивающиеся при ходьбе бедра — разве пятьдесят пиастров жалко за все эти прелести?!»
Процессия приближалась к цитадели. Пот лил с лиц «благородных» и музыкантов да и всех, кто принял участие в процессии.
Шеххата вытащил платок. Вытирая пот с лица, он спросил покойника: «Ну как, доволен? Приспичило тебе упокоиться на кладбище аль-Имам. Ближе не мог? Около дома тебя бы надо было хоронить. Ты что, думаешь, твои близкие будут ходить к тебе в такую даль? Как бы не так! Не дождешься!»
Вышли из цитадели и направились к кварталу Мугавизин. Дорога стала сужаться. Это позволило сблизить ряды шедших впереди «благородных». Они начали переговариваться между собой, жаловаться на усталость и проклинать покойника. Лишь один сохранял полное спокойствие и безразличие, оставался полусонным. Это был шейх Сейид аль-Холи, или как его называл Шеххата — передвижной склад наркотиков, а другие — господин Кейф. Шел он молча, спокойно, не обращая внимания на происходящее вокруг. Но вдруг и он почувствовал усталость, остановился, изумленно поднял брови и, обращаясь к окружающим, спросил:
— Что такое? Еще не дошли?
— Пока нет, — ответил Шеххата. — Иди, иди, не задерживай всю процессию.
— Сколько можно? Мы что — идем на кладбище или на небо?
Кто-то взял шейха за руку и успокаивающе сказал:
— Не расстраивайся" осталось совсем немного.
— Клянусь аллахом, и шага не сделаю! Разве мы так договаривались?
— Иди ты, не шуми, не дело так, неприлично.
— Нет ничего неприличного. Кому нравится, пусть идет дальше, а я сяду вместо него. Что такое? Издеваются надо мной?
Компаньонам пришлось подпереть старика и толкать вперед. Он вынужден был двигаться дальше. Но каждый шаг он сопровождал жалобами:
— Позор вам, люди, ноги подгибаются, а вы? Как это все называется?
Но его не слушали, а продолжали тащить дальше. Старик совсем обиделся и застонал еще громче:
— А-а-а, о горе, о горе!
Из глаз его полились слезы. Шедшие за гробом удивились, услышав плач. Паломник Сурур даже остановился на некоторое время. Но тут же сообразил и заговорил:
— Аллах тебе в помощь, шейх Сейид… Дело в том, что он хорошо знал покойного, они жили душа в душу, большие были приятели.
Остальные пытались урезонить плачущего шейха и заставить его замолчать.
— Хватит тебе, ни к чему это… Ты ж мужчина, ну перестань, неудобно…
— Оставьте меня, я не мужчина, — заорал тот во все горло. — Не могу я иначе… Оставьте меня в покое.
— Хватит, хватит шуметь… Уже пришли. Успокойся, не устраивай шума на людях.
Процессия и правда подходила к кладбищу. "Благородные" заняли свои места у деревянных ворот. Водонос начал кропить водой дорогу к могиле. В склепе зияла большая дыра, вниз спускалась лестница, в стороне лежали длинные камни, которыми замуровывался вход в могилу.
Участники процессии окружили носилки. Рыдания и причитания усилились. Глядя на покойного, Шеххата зло прошептал:
— Умаял ты нас, да отплатит тебе аллах тем же!
Вытирая грязные слезы, шейх Сейид заговорил:
— Еще немного, и я сам бы ноги протянул. Но бог милостив.
Пока помощники Сурура готовились переносить покойника в склеп, из-за их спин выбежали несколько человек, уселись около могилы и начали читать коран, но так, что ничего нельзя было понять. Только они приступили к исполнению своей миссии, как Сурур приказал перестроиться "благородным". Они засуетились, один толкнул Шеххату и услышал в ответ:
— Полегче ты, чтоб тебя! Куда торопишься? На пожар?
Покойника опустили, наконец, в могилу, вход в нее заложили камнями. Участники процессии посмотрели на свою работу так, будто совершили что-то святое. Глядя друг на друга, "благородные" радовались про себя: "Вот и все, пора возвращаться".
* * * * *
Около двух часов пополудни все сидели в своей кофейне. Паломник Сурур начал производить расчет. Когда подошла очеред Шеххаты, он подсел к Суруру поближе. Он потирал руки и широко улыбался. Глава фирмы хорошо знал, что такая улыбка будет ему дорого стоить. Быстро вытащив из кармана монету в десять пиастров, Сурур протянул ее Шеххате, приговаривая:
— Бери и будь доволен, честно заработал.
— Постой-ка, приятель… Видишь ли, мне нужно…
— Ни миллима больше! Иди, аллах подаст! И так я тебе заплатил больше всех.
— Знаю, можешь не говорить. Но послушай, что скажу — поиздержался я, дал бы взаймы.
— Взаймы? Ты что же, думаешь — я банк? Тебе мало того, что уже получил?
— Ты один у нас благодетель. Если кому становится трудно, к кому, кроме тебя, он пойдет, кто его выручит? Ты нам как отец родной, как мать!
Сердце Сурура растаяло. Сделав злою свою физиономию, он спросил:
— Сколько нужно, говори?
— Тридцать пиастров.
— Сколько?!
— Всего тридцать.
— Чтоб тебя тридцать чертей побрали!
— Хранит тебя аллах!
— Что ты с такими деньгами делать-то будешь? Лавку, что ли, откроешь?
— Не, баню.
— Чем платить будешь? Когда вернешь!
— Э-э, брат, бог милостив, авось пошлет еще хорошие похороны, вроде сегодняшних. Может, кто-нибудь из живущих в Александрии захочет, чтобы его похоронили в Асуане. Все от бога.
— Короче говоря — нет у меня таких денег. Бери вот это и не делай злого лица.
Он протянул Шеххате еще одну монету в десять пиастров. Тот разозлился и гневно крикнул:
— Я что — милостыню у тебя прошу? Забери обратно!
— На еще пять пиастров. А не хочешь — отдавай все!
Тут Шеххата понял, что старик не шутит, и больше кочевряжиться не стал. Засунув все деньги в карман, он умиротворяюще произнес:
— И на этом спасибо. Хранит тебя аллах!
Но раздумья не покидали его:
— Еще пятачок нужен. Пойду к шейху Сейиду, авось даст. — Подойдя к старику, он как можно ласковее заговорил:
— Как дела, как себя чувствуешь?
— Хуже не бывает.
— Аллах облегчит… И намаялись мы с ним сегодня!
Шейх Сейид воздел руки к небу и запричитал:
— Дай бог ему место светлое!
Он продолжал взывать к аллаху. Но у Шеххаты не было времени выслушивать его до конца. Как всегда, когда он просил в долг, Шеххата, льстиво заглядывая в глаза, спросил:
— Не найдется ли пятачка?
Шейх Сейид сделал вид, что не слышит, продолжая взывать к аллаху, прося у него милости. Шеххата не выдержал:
— Тебя спрашиваю — есть взаймы пятачок?
— Сгинь от меня, парень, нет у меня ничего, И вообще, в долг никому не даю.
— За глотку я схвачен.
— Кем же?
— Так, одной…
— Я-то думал, что ты скажешь — по долгам уплатить или за жилье. А ты пустое болтаешь. Ладно, возьми… Люблю, когда правду говорят, не обманывают.
— Бог тебе в помощь, шейх Сейид, добрый ты человек.
— Послушай. Даже за правду я даю один раз. В другой раз — правду скажешь или соврешь — и гроша ломаного не получишь. Понял?
— Яснее ясного.
Забрав деньги, удовлетворенный Шеххата покинул кофейню. По пути он зашел в лавку пряностей шейха Абид аль-Аттара. Тот, едва завидев клиента, рассыпался в приветствиях. Шеххата тихо шепнул ему на ухо:
— Дай-ка мне всякой всячины! Ты знаешь какой… Только получше, как для самого себя.
— Нешто жалко для хорошего человека? Бери на здоровье.
Лавочник взял бумагу и начал насыпать разные пряности и специи из различных мешков, ящиков. Сделав два пакета, шейх Абид посоветовал:
— Вот это прокипятишь и выпьешь. Из этого сооруди приправу к супу и съешь, очень полезно.
Забрав свертки, Шеххата полез в карман за деньгами.
— Что ты, Шеххата эфенди, аллах с тобой! Не надо, пустяки это, и не думай! Только расскажи потом, как все прошло.
— Хороший ты человек, шейх Абид. Ну, я пошел.
— С миром, дай тебе!
Глава 9
Жертва любви к женщинам
Наконец Шеххата добрался до дома. Умм Амину он нашел, как всегда, сидящей во дворе. Шуша и Сейид еще не приходили. Как только старушка услышала его шаги, она сразу же осведомилась:
— Как твоя поясница, Шеххата эфенди?
— Поясница? А что ей сделается?
— Да как же, ты сам говорил, что поясница ломит? Ты еще попросил меня сделать кое-какую еду из добра, что принес. Я все приготовила.
