Ознакомительная версия.
Гермион расхохотался. Локоны по бокам его лица затряслись, а поля шляпы запрыгали, напоминая Энию большую черную птицу, может быть, ворону, которая прыгает на одной лапе.
– Поиск истины и есть смысл жизни. Если бы истина была дана человеку от рождения, ему было бы незачем жить, – просмеявшись, сказал Гермион.
– А Великий Раб знает истину? – спросил Эний.
– Он ближе всех подошел к ней.
Эний еще раз взглянул на мужчин. Они шевелили губами, водили пальцами по строчкам. Знаки были написаны коричневой краской, не выдолблены на листе иголкой, как в интернатовских книгах. Иногда их пальцы останавливались, будто спотыкались на каких-то знаках, и водили по ним, желая в гранях нащупать истинный смысл.
Эний оглядывался по сторонам. С тех самых пор, как мальчик прозрел, он думал, что истина открылась ему. Истина – это небо, сотканное из светящихся розовых точек, влажная земля с тучной травой, солнце, светящее в ожившие глаза, прозрачная вода из продовольственного столба. Если истина не в этом, то в чем? Задавать эти вопросы себе самому было неинтересно, Эний спросил Гермиона.
На этот раз Гермион не стал смеяться, а погрузился в Эния взглядом таким же неподвижным, как и у всех на этой планете. Пчела загудела, и Эний наконец вспомнил, что ему напоминало жужжание. В коридоре рядом с его комнатой стоял пузатый холодильник. По ночам он тарахтел – равномерно и скучно, будто действительно пчела, жужжащая об одном и том же. А потом вдруг вздрагивал металлическими внутренностями, обреченно охал и на какое-то время стихал. Но не умирал окончательно – посреди ночи разражался новым тарахтением, мешая спать.
– Гудит ли в тебе пчела? – спросил Гермион.
Эний согласился – да, в нем постоянно гудит пчела.
– Она обретет покой, когда придет истина. Пчела замолчит. Ты прав – все, что вокруг нас, прекрасно. Наша планета прекрасна. Но этого мало. Чего-то не хватает. И вот когда ты этим чем-то наполнишься, грудь твоя перестанет жужжать.
Эний прекратил задавать вопросы – все равно ему не понять этой истины, которая всем здесь так нужна. Зачем тратить жизнь на чтение книг, вместо того чтобы ходить по траве, смотреть в небо, пить и есть из столба? Разговаривать, как сейчас с Гермионом? А нет, так смотреть телевизор. Без истины хорошо, к жужжанию пчелы можно приспособиться. Истина несет в себе конец, ее надо гнать прочь. Захотеть ее найти, все равно что захотеть умереть.
Читающие мужчины напоминали ему мотыльков, которые летними ночами залетали в освещенную комнату – на свет электрической лампы. Они летели, шурша крыльями. Эний прислушивался к их предсмертному полету. Они ударялись о раскаленную лампу, обжигали брюшки и падали на пол. Их тупое падение было ему тоже слышно. Он подходил, осторожно брал пальцами уже начинавшие увядать крылья, чувствовал на них мелкие крупицы пыльцы и спрашивал себя: ну что такого прекрасного в этом свете, что мотыльки предпочитают ради него умереть? Эний никогда не видел света, но ни за что бы не согласился умереть за него, как теперь был не согласен умереть за незнакомую ему истину.
– Когда истина откроется тебе, ты будешь готов за нее умереть, – тихо сказал Гермион, снова подслушав его мысли.
Энию хотелось протянуть к читающим пальцы, как он тянул их к увядающим мотылькам. Он был готов почувствовать на пальцах пыльцу, которой время припудрило черные костюмы. Время – долгое, истраченное на чтение знаков, подаренных творцом.
– Великий Раб ждет нас. – Гермион указал на боковую дверь в стене дома.
Утро пахнуло свежестью. Люда открыла глаза. Пылинки кружили в луче света, словно и он был соткан из миллиардов светящихся точек. Сделала глубокий вдох – без сомнения посвежело. Скоро весна. Зацветут фруктовые деревья, полетят первоцветы и… Аллея у дома разбита. Но будет больше дождей, небо напоит их досыта.
– Чернуха! – позвала шепотом, чтобы не разбудить тех, кто еще спал.
Собака не ответила радостным сопением, как бывало по утрам.
– Чернуха… – позвала громче.
Сейчас покрывало поднимется. Зевая и потягиваясь, из-под кровати вылезет Чернуха. Вильнет задом, радуясь куску лепешки, который Люда припасла для нее вчера.
Люда заглянула вниз. Под кроватью спали одни щенки.
Надела ботинки, зашнуровав наглухо. Вышла в другой отсек.
– Вот я тебе задам! – сказала громко.
Тряпье лежало безжизненное, похожее на нищего в рубище, умершего ночью от переохлаждения. Люда потрогала его, не доверяя глазам. Пусто.
Посидела, прислушиваясь к тяжести, растекающейся по венам. Вот так всегда – чуток поволнуется, и уже не оторвать ботинки от пола.
Ночью, когда Уайз рассказывал свою историю, Люда заглядывала под кровать – Чернуха спала. Где она сейчас? Неужели выбежала во двор? Или пришел снайпер и увел ее? Зачем? В накрытых катастрофой городах люди едят собак и кошек. Внутренний голос сказал ей, что Чернухи больше нет, но Люда быстро его заткнула. Потерла разболевшиеся коленки. Это спайки маточных труб – болят на стрессы и на погоду. Врачи предупреждали, что в ногах будет тянуть.
Вышла в третий отсек.
Собака не отзывалась.
Ботинки терли.
Подошла к двери и пнула кирпич, освобождая ее. Боль куснула пальцы. Люда рванула дверь. Свет бил из подъездной двери. День будет солнечным, утро не обмануло – весна идет.
– Чернуха! – крикнула в подъезд.
Вышла. Огляделась. Пол усыпан штукатуркой, поблескивает битое стекло. Ничего не изменилось. Никаких следов чужого присутствия. В углу – пластиковая бутылка. Кто ее принес? Пахрудин обронил или ветром задуло?
Высунув голову и держась за ручку двери, Люда стояла, прислушиваясь к звукам снаружи. Улица молчала, мертвая.
Выйти из подъезда не хватало духу. Принюхиваясь к воздуху, идущему с южного направления, Люда успокаивалась. На мгновение она убедила себя в том, что месяцы жизни в подвале – сон.
Она еще раз обвела глазами подъезд.
– Чернуха!!!
Испугалась собственного крика, захлопнула дверь, пнула под нее кирпич и, вобрав голову в плечи, побежала назад. Прикусила указательный палец, скрючилась.
– Что случилось? – Марина повернула к ней заточенные голодом скулы.
– Чернуха пропала! Кто-нибудь видел Чернуху?!
– Только вчера… – отозвался Пахрудин, не став цепляться к словам – «видел», «не видел».
– Ты под кроватью смотрела? – спросил Нуник.
– Люда не плачь. Она скоро вернется… – успокоила ее Валентина.
– Может быть, она пошла гулять? – мягко предположил Уайз.
– Она никогда не ходила! – прикрикнула Люда.
Глупые слепые предположения! Люда знает – собака не вернется. Она жалела, что не унаследовала от матери слепоты – сидела бы безглазая в закупоренном подземелье, строила бы слепые предположения, жила б надеждой, рисовала б в воображении картины, никак не совпадающие с реальностью. Люда снова прикусила палец.
Все равно бежать некуда. Автобус их забыл. Зло не оставило укромных мест, в которых можно переждать. Да чего там – конец уже виден!
Чернуху убили. Воображение разбушевалось, металось по разгоряченному мозгу, тот, как и подвал, был поделен на отсеки – прошлое, будущее, настоящее. Забежав в отсек прошлого, воображение утянуло за собой всю Люду вместе с ее ботинками и стонами. Она пошла по абрикосовой аллее, окруженная задорными голосами мальчишек. Гороховое платье пошито давно – уже мало в груди.
– Бей!
– Кидай!
Мальчишки играют в футбол. Люда улыбается. Все-таки лето. Но что-то нарушает благостную картину. Люда останавливается. Осматривается по сторонам – ни одного черного мазка. Что же тогда? Звук. Люду тревожит звук, разбавляющий детские голоса. Она идет на него. Прищуривается – рассмотреть пищащий мяч под мальчишескими ногами. Расправляет плечи. Гороховые швы не выдерживают, рвутся.
– Выродки!
Мальчишки врассыпную.
– Тетенька, бросьте его! – из-за куста. – Он лишайный!
– Ноги повыдираю! – Платье окончательно рвется на спине.
Люда вынула палец изо рта. На коже – онемелые следы от зубов.
Марина присела рядом, не скрипнув сеткой. Если обвести ее лицо фосфоресцирующей краской, в темноте оно засветится голым черепом.
– Подождем, – говорит она.
До обеда Люда ждала.
В обед грянул гром, но дождя не было. У Люды высохли глаза. Время пошло ко второй половине дня. Чернуха не возвращалась. Щенки спали. Стоило отяжелевшим от слез векам сомкнуться, приходили видения наяву – закоченевшее тело Чернухи. Люду бросало то в прошлое, то в настоящее. Голова горела так, словно черепную коробку вскрыли и приложили к мозгу горчичник.
Перед глазами кружили вопросительные знаки – зачем? почему? когда? Среди них появился снайпер, вопросительные знаки, цепляясь головками друг за друга, сплели вокруг него непроницаемую кольчугу. И сквозь нее не мог проникнуть здравый смысл, не мог просочиться ответ ни на один вопрос.
Она не знала, который теперь час. Сегодня Пахрудин не вынимал ящик, не ловил волну времени, и время тянулось. Наверное, уже часа два, думала Люда.
Ознакомительная версия.
