Стоял декабрьский полдень, небо за окном сомкнулось, белое и низкое, и дышать на улице стало нечем. Директор Ваграмян пригласил Хлынова и Жохова к себе в кабинет и запер двери.
– Что это трещит? – прошептал он.
– Что трещит? – спросил Бросаев. – Тишина…
Но треск был явственный, он нарастал и вновь уменьшался, он был, он тек, и куда денешься от него?
– Что трещит? Тишина? Да какая на хрен тишина… Это крысы.
Треск и писк разросся, он был рядом, он проникал и в окна, и в двери. Мутный запах волнами разносило по учреждению. Стены качались неверными волнами.
– Послушайте, вы сегодня видели Бросаева? – шепотом спросил директор.
– Нет, – пряча глаза, ответили Жохов и Хлынов. – Да и никого мы сегодня не видели…
– Но ведь это ужасно, – шепнул Ваграмян.
– Ужасно, – усмехнулся Жохов. – С самого начала надо было правильно действовать. Надо было их мочить, а не рассусоливать. А вы, директор, проявили…
Что именно директор проявил, Жохову не удалось досказать, потому что там, в коридоре, со всех сторон усилился зловещий треск. Он был уже у самой двери кабинета.
– Заприте-ка на засов, – передернулся Ваграмян.
Хлынов подошел к двери и вдруг увидел просунутую в щель под нею какую-то бумагу.
– Смотрите, – сказал он. – Они нам ультиматум предъявляют.
«Уважаемые господа, с вами говорит представитель правительства крысиной колонии. Мы имеем предъявить вам ультиматум. Ввиду того, что в результате опрометчивых действий директора фирмы Ваграмяна некоторые из наших сородичей пали жертвами его преступной халатности, будучи разорены и зацементированы под весами, а также ввиду того, что демографическая и социально-экономическая ситуация по-прежнему оставляет желать лучшего, мы предъявляем вам ультиматум…
Там, за дверью, ждут те, кто имеет полное право на долю в управлении фирмой».
– Какую долю! – всплеснул руками директор Ваграмян. – Совсем обнаглели!
– В противном случае вам придется выдать им господина Ваграмяна, который угрожает стабильности и миру на нашей фирме, – дочитал ультиматум Хлынов.
Ваграмян побледнел.
– Крыски! – закричал он, всплеснув руками. – Крысочки мои! Мы же с вами… Я же для вас… – Ваграмян всплеснул руками и выскочил в коридор.
Там сзади ему в шею впилось что-то острое и мягкое – круги поплыли у директора перед глазами, подхватило его крепко, с обеих сторон, и он еще успел увидеть, как разверзается под ним пол и как навстречу ему поднимаются скользкие серо-коричневые волны «другой цивилизации». Сидевшие за столом невольно прислушались: из коридора послышался его же, Ваграмяна, жуткий, длинный вопль, перешедший в визг, мягкий грохот и звук чего-то не то рвущегося, не то трещащего. Хлынов побледнел.
– Вот! – сказал Хлынов шепотом. – Вот. Только пойди раз на уступки, с косточками сожрут.
– В сущности, все, – сказал Жохов. Помолчали еще минутку, а потом Хлынов спросил:
– Как будем уходить?
На часах было уже около одиннадцати вечера;
– Никак, – сказал Жохов.
– У-у, ультиматум, – выругался Хлынов.
– Бросаева жаль, – сказал Жохов.
И издевательски заметил:
– Другая цивилизация!
И, повернувшись в благородном темпе, громко сказал:
– Эй, вы там, за дверями! Никуда мы не уйдем. Это наш дом, наше хозяйство и наша жизнь. А вы убирайтесь! Не запугаете…
Хлынов зажал ему рот и торопливо закричал:
– Крыски, не слушайте, родненькие!…Ты что, рехнулся, они же нас сейчас съедят, – шептал он Жохову.
– Наплевать мне! – орал Хлынов через ладонь.
– Крыски, хотите, я вам его выдам? Он вас убить хочет, крысяточек замучить… Я вам его выдам, а вы меня за это отпустите… Ну? Да? Да?
Дверь распахнулась, свет погас.
ВСЕ ОТТЕНКИ СЕРОГО. Повесть
This is the tale of an enchanted land that was never in the same place twice[1].
The Orb
С чего начинается Родина?
Песня
Снится мне, что я Диодоро балансирующий,
И что пляшу на канате над огромной зимней площадью, полной народа.
Бледное лицо запрокинуто к темному небу, заплакано,
А тонкие руки, как ветки, раскинуты в стороны.
Ноги в белых чешках и полосатых гетрах пружинно упираются в тонкую крепкую нитку.
Толпа на площади, выплясываю над ними в сумрачной выси, весь в белоснежно-лимонных кружевах;
Одним нервным движением я ставлю на голову зонтик, а на нос бутылку с ядовито-багровым фтором;
Надо мною – небо в молниях, ямах и розах,
В просветах, провалах.
Голова кружится, руки трясутся, ноги дрожат,
Танцую над бездной все легче,
Пронзительный, гнусный вопль, я отталкиваюсь – и —
Падаю
вверх.
А наяву я Петр Бармалеев. Некоторые называют меня просто Бармалей. Другие – просто Петр. По профессии я журналист. Мои орудия труда – цифровой диктофон, компьютер и мобильник. С самого детства я люблю подглядывать, подслушивать и вынюхивать факты, мнения, намеки, цитаты и цифры.
Я – скандальный журналист. Это значит, что я обожаю скандалить. И еще – что я ничего не делаю даром, а все делаю исключительно из экономических соображений, например просыпаюсь. Экономические соображения вытряхивают меня из кровати. Экономические соображения лупят меня по голове, орут мне в уши что-нибудь о работе:
– Вставайте, граф, вас ждут! Великие дела! Штурмуйте свой редут! И сажу добела!
Или:
– Бармалей, водолей, обеляй кобелей! Щетка бултыхается во рту, блаблабла белые пузыри. Свет режет лоб, под бровями ноет трещина. Яйцо с треском и плеском падает в кофе и делается черным, а кофе становится белым. Лампы светят на меня и кружатся. От тошноты нечем дышать. Утро.
Тяжко наваливаюсь на дверь, глубоко вворачиваю ключ, ссыпаюсь по лестнице, вылетаю на улицу, крутясь, как пуля из винтовки. Выпучив глаза, шагаю широкими шагами по переулку, ничего не видя сквозь обжигающую морозную темноту.
По эскалатору – таррах-тарарах-тах-тах. В толпу как нож в масло. Разлетаюсь в двери; ввинчиваюсь, двери смыкаются прямо за мной. Электричка с ревом набирает ход и въезжает в тоннель. Мы едем, едем, едем, в далекие края (по черной воде стекол). Хорошие соседи, счастливые друзья (ночь на всей планете). Нам солнышко смеется, мы песенку поем (этому человеку не следовало бы родиться). А в песенке поется (и мне тоже)…
Про то, как мы живем.
Про то, как мы живем.
Вот я и на работе. Макаю десять пальцев в буквы. Набрасываю слова на экран горстями, и каждое попадает – прицельно.
Итак, сегодня в меню обзор рынка сухих завтраков. Вечно на меня валится какой-то сушняк: сухарики к пиву, чай, прокладки, подгузники, сухие завтраки. На рынке завтраков быстрого приготовления наконец начинается настоящий подъем, наметился спад, вырисовывается четкая картина. Рынок совершил рывок-бросок-скачок-прыжок-виток. По мнению экспертов, по прогнозам специалистов, по словам главных игроков. Сказал, объяснил, обрисовал, предположил, заметил, возразил.
В скрыто-Re: кламных статьях, за которые мне платят деньги без ведома Re: дактора, я особенно люблю использовать выражение «поделился со мной». «Мы – лидеры рынка», – поделился со мной г-н N».
В статье должна быть интрига. Что таится на дне тарелки?! Тони Блэр подавился овсянкой! Девять грамм мюсли убивают двести тысяч бифидобактерий!
Три тысячи знаков, а надо двенадцать. Строкаж, строкаж! Сухие завтраки! Волны барханов. Зыбучая каша. Хруст рынка. Просто добавь воды. Соли и перца по вкусу. Сухой не значит пресный…
Тра-та-та! Тра-та-та!
Мы везем с собой кота!
Чижика-собаку, Петьку-забияку!
– Привет! – Алекс вбегает с газетой под мышкой. – Ты уже слышал?
– Слышал, – отвечаю, не вникая, в чем дело. – Это ужасно. Теперь, наверно, сделаю себе…
– Харакири.
– Двойное гражданство.
– А как?
– Фиктивный брак, – говорю. – Выйду замуж за иностранную женщину.
– Да ну. Заставят в кастрюлю к ней каждый день заглядывать, вопросы будут задавать глупые.
– Лучше отвечать на глупые вопросы, – говорю, – чем задавать умные вопросы и получать на них глупые ответы…
– Трус и паникер, – клеймит меня Алекс, усаживаясь за компьютер.
– По чисто климатическим соображениям, – оправдываюсь я. – Если глобально потеплеет, наш город затопит.
– Не весь, – возражает Алекс. – Я читал. Токсово не затопит. И Пулковские высоты.
– Значит, надо купить квартиру в Токсово. Когда начнет глобально теплеть, можно будет продать ее втридорога.
– А самому куда деваться?
– Да какая разница. Главное – продать втридорога.
– Спекулянт, – клеймит меня Алекс.
Если отмотать график курса доллара к швейцарскому франку на11 сентября 2001 года и посмотреть его на пятиминутках, то можно увидеть: еще стояла нетронутой Южная башня, а доллар уже навис длинной черной свечкой.
Ребята из Северной башни успели продать.
