Сэм с Мэксом сели на велосипеды и поехали к дому Томаса. «Вот эти четверо подонков швыряются камнями, — думал Сэм, крутя педали. — Погромы планируются в разных уголках Соединенных Штатах; они предназначены и для моего ребенка, который только через пять месяцев появится из утробы матери. Есть люди, которые уже ненавидят моего сына, а он еще и на человека не похож в чреве матери — у него есть жабры». Сэм тихо засмеялся.
— Чего такого смешного? — удивился Мэкс.
— Так, ничего. Подумалось кое о чем. Глупость, конечно.
«Да ведь это же четверо хулиганов, — размышлял Сэм, — зачем принимать все это близко к сердцу? Но ведь день за днем американцы, американский народ, становятся такими, как они. Мальчишки и взрослые мужчины продают книжки отца Куглина на каждом углу, а убогие пожилые дамы охотно их покупают. Какие болезненные, словно истощенные недоеданием, лица у этих продавцов и их покупателей! Эта заразная болезнь проникает все глубже во все органы такого большого организма, как Америка, отравляет кровоток. И одновременно появляется все больше отелей, куда тебе вход заказан, жилых домов, даже в Нью-Йорке, где тебе не разрешают жить…»
Сэм продавал свои статьи в журналы, где помещалась реклама курортных мест с такими предупреждениями: «Только для особой клиентуры», «Только для эксклюзивной клиентуры», «Только для избранной клиентуры».
«Отель рекламирует свою „эксклюзивную клиентуру“, — размышлял Сэм, — под которой подразумевается любой, кроме шести миллионов евреев и пятнадцати миллионов чернокожих. Эксклюзивная клиентура — сто десять миллионов людей. Ничего себе! Ладно, — убеждал себя Сэм, — ведь ты же мог прежде не обращать на это внимания, ведь все это статика, условия существования, и в такой атмосфере еще можно было дышать. Но ситуация уже приобрела печальную динамику!»
— Послушай, Мэкс, может, и правда что-то есть в том, что они говорят. Нет дыма без огня… Может, я тоже за протоколы Сионских мудрецов, тоже замышляю всемирное господство? Тоже еврей международного масштаба? Восемь лет голосовал за президента-демократа. Голосовал также и за Лагуардию1. Может, я тоже комунист? У меня в банке на счете восемьсот долларов — выходит, я банкир-плутократ? Терпеть не могу смотреть на боксерские бои — не оттого ли, что жажду христианской крови? Что прикажешь делать?
— Работать. — Мэкс не отрывал глаз от дороги впереди.
— «Работать»… Что ты сегодня можешь сказать? «Прекратите все это! Перестаньте стрелять друг в друга! Перестаньте стрелять в мою жену, в моего ребенка! Прошу вас, будьте благоразумны, будьте людьми!» Я — писатель, прозаик, пишу художественную литературу. «Луна ярко светила. Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались».
Мэкс улыбнулся.
— Ну, Сэм, так ты не пишешь.
— Весь мир идет в тартарары, — продолжал Сэм, — а я именно так и пишу: «Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались».
— Ты можешь писать то, что хочешь, выразить правду так, как ты ее видишь.
— Правду так, как я ее вижу? — засмеялся Сэм. — От нашего мира за милю несет вонью. Люди просто ужасны, и нам не остается ничего, кроме отчаяния. Должен я писать об этом? Ну и кому от этого станет хорошо? Почему я должен быть тем, кто скажет им откровенно обо всем этом?
Впереди показался дом Томаса, и они быстрее завертели педалями. Увидев их, Томас вышел из амбара. Этот высокий, стройный, как струна, человек выполнял случайную работу в усадьбе миссис Спиер и всегда терпеливо выслушивал, как музыканты играют струнные квартеты. Сам он играл на аккордеоне и пел трио с Сэмом и Мэксом по вечерам, когда им всем троим не хотелось работать. Они пели «Кейзи Джонс», «Ночь и день», «Что ты делаешь, Кен Джон?».
— Там, на дороге, Томас, — четверо парней, хотели нас ограбить, — сообщил ему Сэм. — Думали, что у нас есть деньги.
— Обозвали нас жидовскими ублюдками, — добавил Мэкс, — и швыряли в нас камни. Мы подумали, — может, взять тебя и всем вместе вернуться…
— Все лето в округе бродят банды, — откликнулся Томас, — мешают честным людям отдыхать. — Он взял в руки вилы, вторые протянул Мэксу. У него были крепкие руки фермера, и простые вилы в его руках вдруг превратились в грозное оружие. Сэм увидел бейсбольную биту, прислоненную к стене амбара; вооружился ею.
Назад пошли пешком. Мэкс все еще был ужасно бледен, и вид у него был какой-то странный: коротенький, лысый толстячок, здоровое, деревенское, с мягкими чертами лицо; тонкие пальцы пианиста казались такими нетвердыми и были совсем не к месту на древке вил. Он шел между Томасом и Сэмом, елозя ногами, когда попадал в колею. Сэм легко нес на плече свою ношу — бейсбольную биту.
— Гарри Хейлмэн, — сказал он. — Эта бита подписана самим Гарри Хейлмэном. Он играл за Детройт. Был ведущим игроком команды несколько лет, в высшей лиге. Да, хорошая, увесистая бита, ничего не скажешь. — И с видом знатока несколько раз перевернул ее перед глазами. — Однажды мне удалось сделать пять ударов в одной игре. — Сэм засмеялся, чувствуя сейчас себя значительно лучше, увереннее, потому что был на пути к конкретным, насильственным действиям. — Надеюсь, что они не выбьют мне глаз.
Мэкс не засмеялся его ремарке — увлеченно шел вперед с лицом сосредоточенным и сердитым.
— Не напоминает ли тебе все это старые дни дуэлей в древнем Гейдельберге? — Сэм старался немного отвлечь Мэкса, убрать выражение отчаяния с его лица. — Честь на кончиках зубцов вил. Как, Мэкс?
— Нет, — ответил Мэкс, — не напоминает.
Уже подходили к знакомому повороту на дороге.
— Наверняка убегут, как только нас увидят, — предположил Томас. — Можно немного погнаться за ними, кольнуть пару раз в задницу. Но соблюдайте осторожность — вилами запросто можно отправить человека на тот свет.
— Мэкс, слышишь? — спросил Сэм.
— Слышу, — ответил тот.
Теперь он шел быстрее, обгоняя на два-три ярда своих высоких товарищей, а пыль клубилась у него под ступнями.
Эти четверо все еще сидели у подножия холма — уже не на дороге, а на траве, на обочине. Увидели Мэкса, решительно вышагивавшего впереди, поднялись. Мэкс быстро шел к обидчикам, вытянув перед собой в напрягшихся руках вилы; румянец наконец вновь залил его бледное лицо, а на губах блуждала детская нежная улыбка. Теперь он уже не был похож на толстенького коротышку — сорокалетнего музыканта.
— Хэлло! — крикнул он еще с почтенной дистанции. — Хэлло, ребята! Видите, мы вернулись, ребята! — Сэм с Томасом, едва успевая за ним, бросились вперед.
Парни попятились, оглядываясь по сторонам в поисках надежного убежища. Мэкс кинулся к ним.
Неожиданно парень с раскрытым ножом улыбнулся.
— Привет, Том!
Томас от неожиданности остановился, опустил вилы.
— Хэлло, Алек! — в его низком голосе чувствовалось сомнение.
Мэкс тоже остановился; закинув голову, через очки скосил глаза на птичку — сидит на высокой ветке. Сэм держал биту одной рукой.
— Вроде тут с моими дружками кое-какие неприятности произошли, Алек, — начал Томас.
— Недопонимание… — промямлил Алек, делая вид, что еле ворочает языком. — Ну, не поняли друг друга… Выпили мы лишнего, Томас. Знаешь ведь, как это бывает. — И попытался продемонстрировать, что совсем пьян: стал болтать головой из стороны в сторону.
Остальные тут же поняли его подсказку — понурились, зашатались на месте, а один даже виртуозно икнул.
— Шутка, — объяснил тот, что в темно-бордовой футболке. — Не хотели мы им ничего плохого, можем и извиниться, — ну, если они затаили на нас обиду. Как, ребята?
Ребята кивнули.
— Видишь, — Томас обратился к Сэму, несколько смущенный: приходится убеждать друзей, что эти сельские ребята пьяны и не хотели ничего плохого, просят их извинить, — они не хотели причинить вам никакого вреда.
— Да, ты прав, Томас, старина, — подтвердил Алек. — Мы не хотели причинять им вреда.
— Ну-ка, проваливайте отсюда! — вдруг вымолвил Мэкс. — Проваливайте, да побыстрее!
Те четверо сразу повернулись.
— Пока, Томас! — бросил через плечо Алек.
— Пока! — крикнул в ответ Томас.
Сэм, Мэкс и Томас глядели им вслед. Возбуждение их как рукой сняло, и они быстро зашагали по дороге.
— Вот идиоты! — Томаса явно обеспокоило это происшествие. — Работу найти не могут, слоняются по городу, пьют, когда удается раздобыть деньжат, и в голове одна чепуха, мусор. Не обращайте на них внимания. Вообще-то они неплохие ребята.
— Мне жаль, — отозвался Мэкс, — в самом деле жаль, что так случилось. Мы не знали, Томас, что это твои знакомые, нам очень жаль.
— Иногда я играю с ними в бильярд, — Томас ощупывал пальцами острые зубья вил, — хожу на танцы; пиво пьем раза два в месяц. Колоть их вилами, конечно, не стал бы. Видите, как неловко получается…
