— Мне хорошо. Только очень хочется есть. Может, мы сходим куда-нибудь перекусить?
— Прямо сейчас? — рассмеялся он.
Она остановилась на середине лестницы и обернулась к нему.
— А почему нет? Что в этом такого?
— Ничего.
Поднявшись по лестнице, он встал у нее за спиной. Казалось, она ничего не имела против; тогда он приобнял ее за талию, и она снова не стала возражать. Откинувшись на него, она расслабилась и довольно мурлыкнула. Он положил руку ей на грудь, и даже это ее устраивало; более того, она прикрыла его руку своей и прижимала к себе, пока он не нащупал ее ребра.
— Куда ты хочешь пойти? — спросил он, выпуская ее из объятий.
— Куда угодно. Где есть горячие пирожки, и ветчина, и кофе. Вот чего мне хочется. И побольше.
Она живо поднялась по лестнице.
— Идет? — спросила она. Ее силуэт возвышался над ним.
— Идет, — охотно согласился он и протянул руку, чтобы выключить свет в подвале.
Они пришли в закусочную «Пасифик стар» — деревянный домик на самом отшибе делового района. Мэри Энн открыла сетчатую дверь и вошла. У стойки сидели, пили кофе и читали зеленые странички спортивных новостей «Сан-Франциско кроникл» таксист и двое рабочих в кожанках. В одной из кабинок чинно сидела темнокожая пара.
— А можно я возьму все, чего мне захочется?
С искрящимися глазами она проскользнула в свободную кабинку в самом конце.
— Конечно, — согласился Шиллинг, раскрывая меню.
— А хочется все того же, что я сказала. Здесь это подают?
— Если нет, мы пойдем в другое место.
Официант — длиннорукий грек в замызганном белом фартуке — подошел и принял у них заказ.
— А долго ждать? — спросила Мэри Энн, когда грек удалился, чтобы достать из холодильника ветчину. — Ведь нам не придется ждать долго?
— Пару минут, не больше.
— Я помираю от голода. — Она принялась читать названия песен в музыкальном автомате. — Ты посмотри, здесь одни танцевальные мелодии. Все из серии «Джаз в филармонии»[35]… А можно я поставлю одну? Можно вот эту — Роя Брауна? Она называется «Good Rockin’ Tonight». Ты не против?
Он нащупал и придвинул к ней по столу несколько монет.
— Спасибо, — смущенно сказала она, опуская монету в автомат и набирая номер композиции. Кафе загудело от звука альт-саксофона.
— Наверное, это ужасно, — сказала Мэри Энн, когда шум наконец стих.
Она не стала брать больше монет, и Шиллинг спросил:
— Может, еще поставишь?
— Какой в них толк.
— Не говори так. В своей области они настоящие артисты. Я не хочу, чтобы ты отказывалась от того, что тебе нравится, ради моих вкусов.
— Но то, что нравится тебе, — лучше.
— Вовсе не обязательно.
— Если не лучше, то почему же тебе это нравится? — Мэри Энн жадно потянулась за салфеткой. — А вот и еда. Я хочу пригласить Гарри поесть с нами. Это Гарри несет нам еду, — пояснила она.
— А откуда ты знаешь, что его зовут Гарри?
— Просто знаю; всех греков так зовут.
Когда официант подошел к столику и стал расставлять тарелки с едой, Мэри Энн объявила:
— Гарри, пожалуйста, присядь; мы хотим, чтоб ты поел с нами.
— Извините, мисс, — ухмыльнулся грек.
— Да ладно. Закажи, что хочешь. За наш счет.
— Я на диете, — сказал грек, протирая стол влажной тряпкой, — мне ничего нельзя, кроме апельсинового сока.
— Что-то не верится, что он настоящий грек, — призналась Мэри Энн Шиллингу, кода официант отошел, — наверняка его даже не Гарри зовут.
— Может, и нет, — согласился Шиллинг, приступая к еде.
Было вкусно, и он обильно поужинал. Немного позже и Мэри Энн, сидевшая напротив него, допила последнюю чашку кофе, отодвинула тарелку и сказала:
— Я все.
И правда, она опустошила свою тарелку дочиста. Закурив сигарету, она улыбнулась ему через влажно-желтый стол.
— Ты не наелась? Хочешь еще?
— Нет. Мне хватит.
Она рассеянно огляделась по сторонам.
— Интересно, а каково это — быть хозяином маленького кафе? Можешь есть что хочешь и когда хочешь. Можно и жить прямо тут… как ты думаешь, он здесь и живет? Ты думаешь, у него большая семья?
— У всех греков большие семьи.
Девушка неутомимо барабанила пальцами по столешнице.
— А может, прогуляемся? Хотя ты, наверное, не любишь ходить пешком?
— Раньше, пока не купил машину, я все время ходил пешком. И вроде бы не особенно страдал.
Он закончил есть, промокнул рот платком и встал.
— Так что пойдем, прогуляемся.
Он заплатил Гарри, который развалился за кассой, и они вышли на темную улицу. Прохожих было уже меньше, и в большинстве магазинов выключили электричество на ночь. Руки в карманах, сумочка под мышкой, Мэри Энн шагала вперед. Шиллинг шел за ней, позволяя ей самой выбирать путь. Однако она сама не знала, куда направиться, и в конце квартала остановилась.
— Куда захотим, туда и пойдем, — объявила она.
— Воистину.
— А сколько могли бы пройти, как ты думаешь? До восхода смогли бы?
— Ну, наверное, нет, — была четверть двенадцатого, — нам бы пришлось идти семь часов.
— И докуда бы мы тогда дошли?
Он стал подсчитывать.
— Если по главному шоссе, то могли бы добраться до Лос-Гатоса.
— А ты был когда-нибудь в Лос-Гатосе?
— Был однажды. В сорок девятом, еще когда работал в «Эллисон и Хирш». У меня был отпуск, и мы направлялись в Санта-Крус.
— А кто это — мы? — поинтересовалась Мэри Энн.
— Макс и я.
— А насколько вы были близки с Бет? — спросила она, медленно переходя улицу.
— Однажды мы были очень близки.
— Так же близки, как мы с тобой?
— Нет, не настолько. — Он хотел быть с ней честным, поэтому он добавил: — Мы провели ночь в лачуге на берегу Потомака, в будке при шлюзе на старом канале. На следующее утро я привез ее обратно в город.
— Тогда-то Дэнни Кумбс и пытался тебя убить?
— Да, — признался он.
— Значит, тогда ты сказал мне неправду, — произнесла она, но в ее голосе не было злости. — Ты сказал, что ты с нею не был.
— Бет еще не была его женой.
Теперь он не мог сказать ей правду — она не поняла бы. Такое нужно пережить, чтобы понять.
— Ты любил ее?
— Нет, совершенно не любил. С моей стороны это была ошибка — я всегда сожалел об этом.
— Но меня ты любишь.
— Да, — сказал он. И в этом он был абсолютно уверен.
Удовлетворенная ответом, девушка пошла дальше. Через какое-то время она как будто снова забеспокоилась.
— Джозеф, — сказала она, — а почему ты поехал с ней, если ты ее не любил? Разве это хорошо?
— Нет, наверное. Но для нее это было обычное дело… я был не первый и не последний, — все-таки нужно было хоть как-то объяснить ей. — Она была… ну, вроде как доступна. Такое иногда случается — физический контакт, и все. Накапливается напряжение, и ты находишь способ его выпустить. В этом нет ничего личного.
— А до меня ты кого-нибудь когда-нибудь любил?
— Была одна женщина по имени Ирма Флеминг, вот ее я очень любил.
Он замолчал, вспоминая жену, которую не видел уже много лет. Они с Ирмой официально развелись — боже, когда это было? — в 1936 году. В тот год, когда Альф Лэндон баллотировался в президенты.
— Но, — продолжил он, — это было очень давно.
— А как давно? — спросила Мэри Энн.
— Мне не хотелось бы об этом говорить.
В этой истории было много подробностей, о которых он предпочел бы не распространяться.
— А если я спрошу, сколько тебе лет?
— Мне пятьдесят восемь, Мэри.
— А, — она кивнула, — я примерно так и думала.
Они дошли до автомойки на обочине шоссе. Увидев ее, Шиллинг вспомнил свой первый час, проведенный в Пасифик-Парке: Билла, чернокожего владельца автомойки, и его помощника, который пошел куда-то за колой. И ту школьницу с темными волосами.
— А ты в эту школу ходила?
— Конечно. Другой здесь нет.
— И давно ты ее закончила?
Он легко мог представить ее в образе школьницы; как она в свитере и юбке, с несколькими учебниками под мышкой, плелась, как та девушка, от школы к кафе «Фостерз Фриз» в три часа теплого летнего дня.
Свежие маленькие грудки, подумал он почти грустно. Как дрожжевые пирожки. Покрытое легким пушком тело растет и наливается… и от него пахнет весной.
— Два года назад, — сказала Мэри Энн. — Я не любила школу. Дети все тупые.
— Ты сама была ребенком.
— Только не тупым, — парировала она, и он готов был в это поверить.
Радом с закрытой автомойкой стояла придорожная лавка, где торговали керамикой. Там еще горело несколько огней; женщина в длинном халате заносила товар внутрь.
— Купи мне что-нибудь, — вдруг сказала Мэри Энн, — чашку или горшок для цветов; что-нибудь, чем я могла бы пользоваться.
