Ознакомительная версия.
— А вам не тягостно в реанимации работать, доктор?
Юрий Алексеевич явно спешил наговориться напоследок. Данилов повернулся, посмотрел на мониторы двоих еще не осмотренных в этот обход пациентов и решил, что они могут подождать.
— Я люблю эту работу, — ответил он. — И врачебную вообще, и реаниматологию в частности. Одно время пробовал уйти в более спокойную специальность, но вернулся.
— По своей воле?
— По своей.
— И вам не… — Юрий Алексеевич замолчал, затрудняясь с подбором нужных слов, — …вам не жутко оттого, что вокруг постоянно умирают люди? Разве к смерти можно привыкнуть?
— Нельзя, наверное, — искренне ответил Данилов, — во всяком случае я не привык к смерти. А насчет «постоянно умирают люди» вы не совсем правы, сгущаете краски. Умирают у нас редко, мы ведь для того и работаем, чтобы не давать умереть.
— Но все равно вы видите смерть чаще, чем врач из лаборатории или рентгенолог… В депрессию вас это не ввергает?
«Куда он клонит? — подумал Данилов. — Или в разговорах о смерти некоторые умирающие находят своеобразный смак?»
— Помните у Высоцкого?.. — продолжил Юрий Алексеевич. — «Наше горло отпустит молчание, Наша слабость растает как тень, И наградой за ночи отчаянья Будет вечный полярный день…»[15] Вот вы сами верите в то, что день будет? Или только ночь? Вечная. Черное безмолвие…
— Как сказал Гашек, «никогда так не было, чтоб никак не было. Всегда так было, чтобы как-нибудь да было». — Данилов обрадовался, что вспомнил подходящую цитату, ведь на чужую мудрость в таких случаях ссылаться легче. — А что касается меня, то от депрессии, связанной с работой, меня уберегает сама работа. Да, иногда приходится уступать смерти, но гораздо чаще мне удается… м-м… не победить, конечно, а отодвинуть в сторону — подожди, мол, еще не время. И каждый раз я радуюсь этому, так что хорошего в моей работе значительно больше, чем плохого.
— У Михаила Зощенко была одна неопубликованная при жизни вещь, «Повесть о разуме». Там он писал, что отношение к смерти является одной из величайших проблем человеческой жизни и что эта проблема не только не разрешена, но и крайне плохо продумана. Нет соответствующего направления философии, и оттого решение такой важной проблемы предоставлено людям, то есть каждый из нас решает ее в одиночку, сам для себя. А поскольку мы слабы и пугливы, мы все откладываем и откладываем, тянем до последних дней, когда решать что-либо уже поздно и поздно бороться. Даже сожалеть о том, что мысль о смерти застигла врасплох, и то поздно. Досадное упущение человечества, не так ли?
— А может, эту проблему каждый и должен решать в одиночку? — предположил Данилов. — Может, общего решения не существует?
— Вы так и не ответили на мой вопрос. Библию читаете?
— Нет.
— Почитайте пятнадцатую главу первого послания к коринфянам. Можно с середины, самое главное там…
Юрий Алексеевич прикрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.
Данилов продолжил обход, то и дело возвращаясь в мыслях к теме смерти. То вспоминал похороны матери, то свою недолгую, как выражалась Елена, «патологоанатомическую эпопею». Удивительно, давно он не задумывался о смерти как таковой, а тут — словно плотину прорвало. И мысли какие-то ускользающие, сумбурные, несвязные. Вертятся, вертятся в голове, а складываться в нечто стройное и четкое не собираются. Нет, одна четкая мысль все же была, вернее не мысль, а вопрос. После смерти пациента Данилов расстраивался сильнее и дольше, чем радовался, когда пациента удавалось вытянуть. Хорошо это или плохо, ведь по идее положительные эмоции должны преобладать над отрицательными, особенно в тех случаях, когда врач добивается своего и спасает пациентов буквально вопреки всему.
— Вова, а от чего ты больше кайфуешь — от того, что ты профессионал, который все делает как надо, или от того, что вот этот конкретный спасенный тобой человек будет жить дальше? — спросил однажды Полянский.
Сам Полянский как диетолог никого не спасал, разве что мог предостеречь от обжорства.
— От того, что человека спас, — не раздумывая, ответил на философский вопрос Данилов. — Есть в этом нечто жизнеутверждающее, оптимистичное, такое, что потом вспомнить приятно. А насчет профессионализма я скажу тебе так: гордиться им особенно нечего, это же в порядке вещей — нормально делать свое дело. И ничего сверхъестественного в этом нет.
— И что, разве никогда не гордишься собой как врачом? — усомнился Полянский.
— Иногда бывает, но очень редко.
Вопросы смерти всегда занимали Данилова лишь с практической стороны, как врача, не более того. Кто-то рождается теоретиком, кто-то — практиком. Данилов был практик. Когда-то, поначалу, смерть воспринималась как азартный противник. Нет, скорее как враг. Враг сильный, коварный, всегда имеющий в запасе несколько козырей — сюрпризов, но тем не менее его было можно победить, получалось. Потом восприятие немного изменилось или, если точнее, — расширилось. Смерть стала уже не противником, а некой чертой (порогом, границей, гранью — годилось любое слово), перешагнув которую, люди уже не возвращаются. Не исключено, что по прошествии нескольких лет представление изменится. Да и какая разница, суть-то всегда одна.
В конце шестого курса среди студентов даниловской группы зашел спор о том, кому какие специальности абсолютно не по душе. Речь шла, разумеется, о медицинских специальностях, причем не обо всех, а только о клинических, то есть занимающихся непосредственно лечением. Организация здравоохранения, общая гигиена, гистология с физиологией и им подобные «остались за бортом».
Данилов сказал, что ему не нравятся онкология и психиатрия. В отношении психиатрии никто не спорил, к этой очень нужной, просто жизненно необходимой специальности без иронии относились только те, кто хотел ею заниматься. Все остальные начинали с шуток по поводу того, как хорошо и спокойно работать, зная, что патологоанатом на вскрытии не сможет опровергнуть твой диагноз, и заканчивали «классическим» изречением неизвестного мыслителя: «Только в психиатрии врачу платят зарплату за болтовню». Но кто-то спросил: а почему онкология?
— Там часто бывает заведомо безнадежно, когда приходится лечить не просто не веря в успех, а зная, что ты ничего сделать не можешь, кроме как облегчить страдания. Облегчить страдания, конечно, много значит, но такого рода деятельность не для меня. Я так не могу — мне нужен результат, и мне надо верить, что я его добьюсь.
Данилову сразу же возразили, что неизлечимо большинство заболеваний, что симптоматическое лечение без устранения причины встречается не только в онкологии, и так далее.
— Все это так, но… — Данилов запутался, подбирая нужные слова, ведь подчас так трудно облечь в них ясную и четкую мысль, поэтому дальше продолжать не стал, а просто повторил: — Онкологом я работать не смог бы.
Библии в ординаторской не было, но был компьютер, подключенный к Интернету. Данилов набрал в поисковой строке «Первое послание к коринфянам», нашел пятнадцатую главу и стал читать.
«Но скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? И в каком теле придут? Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело… Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничтожении, восстает во славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело духовное. Так и написано: первый человек Адам стал душею живущею; а последний Адам есть дух животворящий. Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное. Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба. Каков перстный, таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного. Но то скажу, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся, ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твоё жало? Ад! где твоя победа? Жало же смерти — грех; а сила греха — закон».[16]
Данилов перечел дважды, но так и не понял, почему Юрий Алексеевич рекомендовал прочесть именно этот отрывок. Спрашивать не хотелось — во-первых, не стоит лишний раз беспокоить тяжело больных, а во-вторых, далеко не все темы, подходящие для размышлений, подходят для обсуждения в реанимационном отделении.
Ознакомительная версия.
