Пятнадцать лет в семье – не шутка.
Мы с Тамарой улетали в Америку, а он сидел возле чемодана, боком привалившись к нему, как не желал прощаться.
Собаки тоже печалятся.
Перед отлетом выкопали пещерку посреди валунов, возле приметных сосен, подтащили большой камень – перекрыть вход, когда подойдет срок.
Кекс ушел заполночь, закостенев телом посреди комнаты, а наш сын застлал пещерку травой, уложил поверху картонную коробку с телом, привалил к входу камень, чтобы не раскопали бродячие шакалы, распознав по запаху лакомую падаль.
Мы вернулись через три недели, и я еще долго ходил по ночам, высоко поднимая ноги, опасаясь наступить в темноте на Кекса, которого уже не было. Сколько потом предлагали собак, каких только пород – отказывался, храня память о нем.
Однолюб, что ли?..
Чуть не забыл!
У Кекса была дочь. Единственная. Звали ее Булка.
Судьба Булки мне неизвестна.
P.S.
Не закончил историю про Кекса, как заболел Тигер, собака старшего моего сына.
Красавец с тигриной раскраской по телу. С благородством стати и достоинством поступи.
Он дряхлел.
Мы беспокоились.
Уже не ел, не вставал с матраца, но услышал мой голос и вышел из комнаты, чтобы поздороваться, как обычно. Погладил его, приласкал:
– Тигруша… Тигруша ты наш… Поживи еще…
Постоял, поглядел большим карим глазом, как попрощался, ушел обратно на матрац.
Жить ему оставалось – три дня.
Сын Женя позвонил, сказал:
– Тигера нет.
Отвезли в горы, выкопали могилу в укромном месте, погладили на прощанье, всплакнули…
Рано умирают собаки.
Пешеход – священное животное…
…на улицах и дорогах.
Которого давить не полагается, однако давят и давят.
На этот раз случилось иное.
Завизжали тормоза. Пронзительно закричали за окном. Так горестно и отчаянно, что я выскочил из дома.
Стоял грузовик, перекрывая путь. Лежала на асфальте собака, сбитая колесом. Кричал мальчик лет одиннадцати, ее хозяин.
Крови на мостовой не было, нет, крови не было.
Я подогнал машину, постелил тряпки в багажнике, положил на них собаку, и мы поехали к ветеринару.
Мальчик сидел возле меня, всхлипывал, даже поскуливал – слезы текли по щекам.
Этот ветеринар был мне знаком. Лечил нашего Кекса.
Осмотрел раненую собаку, спросил:
– Как звать ее?
– Чубчик.
– Кто хозяин?
– Я, – неслышно ответил мальчик.
Ветеринар запнулся на мгновение:
– У твоей собаки перебит позвоночник. Она парализована, и это неизлечимо.
Чубчик лежал на боку, глазом косил на мальчика. По коже пробегала мелкая зыбь. От головы к ногам.
Но не скулил, нет, он не скулил.
Мы молчали. Ветеринар молчал.
Потом сказал:
– Его надо усыпить. Чтоб не мучился. Тебе решать.
Мы вышли из комнаты, оставили их наедине. Мальчика лет одиннадцати и его собаку.
Ветеринар молча курил. Я стоял рядом.
Прошло минут пять. А может, больше. Там, в комнате, было тихо.
Мальчик встал в дверях, кивнул головой.
Ехали обратно. Не разговаривали. Он уже не плакал, строго смотрел в окно.
Так, должно быть, взрослеют.
А брат написал из Москвы: "Заходила Н.‚ у нее собачка потерялась. Сидела, плакала: одна осталась, совсем никого нет..."
11.Всякое разное…
…достойное упоминания.
"Написание писем теперь такая редкость! – удивлялся мой брат. – Старомодно‚ как зажигать свечи. Почти все любят говорить, и мало кто любит слушать, а с письмами наоборот: чаще любят получать письма, чем их писать. Почему бы так?.. Письмо сто сорок четвертое".
Он покупал в букинистических магазинах, за малые копейки, книги, журналы, учебники прошлого, рваные порой, без обложек и многих страниц – всё равно любопытно.
Когда брата не стало, часть его книг осела у меня.
Стоят на полках и приблудные книги, попавшие под крышу разными путями.
"Зеркало света", № 38. Сентября 17 дня 1786 года. "Перечень известий".
"Дания. Яков Бординг, бывший в Королевской службе 24 года… Когда умершего раздели, к удивлению всех нашлось, что это была девица. Зная таковые случаи, можно ли сомневаться о способности женского пола ко всем должностям, которые единственно с зависти присвоили себе гордые мущины?"
"Графиня из простых" – без даты, начала и конца. Завершение встречи нищей матери с дочерью-графиней:
"Не прошло и двенадцати часов, как старуха рыдала в великолепной спальне, над тюфяком Леди Энктель, и вот она издыхает на каменном полу своей комнаты… Прошло четыре часа, и она уже труп! А Леди Энктель избавилась от всякой заботы на счет своего родства и жила со своим супругом".
"Русско-еврейский письмовник", Варшава, 1875 год. Для тех, кто освоил русский язык не лучшим образом, с образцами писем на разные случаи жизни.
"Дражайший батюшка! С чувством величайшей радости спешу уведомить Тебя сим, что моя любезная супруга счастливо разрешилась вчера вечером от бремени прекрасным и здоровым мальчиком…"
"Литературный сборник", Петроград, 1914 год. Патриотические вирши первых дней Первой мировой войны:
И ты, и ты‚ о, Турция больная‚
Забыв урок не позабытых дней‚
Мечом обломанным воинственно махая‚
Шагнула за порог бушующих страстей…
"Арифметика в картинках. Для малюток от 6–8 лет". Москва, 1923 год, "Цена = 2 фунта хлеба".
"Библиотека деревенского театра", 1927 год.
Частушечная инсценировка.
Хор крестьян – желательно вприсядку:
Есть у нас кипиратив:
Нонче мертв, а завтра жив.
Над дверями лозунг в сажень,
За прилавком шиш посажен.
В инсценировке участвуют также телефон, радио, электромотор, трактор, аэроплан и прочие механизмы. У динамо-машины свой текст:
Я считаю обороты,
Якорь крутится,
По обмоткам электроны
Баламутятся.
И отдельно, на полке, самое для меня утешительное: "Охота пуще неволи", букварь, 1914 год.
"Мама кормила Шуру. Шура покушала кашки и молока и пошла от стола. Утри, Шура, ротик";
"Шура открыла окно и стала шалить. Мама просила Шуру отойти от окна. Но Шура не послушалась и упала на улицу".
Выписываю из букваря:
"Он носит лапти;
наша соха хороша;
Саша принесла серп;
папаша спит, а Маша шумит…"
Ста лет не прошло, но кто называет родителя папашей, кто может похвастаться, что видел соху или лыковые лапти на ногах у прохожего, для кого серп – сельскохозяйственный инвентарь, а не эмблема "серп и молот"?
Не подивятся ли в будущем, листая наши буквари? Обучая детей на иных примерах?
"Робот спит, а Маша шумит…"
Признался однажды в великом смущении, я – инженер-конструктор от болта с гайкой, готовальни с логарифмической линейкой:
– Смотрю на простенький калькулятор, что лежит на столе, брови приподнимаю горестно. Как эта стерва японская так быстро перемножает? Как она синусы выдает, проценты с косинусами, даже не задумавшись? Впихнули в каждую коробку по крохотному головастому японцу-математику, вот он и соображает на скорости, народу на обалдение: японцы — они могут!..
Лежу ночами без сна, прислушиваюсь к дыханию за окном.
Мир дышит иначе, судорожней, что ли, как выговаривает тайну, мне недоступную.
Дыхание его – уже не мое.
Вдохи его, выдохи – не заглушить подушкой на ухе.
Открываю букварь "Охота пуще неволи", читаю себе в утешение:
"Коля хочет кушать. Мама принесла ему щи и кашу, а сама ушла. Пришли куры и стали просить у Коли каши. Пошли прочь, куры! Я сам хочу кашку кушать".
Всё удивляюсь нашей расточительности…
…никак с ней не свыкнусь.
Банки с пивом и прочими напитками, миллионы банок, творение человеческой выдумки и умения: открыли, выпили – и в помойное ведро.
Бутылки с вином, стекло удивительной формы и раскраски: откупорили, разлили – и в мусорный бак.
Упаковки всяческих лакомств, чудо полиграфического умения: надорвали, заглотали хрустящее содержимое – и в урну.
Но вот объявились нежданные гости, принесли и опорожнили бутылку коньяка, очертаний изысканных, словно талия и бедра завлекательной женщины, – рука не поднялась выбросить.
Заполняю водой доверху.
Опускаю стебель бросового растения.
Ставлю на подоконник, ближе к свету.
И вот…
И вскоре…
Прорастают на стебле усики блеклых корешков. Питают бросовое растение, не дают усохнуть, а оно робко расцвечивает листья, жилки выказывая на просвет, – мне ли не в благодарность?
По утрам встаю – юный натуралист, первым делом к растению. Взглянуть с интересом, как розовеют без опасения листья, удлиняются в воде корешки, обгоняя друг друга, кустятся, ветвятся, и вот уже борода провисает до дна, безобразная борода из блеклых нитей забивает бутылку – смотреть не хочется.
