— Похудел, — прошептала Таня, разглядывая его. — Ты рад?
Он ошеломленно кивнул. «Неужели она? Красавица стала. Черные глаза, тонкое лицо. Черт знает что, а не рот. Сластена, наверно. С ума сойти, вытянулась, а была — пацанка».
— Нет слов. Все слова бедны, как феллахи, — наконец, нашелся Хрустов.
— Кто-кто? — Таня залилась шепчущим смехом. — Ты все такой же! И откуда столько знаешь?! Бороду отпустил… А разве Героям можно — бороды?
Тем временем Бойцов, тяжело вздыхая, поставил чемоданы рядом и вытер лоб рукавом полушубка. Его деревенское широкое лицо было деловито. Оно как бы говорило, что вот, попросили дров привезти — он и привез. А теперь пойдет, но это так обманчиво лицо говорило. Алексей не уходил. Он закурил и с интересом слушал Таню и Леву.
— Теперь все можно! — Хрустов храбро потеребил бородку. — И усы, и шрамы, и джинсы — демократия! Помолодел герой! — Он привычно завелся и ухватил Таню за руку. — Ты… ты здесь постой, Танюшка… дай-ка я тебя поцелую. — Он замедленно, опасливо обнял ее — она сама прильнула и замерла. Хрустов испуганно и блаженно как заяц, захлопал ресницами, глядя на спокойного Бойцова, который, казалось, чего-то ждал. — Ты значит, постой тут… я некоторые указания дам… — («Что я плету?!»)
— А ты кто тут, Левушка? — Таня отстранилась.
— Я? Как тебе объяснить? («Господи, что делать? Что придумать? Куда вести? Что говорить? Зачем? Может, пока не поздно проститься?!») Как — тебе — объяснить? Заместитель самого. Уточнения требуются? — Он весело наглел. Все равно ведь все откроется. — Н-ну?
— О, что ты! — тихо отозвалась Таня.
— С этим ясно. — Лева обратил свой взор на Бойцова. — А вы, товарищ… до свидания! Теперь мы сами. — Не давая Тане проститься с ним, заторопил парня, толкая его грудью, как петух петуха. — Спасибо вам, спасибо! Сенк ю вери мач! Такие вещи не забываются. Если будут какие просьбы, прямо к моей секретарше…
Алексей, оставив чемоданы Тани (значит, все три — танины?! И еще сумка, размером с чемодан?!), пошел вразвалку. Кого-то узнал вдали — помахал рукой. Вот и замечательно, у него своя жизнь, у нас своя.
Пробормотав Тане, что он сейчас, мигом — как нейтрино, Хрустов закарабкался вверх на блок, стараясь лезть над Таней прямо, не особенно выставляя белую от бетонной пыли и краски задницу. Спина занемела, пока выскочил к своим товарищам.
— Ой… ребята… не могу! — Дыхания не хватало. Левка сел на доски и стал похож на увядшего на солнце осьминога. Товарищи его окружили. — Не смог прогнать. Офелия!
— Слабак! — вскричал Леха-пропеллер. — Что делать-то будешь?
— Да, да… — зашептал, как безумный, Хрустов. — Да, да, да… Надо как-то ее устроить… хоть на ночь… а потом что-нибудь придумаем.
— Иди в общагу, — предложил Борис. — Мы свалим из комнаты.
— Как? — Хрустов перепугался. — В общагу?! Она ж думает, я — начальство… герой кверху дырой… Я ей такое наговорил… Виталик, может, твой хозяин пустит, старовер бородатый?
Бригадир Майнашев жил в огромном деревянном доме, шести- или семистеннике, трудно определить одним словом это потемневшее от времени строение с десятком окон, необъятным двором, крытым наполовину. Все это принадлежало русскому одинокому старику с бородой, с железными зубами. И трудно объяснить, почему он, по слухам старовер, пустил на постой нерусского. По рассказам Майнашева, у него иконостас черный, как кусок смоленой лодки, ничего не видно — только чуть-чуть розоватые нимбы…
Бригадир сводной бригады подумал и покачал с сомнением головой.
— Пустил бы… но ротня приехала… на гармошках играют. — У старика был как раз период, когда его навещали дети и внуки. В конце февраля — начале марта съезжались студенты (у них каникулы), в старинном доме бренчали гитары, играл граммофон, по рассказам Майнашева, настоящий, древний — с рупором величиной с открытый зонт, весь в вензелях и латинских буквах. Правда, сам старик с железными зубами танцев не любил, но и молодым не мешал — лежал грустно в дальней комнатке и без очков читал старинную книгу «Четьи минеи».
— Понятно… — вздохнул Хрустов. — Что же делать?! — Он вскочил, снова затрещал пальцами. — Вы, братцы, извините… потом отработаю… скажите всем — моя сестра.
И уже слезая по лестнице, крикнул вверх изо всех сил — чтобы Таня внизу услышала:
— Смотрите у меня! План перевыполнить!..
(Примечание от автора на полях — синими чернилами:
Уважаемые марсиане и сириусане, мне стыдно писать сегодня о Льве Хрустове, но, уверяю Вас, я делаю это специально и делаю безжалостно! Увы, долго в жизни он оставался таким… инфантильность у советской молодежи поощрялась… хоть до сорока лет будь в комсомоле… только «систему» не критикуй, а частности — пожалуйста. — Л.Х.)
И Лева подбежал к ожидавшей его на морозе Тане, пряча стыдливо глаза. Хорошо, что дело к вечеру идет, котлован быстро наполняется сумерками.
— Нуте-с, — Хрустов бодро подхватил два чемодана и зашатался — тяжеленные. — Хотел машину тебе вызвать — но видишь, здесь все перекопано…
Таня взяла третий чемодан и сумку, шла следом.
— Ой, красота!.. Сопки.
«Она, конечно, устала. Куда мне с ней? Заговорить ей пока мозги, разноцветной пудрой запудрить».
— Да, да, Таня — объяснял он небрежно. — Министр хотел вон ту гору взорвать… чистый розовый мрамор, не мрамор — а мур-мур, ля-мур… тонна мрамора — тонна золота. Я отговорил. Если бы даже я ничего больше в жизни не сделал, могу считать, что прожил не зря, нет, не зря.
— Неужели… хотел покончить с собой? — тихо спросила Таня. И на всякий случай засмеялась. — Пугал? — И неожиданно. — Ты меня запомнил, да?
— Не надо об этом. Это слишком серьезно. — Они вышли на дорогу к бетонному заводу. Справа и слева пестрели вагончики — прорабские, «бытовки». Лежали громадные гранитные тетраэдры с железными крюками — негабариты, обломки скал… сотни, тысячи.
— Здесь как на Луне… — сказала Таня. Она мерзла. — А сейчас… куда?
— M-м… надо распорядиться…
— Может, сначала к тебе? — робко предложила Таня. — Я бы умылась.
«Сейчас, сейчас. Где же нам хату найти, пристанище? Черт бы меня побрал, зря ввязался в эту игру. Может, пока не поздно — разойтись?! Посмеемся вместе — и уедет девчонка восвояси?! Ишь, прикатила — с тремя чемоданами…»
Но тут неожиданно Хрустов столкнулся с Туровским.
Валерий всегда относился к Леве с некоторой завистью. Конечно, иронизировал над его краснобайством, но все же ценил в нем начитанность. Они познакомились некогда на собрании строителей в защиту арабов. Валерию особенно понравился суровый каламбур Хрустова: «Арабы — не рабы!»
— Начштаба — привет! — с привычно-легкомысленной улыбкой приветствовал Хрустов Туровского. — Можно тебя на минутку, на час, на эпоху?! — Он отвел приятеля в сторону, лицо его тут же сделалось жалобным. — Валер, помоги, а? Ты теперь начальник, все можешь. А я в долгу не останусь. Автограф на коньяке.
Но тому было не до шуток, он торопился.
— Ну, что, что?
— Понимаешь, Таня прикатила… моя сестра… то есть, она медсестра, а так — моя жена… Старик, мне надо с ней уединиться. Вопрос жизни. А жизнь — это форма существования белков, ты же знаешь…
— Погоди молоть, — зашипел Туровский, болезненно морща лоб. — Что же не в общагу? Парни уйдут — закон.
Хрустов страдальчески закатил глаза.
— Стари-ик! Там черт тe что ей могут наговорить, лаются, а у нее уши нежные. Знаешь, такие ушки только у красных роз… Стари-ик, выручи, я знаю — у вас есть квартира для приезжающего начальства. Номер восемнадцать, кажется.
Лицо маленького Туровского стало непроницаемым.
— Лев, ты шутишь? Это бронь… там остановился секретарь обкома. Правда, уехал до завтра на мраморный, но в номере — вещи. И кажется, дочка должна приехать. Нет-нет, брат. Увы. Дикси.
— Да… да… — затосковал Хрустов, раскидывая руки и кланяясь, как конферансье. — Спасибо за соболезнование.
— Да не юродствуй ты! Неужто не найдешь?! — рассердился Валерий.
Заметив, что Таня приблизилась и может что-то услышать, Хрустов развязно бросил:
— В бригаде всё прекрасно! Я им накрутил хвоста!.. Чао! — Быстро подхватил чемоданы Тани и побежал, кивая ей, — подходил автобус. Они с Таней переехали мост, вышли в поселке. Хрустову будто бы захотелось закурить. Он прикуривал и сам задувал спичку в руках. «Куда идти?! Что делать?! Господи, надоумь! Я понимаю, тебя нет, но есть же что-то, нечто, некто, кто хохочет сейчас в небесах, глядя на этот нелепый спектакль… Ах, Бойцов! дурень! Кто тебя просил?! Там этот поезд проходит ночью. Так он отстал от поезда, потащился искать библиотеку?! И она тоже — дура дурой! Вытаращила голубые глаза и поехала. Ну и девушки нынче пошли! Вон еще одна тащится!»
Навстречу топала в кирзовых сапогах Маша Узбекова. Грубоватое лицо ее было сосредоточенно. Увидев Хрустова с незнакомой красавицей, Маша оцепенела, рябинки на щеках выступили, словно ее крупой осыпали. Лева подмигнул боевой подруге, еще не зная, что скажет, но уже надеясь, что Маша-то его и выручит, верная, простая Машка.
