— Их любовь зародилась с первой же встречи. Но если сами они вначале даже не подозревали об этом, я все понял сразу — и вот каким, довольно необычным, образом: в тот вечер у дяди Тома я страдал, видя Лею и Франсиско вместе.
Да, мне было больно, невыносимо больно, как если бы мне разорвали сердце или копьем проткнули живот. Во рту я чувствовал горечь, но я знал, что это не болезнь. Когда я шнырял по городу в поисках подаяния или пищи, развлечения или ночлега, я чувствовал себя бодрым и жизнерадостным. Я с легким сердцем разговаривал с моим другом Флаэрти и с госпожой Элен. Я получал удовольствие от умных речей старого господина Рибоделя. Более того, я очень любил Франсиско — но только когда с нами не было Леи. Этот веселый храбрый человек рассказывал о своей жизни в Испании истории, которые горячили мне кровь. А когда я оставался с Леей наедине, ее лицо, обращенное ко мне, ее слова и та нежность, с какой она ко мне относилась, делали меня поистине счастливым.
Но взгляды, которыми они обменивались с Франсиско, чуть заметная улыбка, предназначенная только для него, — о Аллах всемогущий! Почему даже теперь, когда все уже позади, из груди моей рвется стон при одном лишь воспоминании об этом? А когда они отправлялись на прогулку, вдоль пляжа, под звездами, — о Аллах всемилостивый! Сделай так, чтобы я никогда больше не почувствовал этого обжигающего душу пламени…
Клянусь, я и по сей день не понимаю, что тогда со мной происходило. Я знаю, что обычно случается между молодой женщиной и молодым мужчиной, которых влечет друг к другу, когда они остаются одни, и считаю это совершенно естественным (в особенности, если речь идет о неверных). Но когда дело касалось Леи — нет, я не мог смириться с этой мыслью. И я тайно следил за ними, зарывшись на пляже в песок, или притаившись в укромном месте, или же следуя за ними по пятам безмолвной тенью.
Так вот, друзья мои, я ни разу не видел, чтобы они хотя бы слегка коснулись друг друга. Они никогда не целовались. Просто медленно шли рядом вдоль берега или сидели у моря. И этого им было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя счастливыми. Но самое удивительное заключалось в том, что они не могли объясняться с помощью языка. Франсиско говорил только по-испански, а Лея не понимала по-испански ни слова. Тем не менее они не переставая вдохновенно разговаривали друг с другом. И, думается мне, их речи казались им прекрасными именно потому, что они не имели возможности ничего обсуждать и каждое произносимое ими слово, даже самое незначительное, воспринималось как признание в любви.
Временами, когда им особенно хотелось поведать друг другу о своих чувствах, они тихонько пели. Франсиско — по-испански, Лея — по-венгерски. И все их пес-неизменно были о любви.
Тут Зельма-бедуинка, обычно такая дерзкая, нерешительно протянула свои потрескавшиеся, с татуировкой руки к Баширу и смиренно произнесла:
— О маленький горбун с тонким слухом и нежным голосом, не хотел бы ты спеть для меня одну из тех любовных песен?
— Нет, — нелюбезно отрезал Башир.
— А для меня? — спросил слепой рыбак Абдалла.
Ему Башир ласковым голосом ответил:
— Тебе, дедушка, я обещаю спеть их все, на пляже, когда наступит вечер, — клянусь своими глазами.
И слепец благословил Башира, и многие слушатели повторили слова благословения, и Башир, смиренно скрестив руки на переднем горбу, сказал:
— А теперь, друзья мои, я должен объяснить вам, в каком положении находился здесь Франсиско, молодой испанец.
При этих словах оба недруга Башира, раздраженные похвалами в его адрес, взвились одновременно.
— Хорошенькая новость! — вскричал Сейид, уличный писец. — Вот так-так! Хорошенькая новость!
И ростовщик Наххас закричал пронзительным голосом:
— Смотрите-ка, что возомнил о себе этот маленький уродец! Он намерен учить нас тому, что мы знаем лучше него, да и узнали задолго до его появления на свет.
Беспрестанно оборачиваясь к соседям, Сейид с горячностью вопрошал:
— Зачем нам знать, скажите на милость, как живется в Танжере какому-то там бедному испанцу?
И толпа, склонная к быстрой смене настроений, согласилась с Сейидом. Каждый стал выражать свое мнение:
— В старом городе их не одна тысяча.
— Уже несколько поколений живут с нами бок о бок.
— В тех же кварталах… в тех же домах…
— Мы говорим на их языке.
— Они понимают наш.
— Наши дети играют на улицах с их детьми.
— Их жены толстеют и теряют молодость так же быстро, как наши.
— Их главная церковь находится в двух шагах от Большой мечети.
— Для нас они уже больше не иностранцы.
Все то время, пока слушатели обменивались репликами, Башир стоял, по-прежнему скрестив руки на переднем горбу. И Сейид, выведенный из себя его спокойствием, привстав, крикнул:
— Ну и что ты на это скажешь?
— Да, что ты на это скажешь? — повторил ростовщик Наххас.
Тогда Башир опустил руки и промолвил:
— О Сейид, возвращайся к своим потрепанным книжкам, а ты, Наххас, — к своим обманчивым весам. И впредь не беритесь судить о том, что происходит в реальной действительности. А всем остальным, кто, вроде вас, полагает, что им известно все о жизни Франсиско, я бы советовал поскорее купить самые чудодейственные амулеты из тех, что висят на шесте у Селима. Боюсь, что, высказываясь самоуверенно, однако без знания дела, вы тем самым искушали злую судьбу.
Тотчас же соседи Наххаса и Сейида, отстранившись от них, с удвоенным рвением принялись налагать на себя заклятия и молить Башира, чтобы тот отвел свою угрозу. На что Башир согласился только после долгих настойчивых просьб.
Потом он продолжил свой рассказ:
— Нет сомнения, что испанцы, живущие в Танжере, если не брать в расчет неправедность их веры, могут считаться нашими братьями. Они темнокожи, бедны и многодетны, сноровисты в работе и, хоть и пререкаются без конца друг с другом, в сущности, миролюбивы, нетребовательны и покорны своей незавидной доле. Но, друзья мои, все-то ведь не могут родиться под одной звездой и иметь одинаковое сердце. Поэтому в некоторых из здешних испанцев нет ни смирения, ни спокойствия, ни уверенности в завтрашнем дне. Им, словно затравленным животным, все время грозит гибель.
Эти слова, перекликающиеся с теми пугающими речами, что Башир говорил раньше, заставили толпу содрогнуться. Женщины крепко прижали к груди своих малолетних детей.
— Но почему? Как такое может быть? — раздались испуганные голоса.
И Башир ответил:
— Все из-за той жестокой бойни, уже довольно давней, но по-прежнему страшной. Об этом вы должны знать лучше, чем я, поскольку началась она, когда меня еще не было на свете.
Тут уличный писец Мухаммед, самый образованный из всех слушателей, поинтересовался:
— Ты, разумеется, хочешь сказать о той беспощадной войне, которую испанцы вели друг против друга в своей стране и которая разгорелась раньше той, большой войны, что охватила потом все народы?
— Я припоминаю, припоминаю! — воскликнул грузчик Исмет. — Я тогда работал в испанском Марокко, в порту Мелильи, и наблюдал отправку в Кадис арабских полков[12].
Внезапно человек, у которого чалма была намотана так, как носят фанатичные даркава, поднявшись на ноги, прокричал:
— Слава им! Слава им! Они вторично завоевали Испанию!
— Но ведь они сражались ради того всесильного человека, который сейчас хозяйничает в Испании, — мягко возразил ему мудрый и добрый старец Хусейн, торговавший сурьмой.
— И все же слава им! — с отчаянной настойчивостью повторил человек в чалме. — Эти воины пролили потоки крови неверных.
Наступила гнетущая тишина; даркава, скрестив ноги, сел на свое место.
И Башир продолжил:
— Когда пришла победа, этот верховный испанский правитель уничтожил бесчисленное множество своих врагов и еще столько же бросил в тюрьмы. Теперь его вездесущая полиция надзирает за людьми. И народ покорился железному порядку. Но всегда находятся, о друзья мои, люди, которых ничто не может сломить. И те, что любят свободу больше всего на свете, — в Испании они голодают, их преследуют, они вне закона. И вот самые отважные и самые удачливые из них, чтобы избежать верной гибели, тайно покидают страну и добираются до Танжера.
В этом месте рассказ Башира перебил толстый бездельник Абд ар-Рахман.
— Но здесь-то они оказываются в безопасности, — с важным видом проговорил он, поглаживая свою крашеную бороду.
Поскольку кое-кто в толпе разделял его мнение, Башир сказал:
— Неужто вы успели забыть историю бедняги Абд аль-Меджида Шакрафа? И неужто вы так и не уразумели, раз и навсегда, что в Танжере, по словам мудрого господина Рибоделя, подлинно свободны только деньги? Ведь каждый находящийся здесь иностранец зависит от своего консула так же, как мы зависим от мандуба.
