Ознакомительная версия.
– Ты у нее сейчас? – спросила Джил.
– Прости, не могу говорить.
И Хуберт повесил трубку.
Джил присела возле дома, но на улице оказалось холоднее, чем она думала, и пришлось уйти внутрь. А в доме она принялась за уборку. Собрала надеванную одежду Хуберта, понесла к стиральной машине, по дороге вдохнула его запах и чуть успокоилась. Попыталась себе представить, каково это – вновь остаться в одиночестве. Еще несколько лет, и ей стукнет пятьдесят. Впервые у нее возникло чувство, что многого в жизни ей уже не успеть.
Пылесосила лестницу. У двери мастерской нерешительно остановилась. С тех пор как Хуберт там обосновался, Джил не переступала порога своей бывшей детской – не хотела ему мешать, ущемлять его в правах. Выключила пылесос, открыла дверь. Неожиданная тишина вселила в нее еще большую неуверенность, и такое возникло чувство, будто все молчание ее детства, выплеснувшись наружу, захлестнуло ее потоком. Джил чуть было не закрыла дверь, но потом все-таки вошла в комнату и уселась в потертое кресло, стоявшее в уголке. Комната осталась едва ли не такой же, какой она помнила ее с детства. Хуберт почти не оставил здесь следов, только освободил стол и сложил на полу стопками книги, тетради для заметок, альбомы для рисования. Лампа на потолке заливала все помещение слабым желтоватым светом. Джил подошла к письменному столу, открыла альбом, лежавший сверху. Взяла в руку карандаш, словно сама решила что-то нарисовать. Страницы альбома были заштрихованы карандашом. Иногда так густо, что на блестящей поверхности с трудом различались отдельные штрихи, однако при этом создавалось ощущение пространства. На других листах рисунки, казалось, не закончены: то ли фантастические пейзажи, то ли географические карты – череда заштрихованных пятен, устремляющихся в разные стороны, а при встрече образующих непонятные узоры. Джил никак не могла понять, что же это за рисунки – произведения искусства или беспомощные попытки убить время? Перелистывая страницы дальше, она вдруг поняла, что держит в руках тот самый блокнот с набросками, сделанными в ту ночь, когда Хуберт впервые остался у нее, а она позировала ему голышом. Может, он ничего дурного и не имел в виду, это ведь всего лишь наброски на скорую руку. Но ни один не сохранился в целости, создавалось даже впечатление, что Хуберт все их перечеркнул, а уж потом начал густо заштриховывать. И вдруг Джил окончательно поняла, что он никогда уже не вернется.
И сама взялась заштриховывать его рисунок – тот, где она стоит на коленях и держит руки за спиной, будто они связаны. Карандаш жесткий, она нашла другой. И перечеркнула всю картинку, будто похоронив свое беззащитное тело под слоем графита – ископаемые останки, которые никто и никогда не найдет.
* * *Время подошло к полуночи. Джил стянула чулки и босиком вышла из дома. Воздух холодный, а земля под ногами еще холоднее. Вот и дорога. Несколько лет назад через ущелье перекинули новый мост, но Джил выбрала тот же путь, что тогда. Дорога, ведущая вниз, в ущелье, перекрыта: весной сошел оползень со склона, теперь надо восстанавливать опорные стены. Джил перелезла через ограждение, прошла мимо строительных машин, замерших по обочинам, словно спящие звери. В некоторых комнатах культурного центра все еще горел свет, отель сверкал яркими огнями. Через лужайку она прошла к пристройке, где находился бассейн. Когда гостиницу присоединили к клубной сети, тут все переменилось. Заглянула в широкое окно, но ничего не сумела разглядеть, кроме мерцания переключателей света. Прислонилась спиной к холодному стеклу, загляделась на звездное небо. Наверное, кто-то открыл окно, потому что звуки музыки из отеля теперь доносились громче. Ага, сегодня опять на очереди капитан Джек Воробей и «Пираты Карибского моря». Джил мерзла. А ведь у нее в кабинете висит теплая куртка. Она обошла пристройку, вот главный вход.
На ресепшен дежурил молодой грек, он поступил на работу в этом сезоне, так что имя его Джил еще не запомнила. А, тоже на опен-эйр? Да нет, просто надо кое-что забрать в кабинете. Вскоре она вернулась, нарядившись в шерстяную куртку и босоножки, которые обычно носила на работе. В холле несколько ее коллег из персонала, все одеты в пестрые костюмы, как будто собрались на карнавал. Мужчины приветствовали появление Джил громкими возгласами.
– Ты с нами на опен-эйр? – обратилась к ней Урсина.
Урсина – местная уроженка, из немногих в отеле, и даже умеет изъясняться на ретороманском. Но вечно поносит своих земляков, а в отеле чувствует себя явно лучше, чем в деревне.
– Не знаю… – протянула Джил. – Вообще-то я просто хотела кое-что взять в кабинете.
– Поехали с нами! – закричала массажистка, обнимая Джил. – Ты когда последний раз танцевала?
Возле стойки несколько мужчин из их компании подшучивали над греком, у которого сегодня ночное дежурство, и никуда ему не поехать. Ко входу подрулил микроавтобус.
– Маркос нас отвезет! – радостно сообщила Урсина.
Всей компанией Джил вытащили на улицу, в итоге ей пришлось залезть в автобус.
Ехали по шоссе, ведущему вверх по долине. Маркос поставил диск, послышались переборы гитарных струн, потом зазвучал меланхолический женский голос. А с заднего сиденья раздались голоса протестующих мужчин. Что, другой музыки нет? Но водитель даже бровью не повел. Джил, сидя на переднем сиденье, не преминула спросить, что это за музыка.
– Фаду, Португалия, – ответил водитель. – Амалия Родригиш.
– О чем же она поет?
Маркос не отвечал, Джил сперва подумала, что он просто не понял ее вопроса, но потом заметила, что он прислушивается к песне. Когда вновь зазвучала гитара, без голоса, он, запинаясь, стал переводить:
– Какой странною жизнью живет мое сердце. Одинокое сердце, свободное сердце, я над сердцем не властна. Если не знаешь, куда ты идешь, зачем же тебе непременно идти?
– Как это прекрасно… – вдруг произнесла Урсина.
Голос ее прозвучал совсем рядом. Джил, обернувшись, увидела, что та всем телом подалась вперед и вслушивается – пытается разобрать слова. Но Маркос замолчал. Через полчаса они свернули с шоссе на горную дорогу в боковой долине, и только тогда он спросил, что за концерт у них впереди.
– Гоа! – ответил с заднего сиденья Грегор, молоденький повар. – Гоа-транс, понимаешь?
И принялся подробно объяснять различия между стилями техно. Джил не вслушивалась, она устала так, что глаза сами закрывались. Проехали через какую-то деревню, потом через палаточный городок, освещенный призрачным светом. Полыхали факелы, воткнутые в землю, пылали костры, светились изнутри разноцветные палатки. Маркос на своей машине пробирался вперед со скоростью пешехода. В свете прожекторов Джил различала странные фигуры, движущиеся вверх и вниз по горному склону: одни как будто исполняли танцевальные па, другие как будто ежились, втянув голову в плечи. Наконец они прибыли ко входу на фестивальную площадку. Сцена отсюда не видна, зато слышится монотонный рокот – музыка. Маркос спросил, когда за ними заехать.
– Завтра утром! – расхохоталась Урсина.
Кто-то сказал, что домой хорошо бы все-таки вернуться. Хоть бы и автобусом-шаттлом, говорят, они тут ходят.
Вдруг все одновременно куда-то пропали, только Урсина осталась рядом с Джил. Схватила ее за руку, потянула ко входу.
Они только приближались к сцене, а Урсина уже стала двигаться в ритме музыки. Топик едва прикрывает живот, волосы заплетены в две косички.
– Тебе не холодно? – спросила Джил. Она завидовала и ее стройной фигуре, и ее гибкости.
– Сейчас пройдет! – выкрикнула Урсина, проталкиваясь вперед через движущуюся толпу.
Почти вся здешняя публика по возрасту была вдвое моложе Джил, она чувствовала себя не в своей тарелке, но кому же помешает ее присутствие, если общий настрой – расслабленность? Музыка теперь напоминала ей ковер из лоскутков-звуков, ей слышались и ситар, и какое-то потрескивание, и старческий мужской голос, по-английски выкрикивавший что-то про видение будущего и мир народов. Диджей на сцене поднял вверх руку, потом несколько раз выбросил руку вперед, и сразу будто гром загремел. Такие низкие звуки, что Джил, чувствуя их всем телом, вынужденно сопротивлялась. Зрители, как по команде, принялись подпрыгивать, попадая в такт, – масса тел в синхронном движении. Одни загребали руками, словно они плывут в вязкой трясине; другие стояли смирно, лишь слегка подергивая плечами, или крутили туда-сюда головой. Джил тоже не устояла на месте, поддавшись ритму, и довольно неуверенно начала пританцовывать. Урсина, быстро обернувшись к ней, улыбнулась и довольно сложным, но красивым движением крутанула руками в воздухе. Над сценой вздымались цветные паруса, освещенные ультрафиолетовым светом, а психоделические узоры, проецируемые на экран позади диджея, менялись в соответствии с пульсированием музыки. Джил пыталась ни о чем не думать. Вдруг она почувствовала, как кто-то положил руку ей на плечо, обернулась, а за ней Грегор, повар. Он пытался прокричать ей что-то прямо в ухо, но она не разобрала слов. Зато почувствовала, как он что-то сунул ей в руку. Разжала ладонь и во вспышках прожекторов разглядела крошечную таблетку. Грегор пальцем показал на ее рот, еще что-то выкрикнул. Джил оценила шутку – почему бы нет? Чуть поколебавшись, закинула таблетку в рот. Повар, пробиваясь в толпе, добрался до Урсины, которая отплясывала где-то рядом, и положил руку ей на плечо. Джил увидела, как они склонили головы друг к другу, о чем-то переговариваясь. И вдруг Урсина затрясла головой, обернулась к ней с озабоченным лицом и снова затрясла головой: нет! Джил, закрыв глаза, все танцевала и танцевала. Музыка, кажется, двигалась к апофеозу, только он все не наступал. В какой-то миг бас заглох, и вот они вновь – сферические волны звука, а сразу за ними вновь громом понеслись ритмические удары. Иногда они ускорялись, гремели чаще, и Джил некоторое время старалась им соответствовать, но потом сдавалась, отдавалась на волю волн, втягивалась в водоворот звуков. Ей казалось, будто она в высоком доме спускается с этажа на этаж, и повсюду звучит музыка, мелькают цветные огоньки, танцуют какие-то люди. Вдруг кто-то схватил ее, держит изо всех сил. Джил открыла глаза: Урсина стоит рядом.
Ознакомительная версия.
