— Отец, отец… Как мне жить без вас? Если я не справлюсь, то ваш дух не найдет покоя. Ваша дочь — бесценная помощница, но теперь, боюсь, она не станет так часто приходить в храм. Разве подобает мне, жалкой деревенщине, занимать ваше место?
Всхлипнув, он замолк, и в комнате вновь воцарилась тишина. Учитель все так же улыбался с фотографии, не предлагая ни совета, ни утешения. Закрыв лицо руками, Тэйсин принялся раскачиваться взад-вперед. Он собирался провести ночь в молитвах, но получались одни только слезливые жалобы. Глаза слипались, хотя до утра было еще далеко, и все силы уходили на то, чтобы не заснуть. Поняв, что больше не может подавить зевоту, Тэйсин чуть не заплакал от стыда.
— Не понимаю, как он мог оставить дела в таком беспорядке, — вздохнула Кэйко, глядя на мужа и Мисако, сидевших напротив за столом. Обедали поздно: доктор ездил принимать роды. — Я совсем не уверена, что Тэйсин-сан сумеет заменить отца. Следовало подготовить более достойного преемника.
— По-моему, ты не совсем права, — возразил доктор Итимура, подбирая палочками ломтик рыбы. — Твой отец был о нем высокого мнения, во всяком случае, вполне доверял… Жаль, что твои братья не вернулись с войны.
— Я не уверена, что кто-нибудь из них пошел бы по стопам отца, — покачала головой Кэйко. — Они мечтали стать летчиками, а не монахами. А Тэйсин, хоть и был всегда предан отцу как родной сын, едва ли готов принять дела.
— Бедный дедушка, — проговорила Мисако, подкладывая в чашки горячий рис. — Ему надо было усыновить кого-то из племянников. Разве среди кровных родственников не нашлось никого, кто согласился бы продолжить фамилию Танака?
Кэйко с поклоном приняла чашку и вновь вздохнула.
— То поколение все сгинуло на войне. Двоюродные братья тоже погибли… Не помню никаких разговоров об усыновлении, но после войны, когда я овдовела, дедушка хотел, чтобы я вышла замуж за священника. — Она с улыбкой взглянула на мужа. — Мой выбор был для него большим разочарованием.
Доктор Итимура, высокий мужчина с интеллигентным лицом и пышными седыми волосами, зачесанными назад, шутливо поклонился.
— Очень тебе благодарен.
— Ты хочешь сказать, что вышла замуж вопреки желанию семьи? — спросила Мисако.
— Ну, я бы не стала так формулировать, — нахмурилась Кэйко, — однако дедушка был явно расстроен. Выйди я за священника, он стал бы формально членом семьи Танака и официальным преемником. Так обычно и делается, но мать приняла мою сторону. Отец уступил, хотя мечты своей не оставил. Он сказал мне однажды, что надеется выдать за священника тебя.
— Меня? — с удивлением воскликнула Мисако.
— Ну да, — улыбнулась мать. — Разве ты не помнишь, как он возражал против того, чтобы ты ехала учиться в Токио? А когда все-таки уехала, Тэйсин-сан и стал преемником.
— Мне он ничего такого не говорил, — подняла брови Мисако.
Кэйко рассмеялась.
— А что с тобой говорить? Вас с подружками интересовало только американское кино да болтовня про любовь.
— А как получилось, что и я ничего не знал? — спросил доктор Итимура, прожевывая рис.
— Потому что, дорогой мой, не было смысла тебе говорить. Мужчины всегда заодно. Ты представляешь, какая жизнь ждет жену священника? Работать с рассвета до заката, вечно считая гроши, тем более в наши дни! Вот почему после войны мать посоветовала мне принять твое предложение, и была права. Мне досталось счастье, неужели я захотела бы меньшего для собственной дочери?
— Век живи, век учись, — усмехнулся доктор, подливая сакэ в чашечку жены. — Впрочем, мне кажется, что ты и замужем за мной немало трудишься в храме, каждый день там бываешь. Тот же Тэйсин-сан, похоже, все больше попадает под твое влияние. А что дальше?
— Ну… — задумалась Кэйко. — Сейчас я езжу в храм, в основном чтобы поклониться праху отца и обновить цветы на алтаре. Иногда спрашиваю Тэйсина, как идут дела. В общем, он справляется, хотя пока еще не осознает, что теперь отвечает за все. Я уговаривала его переселиться в комнату настоятеля, но он отказывается, говорит, недостоин.
— Ему требуется время, чтобы обрести веру в себя, — предположил доктор Итимура.
Кэйко с сомнением поджала губы.
— Может, ты и прав… Вчера я была довольно резка с ним: сказала прямо, что не ему беспокоиться о мелочах, он теперь во главе и должен осознавать свое место. Только и делает, что возится с едой, а на кухне нужна женщина.
— Мама, как можно ругать его, Тэйсин-сан такой… — вскинулась Мисако.
— Должен же кто-то объяснить ему, как обязан вести себя настоятель!
— Ты так и сказала? — Доктор Итимура переглянулся с Мисако.
— Ну, не совсем так, просто сказала, что он должен быть сильнее и больше брать на себя ответственность. На самом деле ему нужна хорошая жена, прихожане давно об этом говорят, а он лишь отмахивается.
— Может, ему не хочется жениться, — пожала плечами Мисако.
— А с какой стати? — фыркнула Кэйко. — Тэйсин-сан — нормальный мужчина. Он слишком робок, но если найти подходящую женщину…
Мисако прыснула со смеху.
— Интересно, он сам догадывается о твоих планах?
— Разумеется, ему известно, чего хотят прихожане. Двум монахам со всеми хозяйственными делами не справиться. Когда им обоим приходится отлучаться, за храмом некому следить. Женщина разрешит все проблемы. Тэйсин-сан мог бы целиком отдать себя служению. Короче, если дела пойдут хорошо, после Нового года я поступлю так же, как в свое время моя свекровь: подберу подходящую девушку из крестьян, у меня есть кое-кто на примете. Здоровую, работящую и молодую: дети храму тоже не повредят.
Доктор Итимура и Мисако дружно расхохотались.
— И нечего смеяться! — одернула их Кэйко. — Я нисколько не шучу.
Поздно ночью над Сибатой заклубились черные тучи, принесенные ледяными массами воздуха с материка. Трепещущие деревья, подчиняясь жестокой силе, неохотно расставались с красочным осенним нарядом. Порывы западного ветра гнали крутящиеся листья по темным улицам, оставляя немногие мокнуть в лужах, а остальные выметая на опустевшие рисовые поля за чертой города.
Мисако мирно спала под родительским кровом, уютно свернувшись калачиком в теплой постели. Перед самым рассветом ей приснился сон, будто ее тело без всяких усилий поднялось и вылетело в предрассветный сумрак, колышась, словно длинный шелковый шарф, под порывами ветра. Силуэты зданий и деревьев туманными призраками проносились мимо: вот проплыла внизу знакомая дорожка, появились и остались позади тяжелые двери из темного дерева… Она смотрела прямо на алтарь, где дед улыбался с фотографии, обвитой черной лентой, рядом с погребальной урной. Неподалеку на татами спал младенческим сном толстяк Тэйсин. Пламя почти догоревшей свечи колыхалось и тонуло в блестящей лужице расплавленного воска.
Огонек мигнул в последний раз и потух. На верхней ступеньке алтаря возникла темная человеческая фигура. Казалось, она вышла из фотографии, из урны с прахом. Шагнула к скорчившемуся на циновке монаху, приблизилась… Лицо призрака отливало той же сероватой бледностью, что и в гробу семь недель назад.
Тень нависла над спящим Тэйсином, задержалась на мгновение и расползлась облаком тумана, оседая и словно втягиваясь в неподвижное тело монаха. Все происходило медленно, подобно движениям в классическом спектакле театра Но. Тэйсин поднял голову и обернулся. Кустистые белые брови, старческие слезящиеся глаза, легкая улыбка застыла на бледных синеватых губах. Он подался вперед, раскрывая руки в объятиях…
Мисако проснулась с криком, вся в поту. Сначала казалось, что она все еще у алтаря. В холодном воздухе мерещились клубы дыма от горящих благовоний. Лишь сев в постели, она узнала знакомые стены спальни, освещенные сероватым светом раннего утра.
Холод в спальне был настоящий, такого не случалось даже зимой. Зябко передернув плечами, Мисако потянулась за байковым халатом и случайно задела лицо рукавом ночного кимоно. Тщательно выстиранное еще накануне, теперь оно источало сильный аромат курительных палочек. Не веря своему обонянию, она собрала ткань в комок, уткнулась в него носом и вздрогнула от головокружительного сладкого запаха, напоминавшего о смерти. Волосы, кожа — все пропахло храмовыми благовониями.
Мисако с отвращением выскочила из постели и поспешила в ванную, поначалу даже не вспомнив о ночном кошмаре.
Проснувшись в пустом темном зале, Тэйсин почувствовал себя разбитым и продрогшим до костей. Левая щека его покраснела, на ней отпечатался плетеный узор татами. Потирая ноющие плечи, он поднялся на колени и только тогда вспомнил, что он здесь делал. Приступ острого стыда заставил его покаянно бухнуться головой в пол. Застыв в таком положении, монах предался горьким мыслям. Мало того что он показал себя недостойным памяти Учителя, так еще и теперь, проспав чуть ли не всю ночь, по-прежнему ни на что не способен. Никогда в жизни несчастный преемник настоятеля не ощущал такой смертельной усталости. Если к рассвету не удастся хоть немного прийти в себя, то он просто не сможет провести заупокойную службу.
