— Как погода в Камакуре? — спросила Мисако, думая совсем о другом.
— Превосходная, — ответил Кэнсё, — в самый раз, чтобы любоваться горой Фудзи.
Вернувшись домой, он прилагал все усилия, чтобы выбросить из головы мысли о внучке покойного настоятеля, однако после слов «добрый друг», сказанных в его адрес, сердце радостно забилось.
— Как жизнь в Токио?
— Как обычно, — пожала плечами Мисако, вновь отворачиваясь к окну и опуская завесу молчания.
Ей пришло в голову, что их неожиданная встреча в поезде вовсе не случайность, как и тогда в саду Сибаты.
На самом деле на этот раз монах ничего не планировал. Был момент, когда он даже решил не ехать в Ниигату на церемонию: слишком уж сильной оказалась его привязанность к молодой женщине. Он инстинктивно чувствовал опасность и стремился освободить душу от ненужных пут. Как говорил Будда, «уступи вожделению хоть немного, и оно начнет расти, будто младенец во чреве матери».
Как правило, дзэнские священники не принимали обета безбрачия, несмотря на то что семья считалась помехой для обретения сатори. Они предпочитали заводить жен и привлекать их к хозяйственным обязанностям в храме, ведя нормальную семейную жизнь и одновременно располагая большим временем для исполнения профессионального долга. Однако Кэнсё избрал безбрачие, сделав своим домом храм в Камакуре, а семьей — сообщество монахов. Для человека с его внешностью и происхождением это был разумный выбор. Впрочем, решение далось нелегко, потребовались бесчисленные часы медитации, в течение которых он мучительно бился в уединении и тишине над тайнами мироздания и собственной личности. Чтобы обрести мир и внутренний свет в простой и тихой жизни, следовало выиграть борьбу с многочисленными мирскими соблазнами. Кэнсё хорошо понимал, что его одержимость паранормальными явлениями, теперь неразрывно связанная с образом очаровательной Мисако, грозит полностью разрушить привычное размеренное существование, но никак не мог отречься от того, что считал своим долгом по отношению к молодой женщине. Ведь он не только присутствовал при трагической смерти ее деда, но и отчасти был в ней виновен. Ему следовало не потакать опасным планам наивного старика, а решительно пресечь их. Ах, если бы знать заранее…
Городские кварталы мелькали за окном поезда, словно потемневшие мазки старой краски. Пассажиры понемногу занялись обычными делами: кто разворачивал пакеты с едой, кто, достав книгу или журнал, углубился в чтение, а некоторые, откинув голову, уже сладко похрапывали. Мисако и Кэнсё изредка перебрасывались вежливыми фразами, тонувшими в оживленной болтовне двух женщин по ту сторону прохода.
Ссора с Хидео и последующая спешка оставили у Мисако ощущение душевного и телесного дискомфорта. Пройдя в туалет, она расчесалась перед зеркалом и стала подкрашивать губы, с удивлением осознав, что чувствует себя куда увереннее, чем прежде. Как ни странно, в этом монахе с его странными светлыми глазами было что-то успокаивающее. Как там мать их называла… глаза иностранца? Нет, скорее обезьяньи: с золотыми крапинками и полные озорства.
Мисако вернулась на место, едва сдерживая улыбку.
— Интересно, наша встреча — тоже результат ваших мысленных волн? — шутливо спросила она. — Вы не звали, случайно, меня в этот поезд, как тогда в саду?
Густо покраснев, Кэнсё смущенно провел рукой по бритой макушке.
— Нет, нет, что вы! Я тоже удивился.
— Так или иначе, я рада вас видеть, — промолвила Мисако с неожиданной теплотой. — Должна сказать, что вы очень помогли мне тогда в Ниигате, с тех пор я стала гораздо лучше себя понимать.
— Ну что ж, если у вас есть еще вопросы, я весь внимание. — Монах с улыбкой оттопырил руками свои большие уши.
Мисако хихикнула, смущенно прикрыв ладонью рот. Когда приступ смеха прошел, она сложила руки на коленях и робко спросила:
— Вы не будете возражать, сэнсэй, если мы поговорим о том дне, когда с дедушкой случилось несчастье?
— А вы уверены, что стоит? — нахмурился Кэнсё.
— Просто… Вы, наверное, так же как и я, не поняли, что произошло.
Он задумчиво провел рукой по бритому черепу. Неудержимое любопытство тянуло его расспросить Мисако о ее воспоминаниях, тогда как внутренний голос твердил, что мрачное прошлое лучше оставить в покое. И все-таки, ощутив молодую женщину рядом с собой, вдохнув ее запах, такой свежий и чистый, и взглянув в большие доверчивые глаза, полные ожидания, монах не выдержал.
Сердце его сжалось, он наклонился и шепнул:
— Да. Особенно когда вы вошли в транс. У вас что-нибудь осталось в памяти?
— В транс? — удивилась Мисако. — Мне показалось, я просто упала в обморок.
— Это потом, а сначала…
— Вы уверены, что не ошибаетесь? — Ее глаза широко раскрылись от удивления.
— Уверен, — кивнул монах. — Ваше тело оставалось на месте, но разум и душа витали где-то далеко.
— Да, теперь, когда вы говорите, я вспоминаю, как смотрела сверху вниз, будто парила над мостом.
— И что же вы видели? — оживился Кэнсё. — Вы запомнили?
— Да, — кивнула Мисако и, помолчав, продолжала: — Я видела, как мы все трое стояли на коленях и молились. Видела алтарь и тот ящик, обтянутый шелком… и в то же самое время — девушку на мосту. Она сидела на корточках и складывала камни в платок. Собрала их в узел, взвалила его на плечи и завязала концы на груди… Потом наклонилась и упала в воду, словно ныряльщица за жемчугом с корзиной на спине. Я слышала всплеск и видела волны… и пузыри. И еще голубой лоскут, уходящий в глубину.
Кэнсё слушал как зачарованный. Мисако потупилась, разглядывая руки. После долгой паузы она вновь заговорила:
— Ей, наверное, было очень плохо, раз она выбрала такую смерть.
— Да, — прошептал монах.
Он не находил слов. Дать понять, что верит видению? Но не подвергнет ли он тем самым Мисако новым опасностям?
— Мисако-сан, надо отдавать себе отчет, что реальность увиденного вами доказать невозможно…
Как отличались его слова и весь тон от авторитетной лекции, прочитанной в саду! Мисако поняла, что верный друг и наставник отстраняется, оставляя ее в одиночестве.
— Вы так многому научили меня, — проронила она.
— Мне лестно это слышать, — смутился Кэнсё, — однако я всего лишь профан, недостойный давать уроки. Конечно, ваш дар поистине чудесен… с другой стороны, ослабленный организм, находящийся под воздействием стресса, может стать жертвой игры воображения…
Его слова жгли огнем. Мисако, побледнев, отвернулась и прикрыла глаза. Если даже он, ее друг и учитель, не верит в истинность видений, то ей впору обратиться к психиатру.
Монаха охватил стыд, плечи его поникли, взгляд потух.
— Мисако-сан, простите меня, жалкого труса. Я говорил так, потому что боялся ваших вопросов, на которые у меня нет ответов. В глубине души я верю, что увиденное вами имело место в прошлом… но что, если я все-таки обманываю себя и вас? Простите меня, пожалуйста!
— Это я должна просить прощения, — еле слышно шепнула она.
Монах закрыл глаза и глубоко вздохнул.
— Оставим извинения. Доживем до завтрашней поминальной службы и тогда посмотрим. Может, и стоит забыть обо всем, пока не произошли новые неприятности… — Его пальцы дотронулись до руки Мисако, еле заметно, словно бабочка на мгновение села на цветок, и это прикосновение успокоило ее больше, чем тысяча слов. Она поняла: истинный друг всегда должен делиться своими страхами и сомнениями.
С облегчением откинувшись на сиденье, она вновь заговорила, уже легко, даже чуточку игриво:
— В конце концов, у нас нет выбора: все равно о девушке в пруду больше ничего нельзя узнать. Ни кто она, ни откуда… даже когда умерла, и то неизвестно.
— Нельзя узнать? — переспросил Кэнсё и, не удержавшись, смешно пошевелил двумя пальцами, прикрыв их другой ладонью.
«Антенна», — поняла Мисако и вздохнула с улыбкой:
— Я бы с удовольствием от нее избавилась. Ничего, кроме неприятностей, она не приносит… да все новые и новые.
— Что, еще были видения?
После минутного колебания Мисако проговорила, опустив глаза:
— Да, просто ужасные. Про моего мужа, его любовницу и наш рассыпающийся брак.
Монах смущенно почесал выбритую макушку.
— Мне не хотелось бы встревать в вашу личную жизнь.
— Я так или иначе должна с кем-нибудь поделиться, а кто, кроме вас, способен поверить? Так что, если вы, конечно, не возражаете…
— Вы можете рассказывать мне все, что считаете нужным, — быстро поклонился он. Еще одна бабочка коснулась крыльями ее руки, вселив в душу уверенность.
Мисако прикрыла глаза, собираясь с мыслями, потом начала свой печальный рассказ:
— Видите ли, сэнсэй, наш брак с Хидео не был традиционным. Мы поженились, потому что любили друг друга…
