«А что случилось?»
«Я без машины. Она не в порядке».
Андерс врал, чего с ним практически не бывало.
Он допил причитавшуюся ему чашечку чая у нее дома. Просто ему хотелось побыть с матерью еще, хотя бы несколько минут. И ему хотелось невозможного – чтобы мать позаботилась о нем.
Он густо покраснел – от всего сразу. Но мать не заметила этого.
«А что случилось с твоим авто?» – поливая цветы, машинально поинтересовалась меврау ван Риддердейк.
«Тормоза сдали».
«Так почему бы тебе не пройтись пешком? Врачи говорят, это полезно».
«У меня нога левая не в порядке».
Что случилось с ногой сына, меврау ван Риддердейк уточнять не стала.
Она начала собираться: поправила перед зеркалом волосы, брызнула на них парфюмом, слегка подкрасила губы, сняла ворсинки с пальто…
Годы ничуть не уменьшили прямизну длинного, словно бы вытянутого ее тела. Наоборот, с годами ее худоба усилилась. В молодости, возможно, такое строение фигуры выглядело грациозным…. Волосы, довольно густые, мать стригла коротко, и они стояли торчком, словно щетина аккуратной металлической щетки. В целом, к семидесяти годам, она стала отчетливо напоминать деревянную палку со стальным набалдашником на конце.
Они сели в машину. Наступил вечер. Весь короткий путь до вокзала они ехали по дороге, усеянной разноцветным серпантином и конфетти. Был конец детского праздника.
У железнодорожной станции «VlaardingenCentrum»оба вышли из машины. Было уже совсем темно. Горевшие фонари только подчеркивали темноту вокруг.
«Спасибо тебе, мама», – сказал матери Андерс, обнял и поцеловал ее.
«За что именно?» – сочла нужным уточнить, как всегда пунктуальная, напрочь лишенная материнских инстинктов, меврау ван Риддердейк.
«За авто, конечно», – второй уже раз соврал Андерс.
Меврау ван Риддердейк удовлетворенно кивнула. Пару секунд простояли в молчании. Наконец мать сделала шаг к дверце.
«Поцелуй и ты меня, мама…» – наконец выдавил из себя Андерс.
Берта ван Риддердейк не знала, как надо целовать детей. Андерс не был исключением. Она никогда этим не занималась, то есть не снисходила до поцелуев и не унижала себя сюсюканьем. Кстати, втайне она очень гордилась, что выполняет свой христианский материнский долг четко, неукоснительно – и без каких-либо сантиментов.
Дети, привыкшие к ее деревянной педагогической непогрешимости, никогда не просили ее поцеловать их, даже если болели.
А сейчас сын вдруг попросил. И потому она даже растерялась.
Несколько секунд меврау ван Риддердейк постояла у дверцы машины, глядя на Андерса так, будто он вымолвил нечто иностранное.
Она действительно не имела ни малейшего представления о том, как выполнить его просьбу.
14.
Андерс брел по голому острову Тексел, прикрывая голову руками. Было двадцатое декабря. Шел дождь вперемешку со снегом, но зато ветер был не очень силен. Один раз Андерс, упав, расшиб колено и локоть. Внезапно непогода улеглась. Было около трех часов дня, и небо выглядело никаким, то есть самым страшным: словно на засвеченной фотографии. Андерс по-прежнему прикрывал голову руками, хотя они от этого сильно затекали и еще больше мерзли.
Открылось голое, пустое пространство земли. Он брел под голым, пустым небом. Глаз из глубины неба наблюдал за ним безотвязно, зная об Андерсе нечто такое, чего не знал он сам. Не хотел, боялся, отчаянно не хотел знать. И потому прикрывал голову руками. А чем еще мог бы он ее прикрыть?
Он брел по острову Тексел в северо-западном направлении. Эта часть суши была абсолютно безлюдной. Через два часа, в самом конце проселочной дороги, показалась знакомая мельница. Когда-то, на заре своей супружеской жизни, Андерс с женой снимали там летом небольшой флигель у знакомого мельника. С близнецами, пока не родилась первая дочка, они прожили так несколько летних сезонов.
Сегодня Андерс прибыл сюда лодкой. Внутреннее море, между Западно-Фризскими островами и материком, Ваддензее, не замерзло, как Андерс и предполагал и, кроме того, в чем убедился по радио. Он заплатил хмурому рыбаку в Ден Хелдере за рейс в одну сторону. А назад? на самом подходе к Текселу спросил пожелавший двойной оплаты перевозчик. Мне в одну сторону, глуховато сказал Андерс.
Но гребец не услышал. Лодка мягко ткнулась носом в прибрежную землю. Я мог бы вас подождать, мениир, сказал рыбак, надежней подтыкая водонепроницаемый плащ-накидку. Затем, с трудом оглянувшись, он увидел, что его пассажира уже нет. Помянув черта, он выпрыгнул из лодки, вылез на берег, огляделся… Куда бы он ни взглянул, нигде не было видно ни одного живого существа. Пошел дождь вперемешку со снегом.
И перевозчик уплыл.
15.
Этот давно покосившийся сарай стоял возле мельницы, дав приют беременной кошке. Месяца за полтора до Рождества она разродилась тремя пушистыми котятами, которые, скорее всего, высоко оценили выбор свой матери. В надежде на пропитание она бегала куда-то недалеко, на хутора, а потом возвращалась – взволнованная, озабоченная, изумрудно мурлыкавшая, полная теплым живительным молоком.
В то время, когда мать отсутствовала, котята играли. Их любимая игра состояла в том, чтобы подцепить лапкой один из четырех ботиночных шнурков, свисавших откуда-то сверху. Самым сладким было эти шнурки грызть. Даже взрослая кошка, когда ей надоедало отдаваться радостям вскармливания, вставала и, в желании размять занемевшее тело, пружинисто извиваясь, подпрыгивала – словно стремясь достичь самый источник этих чудесных шнурков.
Источником шнурков являлись, конечно, ботинки Андерса. Зайдя в этот сарай двадцатого декабря, он был полностью поглощен мыслью, что вся семья – главным образом, жена и дети (и мать, конечно, и мать) – будут всячески порицать его за то, что он испортил им Рождество. Возможно, они подумают, что он специально так поступил именно в один из предрождественских дней, дабы открыто продемонстрировать свое безверие, богоборничество и цинизм (унаследованный от отца, уточнит Берта ван Риддердейк).
Но Андерс ничего не собирался демонстрировать.
Он просто не мог больше терпеть боль.
Конечно, он не ожидал увидеть в сарае котят, а когда увидел, то обрадовался.
Да: напоследок он даже обрадовался – и немного поиграл с котятами.
…Прежде чем они стали играть с тем, что осталось от него самого.
16.
Тело Андерса обнаружили хуторские дети, два семилетних брата-близнеца, перед самым Новым годом. Как это произошло? А очень просто. Определив по сосцам, что кошка кормящая, они, в надежде увидеть котят, выследили, куда она возвращается.
Так что Рождество Андерс никому не испортил. Кстати, он предварительно написал записку, что отбывает в деловую поездку и не решается точно сказать, когда вернется, а жена не стала задумываться, какая может быть поездка в предпраздничные дни. Конечно, бывают и такие поездки, если возникает острая необходимость. Как в случае с Андерсом и произошло.
Вот и получается, что испортил Андерс своим родным только Новый год. А что такое Новый год в Нидерландах? Так, формальность. Елки, в большинстве случаев, уже выброшены (их подбирают нищие иммигранты, потому что деревца еще совсем свежие); коренное население, автохтоны, вяло посиживает в ночь с тридцать первого на первое перед телевизором, вяло же запивая пивом или минеральной водой горстку соленых орешков – вот и все убранство стола. Правда, словно в компенсацию такой скудости, вовсю неистовствуют мальчишки: фейерверк, с его бабахом и тарарахом, достигает такой мощи, что кажется приходом Судного дня.
17.
Что еще? Куда направилась душа Андерса, неизвестно, а похоронен он недалеко от Барбары. На его могильной плите выбито:
О, НЕ ГОРЮЙ, ЧТО НЕТ ПУТИ НАЗАД!
ПОКОЙСЯ С МИРОМ, СЫН, ОТЕЦ И БРАТ.
Здесь пропущено слово «муж». Произошло это по вине страховой компании, которой был заказан какой-то другой вариант проявления скорби, где умещался «муж» тоже, но кто-то что-то где-то напутал. Жена (то есть вдова) долго судилась со страховщиками, но так ничего и не доказала.
Что ещё можно добавить? Где именно пребывает душа Андерса Виллема Францискуса Марии ван Риддердейка, доподлинно неизвестно, а тело его покоится под землей, на кладбище городка Влаардингена, где он родился и рос ребенком.
Итак, тело Андерса лежит под землей годами – день за днем, с медленной неотвратимостью, переходя в естественный состав почвы. А его вдова, состарившаяся, но такая же бодрая, волевая, по-прежнему ходит в хор. Правда, теперь она ходит в хор вместе со своими детьми, уже взрослыми.
Вот они, стоят в единой шеренге: она сама, ее сыновья, Фред и Ларс, ее дочери, Ирис и Анна-Маргарет.
Они поют.
они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют они поют
