В личном деле Спиздряков нашел докладную секретаря комсомольского актива Горьковского университета Игоря Морошкина. В ней сообщалось, что 10 декабря 1980 года Марина Колечко (просит, чтобы ее называли Мэри) расклеивала на корпусах университетского городка объявления следующего содержания:
“Дети цветов! Позавчера в США рукой сумасшедшего фанатика был убит участник группы „The Beatles” Джон Леннон. „Общество цветов” приглашает тебя на вечер памяти гениального певца. Начало в 19.00. На нашем месте! …Английский бы выучил только за то, что им разговаривал Леннон!”
Морошкин докладывал, что ему неизвестно место проведения так называемого вечера памяти. Также ему неизвестно, состоялся ли он. За расклейку объявления Мэри получила по комсомольской линии строгий выговор с занесением.
Заинтересовал Сбреднякова и дед Мэри, который оказался личностью почти легендарной. Кавалер Георгиевского креста в Первую мировую. Искусный печник. Едва ли не во всех домах по Славянке и соседней Студеной печи ставил он.
Дело мастера боится, или Счастливый случай
Из газеты “Горьковский пролетарий”, №26, 1939 год
В верхней части Горького печника Колечко знают и любят. Работает он споро и толково. И новую красавицу теплушку может справить, и неисправность старой устранить. В прошлом году произошел с Колечко удивительный случай.
Складывал он печь в частном доме на улице Студеной. Складывал так, что дело мастера боится. И вдруг, откуда ни возьмись, человек в шляпе.
— Подошел этот человек в шляпе и начал все высматривать, качеством глины интересоваться, — рассказывает печник. — А кому нравится, когда за твоей работой надзирают? Я и матернулся шепотком в его сторону. Тот улыбнулся и говорит: “Ругаться ты мастак!” А я возьми да спроси — черт меня только дернул — фамилию гражданина. Вдруг он вор! Надо же донести куда следует! Гражданин тут снял шляпу, а батюшки — да это же сам комендант верхней части! А я его и не признал.
За ужином Колечко рассказал об инциденте с комендантом своей супруге, и та запечалилась-закручинилась. Мол, доведет тебя, старый, твоя матерщина до цугундера!
— Наутро возле дома останавливается черный автомобиль, выходят служивые — и к нам в дверь, — продолжает печник Колечко свой рассказ. — Спрашивают — есть такой-то? Говорю — я и есть! А раз вы такой-то, то берите с собой инструмент и садитесь в кабину. Ну, я еле-еле в рукав поддергайки своей попадаю, всего трясет. А супруга вдогонку: “Все из-за твоей матерщины…”
Привозят в Кремль. Встречает меня сам комендант. Думаю — все, пропал, седая голова! А он и молвит: материться ты мастак! Может, и печник не хуже? У меня тут в кабинете голландка дымит. Поправить можешь?
По словам Колечко, услышав такие слова, он рывком поддергайку с плеч — и давай печь обстукивать, словно врач. Нашел неисправность вмиг. А к вечеру голландка уже работала исправно. За хорошую работу комендант напоил печника сладким чаем с плюшками и жалованье дал. Похвалил без меры.
— Я с извинениями к нему — мол, пардон, обматерил вас тогда. А он только рукой отмахнулся, дескать, кто старое помянет… Возвращаюсь к супруге довольный, сытый. Спрашивает: где задержался? А я — да вот за плюшками у коменданта.
С тех пор мастер Колечко больше не матерится! А слава о добром печнике впереди него бежит!
Беседовал с печником репортер Добычин Василий.
Старший лейтенант Счушняков пробил по базе — все коллеги Колечко давно в могиле, кроме Федорова Николая Романовича, проживающего на улице Поющего, на Автозаводе. С Федоровым дед Мэри дружил до самой смерти.
Федоров был типичным старичком-лесовичком. Обнаружив в почтовом ящике повестку из Главного управления госбезопасности, он разорвал ее и в тот же миг забыл о ней. Вместо второй повестки к нему приехал старший лейтенант Скундяков — в сером партикулярном пальто и пыжиковой шапке. Родня старичка-лесовичка размножалась охотно, но ни у кого не было такой шапки.
— Вы — Федоров? — спросил Сбрутняков.
— Мы, — а сам хитро оглянулся.
— Почему не приходили по повестке?
— Ноги уже не молодые, были бы у них глаза — в гроб бы смотрели.
Я уж лет пять как дальше гастронома на Краснодонцев не выезжал. А бывает, что и до магаза уже не ходок.
— Давите на жалость? Закон на нее не купишь! Пришла повестка — будьте любезны откликнуться, помочь. Не буду спрашивать, знали ли вы печника Колечко. Знаю — дружили.
Старичок-лесовичок покачал головой, словно нащупывая равновесие своей памяти.
— Скоро вновь свидимся, дай бог, с товарищем.
Счуртяков — к делу. Он не знал, что искать, поэтому импровизировал:
— Сохранились у вас его фотографии?
Лесовичок задумался, приблизив указательный пальчик к виску. Пальчик напоминал засохшую морковинку.
— В альбоме есть несколько пожелтевших. Да зачем вам?
— Хочу на Колечко посмотреть.
Федоров, кряхтя и охая, полез в низ тумбочки, достал альбом с потертым плюшевым верхом. Полистал. Нашел. Скувляков перехватил альбом:
— Это вы где?
— На крыльце моего дома, он рядом с колечковским стоял. Его фриц бомбой достал в сорок втором.
Спичтяков вспомнил расположение домов на Славянке. Церковь, дом-засыпушка в глубине, следующий — новый пятиэтажный и рядом тот, который дед Колечко возвел.
— Где ваш дом стоял, пока его фриц бомбой не достал? — Схуятяков следовал на ощупь.
— На Славянке.
— А после того, как ваш дом фриц бомбой достал, где вы жили?
— Опять же на Славянке.
— У кого?
— Так у Колечко и жил, в подвале. Мы с ним вместе подвал вырыли, чтобы в бомбежку спасаться. Вырыли заранее, еще в финскую. Подвалов у Колечко было два. Верхний-то он сам вырыл, а нижний — я ему помог, там было труднее, ему бы одному ни за что не справиться. Он на карачках лопатой махал, а я землю в мешках оттаскивал и поднимал. И укрепляли столбами тоже вместе. По ночам, все по ночам…
Когда Федоров поднял голову на гэбиста, того уже рядом не было. Старичок-лесовичок перекрестился. И пошел в магаз. Там, он слышал, должны были привезти.
Просторный актовый зал Горьковского университета: президиум и трибуна
Просторный актовый зал Горьковского университета.
Прямо перед зрителем трибуна. Слева — длинный стол и стулья, это президиум. Справа на стене висят портреты русских писателей вперемежку с вождями пролетариата. Примерно так: Гоголь, Ленин, Пушкин, Свердлов, Толстой, Жданов
и т. д. Вожак университетской комсомольской организации Михаил Крошеняткин сидит на одном из стульев. Он готовится к предстоящему собранию. Штудирует присланные ему распечатки текстов песен пятикурсника истфила, выбравшего себе псевдоним Кух. Крошеняткин одет правильно.
К р о ш е н я т к и н (сам с собой). Наверняка окажется какой-нибудь сморчок закомплексованный. Так… Что это за песня… “Клянусь париком Кобзона”… (Напевает на вальсовый мотивчик.) “Я влез в автобус, безмерно грустя, лезу в карман за удачным словом, девчонки жмутся грудью, а я чувствую, от них пахнет порохом. Клянусь париком Кобзона, у меня нет другой жизни…” Белиберда. Потом от девчонок пахнет, а не порохом. Они сдали зачет и едут домой. И от них пахнет трудовым потом. И при чем здесь Кобзон? Туманно…
В зал входит Галина Варинова, заместитель Крошеняткина по идеологической работе. Она одета правильно.
В а р и н о в а. А-а… Ты уже здесь… Получил распечатки? Прочитал это?! (Напевает на вальсовый мотивчик.) “ Я влез в автобус, безмерно грустя, лезу в карман за удачным словом, девчонки жмутся грудью, а я чувствую, от них пахнет порохом. Клянусь париком Кобзона, у меня нет другой жизни…” На, понюхай! (Подходит к Михаилу, садится на стул рядом, поднимает руку, чтобы он мог понюхать ее подмышку.) Пахнет порохом?
К р о ш е н я т к и н. Нет, потом пахнет, трудовым потом. Ты сдала зачет?
В а р и н о в а (вновь поднимает руку и придвигается ближе к Крошеняткину) . А ты не чувствуешь?!
