— Э-э, а вот с вами я задержусь на некоторое время... — иногда нежно обращался он к какой-нибудь ведущей, вообще-то не особенно умной, но симпатичной, наслаждаясь ее полным благодарности взглядом.
— А вы, с вами сегодня вечером ни за что, от вас — ни звука, убирайтесь с глаз моих долой... — заявлял он другой, после чего умышленно переключал программу не сразу, а некоторое время прикидываясь, что колеблется, что ждет от нее просьбы, прямо с экрана, не делать этого.
Да, он мог по собственной воле вершить судьбы высокомерных политиков, управлять карьерами неприлично много зарабатывающих спортивных звезд и самовлюбленных кумиров поп-музыки, мог на равных дискутировать со всеми этими умниками, кичащимися своими титулами и званиями, мог одним движением пальца подзывать к себе или отталкивать всех хорошеньких ведущих, дикторов или актрис, которые часами прихорашиваются перед зеркалом только для того, чтобы появиться перед ним... Он мог проделывать все это со своими согражданами, но особенным наслаждением было поступать так по отношению к иностранным программам. Одна только мысль о том, какую работу должны были проделать целые съемочные группы, чтобы добиться безукоризненности сценографии и великолепия костюмов, какие усилия приложены для того, чтобы сообщить ему, что происходит в самой удаленной от него точке земного шара и на что он бросает всего лишь мимолетный взгляд, вселяла в него неповторимое чувство собственного могущества... Он даже мог позволить себе не замечать войн и подписаний мирных договоров, равнодушно отворачиваться от дорожных и климатических катастроф, от тысяч жертв, не обращать внимания на открытие новых небесных тел, комет, звезд, галактик... Сам Господь Бог не может с такой скоростью вызывать к жизни и отменять события... Сам Господь Бог этим своим указательным пальцем, которым он столетиями грозит нам из-за облаков, не может так быстро отрегулировать миропорядок, как может это сделать он, одним-единственным движением большого пальца.
— Нет, этого не может и сам Бог! — предпринял он однажды дерзкую попытку прервать какую-то передачу, в которой актер воодушевленно декламировал псалмы царя Давида, нажал на кнопку и увидел, что попытка удалась, псалмы сменились рекламой, прославлявшей какой-то освежающий газированный напиток. Да, это Исайлович любил больше всего. Чувствовать себя всемогущим. И еще чувствовать, что дистанционный пульт «Самсунга» стал как бы естественным продолжением его руки. Все, что предлагало ему телевидение, стояло на втором месте. Ведь по пятидесяти двум доступным каналам показывали гораздо больше, чем может посмотреть один человек. Среднестатистический человек, но не Исайлович. Он-то уже привык смотреть по каждому из каналов совсем чуть-чуть, а потом связывать разрозненные сегменты в единое целое. С фильмами было гораздо легче, предсказуемость действия была очевидной, обычно ему было достаточно всего нескольких минут от начала или конца, чтобы безошибочно реконструировать все остальное. Да, начало или конец, и все ясно, особенно если речь шла о мелодрамах. Именно они подавали ему идеи для очередной встречи с той самой незамужней дамой. Ему нравилось, чтобы их еженедельные встречи по пятницам начинались или заканчивались, как в кинофильмах. Из них он заимствовал понравившиеся ему сцены. Один раз он позвонил ей в дверь как коммивояжер... В другой раз — как пилот, разыскивающий своего брата... В третий раз он прощался с ней, изображая призванного в армию резервиста, которого отправляют на войну защищать родину... В четвертый — навеки расставаясь, ибо звезда их счастья угасла навсегда. Ему нравилось быть кем-то другим, ему нравилось, чтобы и она всякий раз была какой-нибудь новой женщиной. Иногда он падал перед ней на колени, обнимал ее ноги и умолял любить его, иногда отталкивал, несмотря на ее слезы, и утверждал, что никогда не питал к ней никаких нежных чувств. И при всем этом она всегда была под рукой, жила по соседству, всего в пятнадцати минутах ходьбы вниз по улице. Итак, сценарий и текст он заимствовал из мелодрам. А так как кабельная сеть в ночные часы передавала и порнографические фильмы, некоторые довольно свободные решения он вводил в свой арсенал и оттуда. Его незамужняя партнерша, видимо, не очень часто заглядывала в телевизор и лишь изумленно трепетала, когда Исайлович осыпал ее фразами вроде: «О, любимая, обожаю тебя до умопомрачения, обожаю...» Или когда выдыхал ей в ушко нечто весьма откровенное: «Повернись, сегодня вечером я войду в тебя сзади». Правда, с выпусками новостей было потруднее. Их нужно было постоянно сравнивать, сопоставлять, запоминать различия... Но только до тех пор, пока он не понял, что на самом деле важно только то, под каким соусом подается то или иное событие. Все остальное было одинаково, и именно этот «соус» придавал тот или иной вкус в сущности одному и тому же «блюду». Соотношение счастья и несчастья не менялось веками, несчастье большинства, поделенное на счастье отдельных людей, всегда давало постоянную величину, на которой базировались все остальные пропорции мира. И поскольку Исайлович был силен в бухгалтерии, он уже давно пытался обнаружить эту константу, складывая множество несчастий и небольшое количество счастья и производя деление. Интересно, что результат этого действия всегда колебался в районе пятидесяти двух, плюс-минус сколько-то десятых, но если округлить, то всегда получалось, что на каждые пятьдесят два несчастья приходится одно целое счастье. В том, что кабельное телевидение транслировало ровно пятьдесят два канала, он видел хороший знак, подтверждение своих расчетов. Себя он, разумеется, воспринимал как счастливчика. Пятьдесят две программы — это идеальное количество.
«Человеку не нужно ни больше, ни меньше...» — говаривал он обычно, когда, перед тем как заснуть, еще раз прокручивал все каналы, чтобы сравнить, что и где показывают.
И все-таки особняком, на первом месте, стояли документальные передачи и путешествия, то есть так называемые научно-популярные программы. Возможно, поэтому у себя на работе Исайлович считался человеком не только хорошо информированным, но и умным. О чем бы ни заходил разговор, ему всегда было что сказать. Пускай немного, одну-две фразы, ведь ровно настолько он и углублялся в ту или иную телевизионную тему, но все, что он говорил, было не только всегда «по делу», но чаще всего оказывалось совершенно неизвестно другим. Юбилей, историческая дата, экзотическая специя, на сколько сантиметров в год тают ледники, есть ли жизнь после жизни, химическая формула новейшей добавки к продуктам питания, обычаи какого-нибудь дикого племени, скандалы в высшем обществе, количество убитых или умерших от голода за одну минуту нашей жизни, технические новинки в катерах последнего поколения, причина исчезновения отдельных видов птиц... Что угодно, обо всем Исайлович хоть что-нибудь да мог сообщить. В конце концов он и самого себя убедил, что знает все и обо всем. Так что телевидение обеспечивало ему ощущение собственной значимости. Хотя, неизвестно почему, он не упускал случая с гадливостью бросить: «Телевизор? Да я его вообще не включаю!»
Прошел уже целый час, как кабельная сеть перестала работать, и Исайлович серьезно забеспокоился, а чем он будет удивлять сослуживцев в понедельник, за утренним кофе в бухгалтерии.
— Сколько же я всего пропустил? Просто представить невозможно, это невосполнимая потеря! — пожаловался он самому себе вслух, в этот вечер впервые расслышав в звуке собственного голоса, прозвучавшего в пустой квартире на высоком первом этаже, нотку отчаяния.
Нотку? Отчаяния? И тут Исайлович вдруг обратил внимание на звуки. Уровень громкости в его телевизоре был ровно таким, чтобы перекрывать все остальные звуки. Теперь он услышал, и это его очень обозлило, что из всех соседних квартир доносилось клокотание чужих телевизоров. Именно так, их звук был похож на клокотание. Как будто кто-то долго, очень долго, старательно полощет горло. Исайловича опять бросило в пот от ярости, он еще так-сяк мог смириться с тем, что сигнала нет ни у кого, но теперь, когда он понял, что это произошло только с ним, что все остальные беспрепятственно наслаждаются множеством программ, он просто взбеленился. Ох, как бы он сейчас обрушился на любого представителя этой кабельной сети, но была суббота, там нет даже дежурного, чтобы принять заявку, придется ждать понедельника, чтобы сказать им, что он думает об их деловых качествах.
Да, другие телевизоры работали, он ясно слышал и разнузданные музыкальные номера, и острую полемику политиков, и шумные спортивные трансляции, и патетические реплики из фильмов на всех языках мира... Если напрячься, если сконцентрироваться, можно было бы выделить из всего этого гвалта только один канал и следить за ним, хотя бы без изображения. Но это не то. Не одно и то же. И не потому, что пришлось бы довольствоваться лишь звуком. А потому, что в таком случае он зависел бы от чужой воли. Он не мог распоряжаться чужими пультами, а это значит, он не мог распоряжаться и своей судьбой. А к этому он уже привык.
