— Не говори ничего, — просит она. — Пожалуйста, не говори ничего.
— Я и не говорю.
И я не помню, кто кого поцеловал, я — ее или она — меня. Да это и неважно. Этим утром мы целуемся там, в коридоре. От нее пахнет сном и сигаретой. Пахнет вчерашним вином.
— Ты что-то освободил во мне, — словно извиняясь, говорит она.
Но я не знаю, кому из нас следует извиняться, я прижимаю ее к себе со смелостью и уверенностью, которые до сих пор остаются для меня загадкой. Последние рубежи рухнули. Она так же держит меня. Мы стоим в коридоре на первом этаже. И хотя мы оба смущены, мы не останавливаемся.
— Нет, — говорит она. — Только не здесь. И не так.
— Пойдем в твою комнату, — предлагаю я.
— Нет, в Анину.
Все происходит в Аниной кровати. Я расстегиваю ее ночную рубашку.
— Ты не должен смотреть на меня, — говорит она.
— На что именно ты запрещаешь мне смотреть?
— Ни на что. Я хочу отдать тебе все, что у меня есть, даже если я потом и пожалею об этом. Но сегодня…
— Вот именно, сегодня.
Мы словно сломали печать, и, сколько бы раз мы раньше ни делали это с другими, то, что мы делаем сейчас, самое запретное. И это дарит нам глубочайшую радость.
— Будь со мной осторожен, — просит Марианне.
— Руководи мною.
— Молчи. Не останавливайся.
Она знает, что я спал с ее дочерью. Из-за этого мы как будто заключили союз. Не такой, какой заключен у меня с Сельмой Люнге. Я замечаю, что она стесняется своего тела. Частицы ее истории живут во мне. Она все знает о сексуальности. И все время, пока мы лежим в кровати, помнит, что она на семнадцать лет старше меня. У нее наверняка были другие мужчины, не только Брур Скууг и соседский парень. Что, интересно, знал Брур Скууг? Может, она чувствует, что рядом с ней совсем юный парень? Но я не хочу быть юным парнем. Я хочу быть мужчиной. Она вчера упала. И я нес ее на спине. Такие простые символы. Неужели этого достаточно, чтобы чувствовать себя сильным? Какая еще смелость мне нужна? Я даже разрешаю себе наслаждаться ею, хотя всегда боялся показывать женщине именно это чувство. С Маргрете Ирене, Аней и Ребеккой Фрост я был робок и сдержан. Мне было стыдно. С Марианне я не испытываю чувства стыда. И хотя ее тревожит собственный возраст, я замечаю, что она знает себе цену, что она занималась этим гораздо больше, чем я, на это у меня хватает опыта. Сексуальность оказалась ее бичом. В некотором роде она посвятила ей свою жизнь. Кто оставил свой отпечаток на их дочери, она или Брур Скууг? — думаю я. Аня обладала опытом, который не знаю, где получила. Таким же опытом обладает и ее мать. Ее лицо распухло от слез и от сна. Она хочет скрыть это от меня, чувствует, что некрасива. Но я упиваюсь каждой мелочью, каждой морщинкой, каждой трещинкой на губах, запахом ее дыхания.
— До чего же ты красивая, — шепчу я ей на ухо.
— Не говори так, — просит она и отворачивается.
Неожиданно она сильно царапает мне спину и бурно кончает, совершенно неожиданно, с коротким громким всхлипом, непохожим на ее вчерашние рыдания, хотя и в нем тоже слышится отчаяние. Я почти не шевелюсь и не знаю, что мне делать, можно ли и мне кончить, не отпуская ее, ведь мы не предохранялись.
Ее плач не стихает, но я не могу удержаться. По моим толчкам она понимает, что сейчас произойдет, сразу приходит в себя и шепчет:
— А сейчас ты должен меня отпустить!
Я повинуюсь, но она тут же хватает меня, хочет, чтобы и мне было хорошо. Она владеет мной больше, чем я — ею. Она как будто наслаждается моей молодостью, моей откровенной страстью, силой чувств и безудержностью, характерными для этого периода моей жизни. Теперь она играет со мной, хотя все очень серьезно. Вскоре я уже не могу сдерживаться.
— Не стесняйся, — говорит она и закрывает глаза.
Марианне продолжает плакать. Еще несколько минут она плачет в моих объятиях. Тихими, другими, усталыми слезами.
— Не надо больше плакать, — говорю я.
— Сейчас перестану, — успокаивает она меня.
Я думаю, что после смерти Ани и Брура Скууга прошло еще слишком мало времени. Что-то не так, хотя все как будто правильно. Как это могло случиться после того, что случилось накануне?
Она читает мои мысли.
— Ты боишься, что теперь нам станет труднее?
— Ничего я не боюсь.
— Но раскаиваешься?
— Нет.
— Почему мы должны были это сделать? Нас как будто кто-то подталкивал к этому.
— Ты же знаешь, что я все время чувствовал к тебе.
— Да, но ты примешивал к этому слишком много Ани.
— Ничего удивительного. Мы лежим в ее кровати.
— Но Аня умерла. Я это чувствую. Ее здесь нет. Она не смотрит на нас с неба, как бы мне ни хотелось в это верить. Если бы я в это верила, я бы никогда не позволила этому случиться.
Она обозначила проблему, думаю я. Точно так же ее обозначила Ребекка ночью после кораблекрушения яхты. Но раньше или позже плотину прорывает. Ее прорвало вчера, ее прорвало сегодня. Крайние точки — такие разные. И расстояние между ними может быть очень коротким. Почему Марианне это допустила? — думаю я. Чего она от меня хочет? Ведь о чем-то она думала? Может, я для нее просто инструмент? Важный кирпичик в каком-то сложном плане? Спаситель жизни превращается в любовника? В таком случае, играл ли ту же роль мужчина, который утонул?
Мы целуемся, как ровесники, слишком рано ставшие взрослыми. Я наслаждаюсь ее возрастом, ее опытом, тем, что она так свободна, несдержанна и вместе с тем так застенчива. Однако, несмотря на то, что мы очень близки в эту минуту, ее лицо замыкается, медленно, словно волшебство между нами исчезает, потому что мы стали любовниками, потому что наши отношения отныне будут зависеть от порывов и страсти, потому что отныне мы гораздо легче можем ранить друг друга, потому что отныне мы оба инстинктивно хотим защитить себя от разочарований, которые можем друг другу доставить.
Мы лежим в постели. Мне восемнадцать лет, я полон сил и снова хочу ее. Она замечает это и горячит мою страсть, которую я так долго считал позором. На этот раз она плачет еще дольше. Ей не нужны утешения. Теперь у нас есть ритуал. Как только я отпускаю ее, я тут же чувствую ее руку. Все так просто. Глаза открыты, потом она зажмуривается.
Я не смею спросить ее, в чем дело. И чувствую себя одиноким, хотя она лежит рядом. Она обнимает меня. И тем не менее я чувствую где-то в теле источник холода и мороза.
Полдень давно миновал, мы с Марианне стоим на кухне со своими сигаретами и кофе, и я вижу, как она устала. Ее мучит мысль о том, что только что случилось.
Она подходит ко мне.
— Я плохо обошлась с тобой, — говорит она. — Ты этого не заслужил.
— Ты все выворачиваешь наизнанку.
— Пожилая женщина соблазняет молодого человека. Не очень красиво, ни для тебя, ни для меня. Если бы ты был на два года моложе, я бы понесла уголовную ответственность.
Я смеюсь:
— Успокойся. Кто кого соблазнил?
— Давай больше об этом не говорить, — быстро просит она. — Но и не будем придавать этому слишком большого значения. Моя жизнь чересчур трудна, чтобы я могла позволить себе какие-либо отношения.
— Разве у тебя не было отношений с тем человеком, который утонул?
— Не такие, как ты думаешь.
— Он действует в конце твоей истории?
— Не спрашивай. Пожалуйста. Ты все узнаешь.
— Значит, мы с тобой не одно целое? Не любовники?
— А ты хочешь быть моим любовником? Не думаю, что это было бы умно с твоей стороны. Может, мне надо серьезно тебя предупредить?
Мы пытаемся поддержать веселый тон, но то, что мы говорим друг другу, очень серьезно.
— Между нами стоит Аня?
— Нет, я тебе уже сказала. Не так. И хотя мы оба горюем по ней, мое горе отличается от твоего. Ты можешь спокойно продолжать жить. Но после всех ужасов, которые я пережила, я не уверена, что когда-нибудь смогу пойти на нормальные отношения с мужчиной. И я хочу, чтобы ты это понимал.
Таким тоном она говорит со своими пациентами, думаю я. Диагноз. Никаких чувств. Одни факты. Но ведь в нашем случае слишком много чувств.
— Нам не обязательно строить планы, — говорю я, чтобы помочь ей.
— Или питать слишком большие надежды. Ты, наверное, заметил, что мне часто бывает нужно побыть одной.
— Да. И удивлялся, куда делись все твои друзья.
— Они есть, но я не хочу приводить их домой, и, надеюсь, ты понимаешь, почему. Мне нужен покой.
— И тем не менее ты сдала мне комнату?
Она кивает, глубоко затягивается:
— Да. Потому что пустой дом начал меня пугать.
— Ты могла бы его продать.
Она опять кивает.
— Знаю, но я еще к этому не готова.
— Ты еще молодая, — говорю я. — Гораздо моложе, чем сама думаешь. Еще можешь родить ребенка, создать семью.
