Ознакомительная версия.
Я обняла и поцеловала Настьку. Постаралась обнять так, чтобы она почувствовала, что она очень мне нужна, что она — моя, родная, что мама все равно ближе и важнее, чем папа. Ну ведь это так? Так придумано природой, не нами.
Настька прижалась ко мне — вжалась в меня. Я знаю это чувство, я помню его тоже с детства. Как хотелось иногда вжаться в маму, раствориться в ней, в ее большом и бесконечном тепле. И когда тепла этого не стало, как же его иногда не хватает.
— Всё? — спросила я Игоряшу. — Иди умойся, и чтобы Никитос тебя таким не видел.
— Мне уйти? — растерянно спросил Игоряша.
— Возьми деньги, Настьку… — Я почувствовала, как напряглась Настька, крепко прижавшаяся к моему боку. — Или ладно, она пусть помогает Никитосу — всё равно он стёкла один не соберет. А ты быстренько сходи в магазин, а то я совсем запустила хозяйство.
— Что купить? — Игоряша с готовностью взял ручку, лежавшую, как обычно, у нас на кухонном столе, и салфетку — чтобы писать список.
Как я ненавижу эти его списки! Игоряша пишет списки всегда — перед тем как поехать отдыхать, на отдыхе — что привезти маме, что не забыть посмотреть, как распланировать оставшиеся деньги и дни, причем списки эти абсолютно бесполезные, он все равно все делает не так — забывает, или я ему не даю следовать «списку». Пишет списки, что купить в магазине, и потом список этот найти в магазине не может, пишет списки, на какие фильмы сходить и что обсудить с детьми…
Что в этом плохого? Ничего, кроме того, что я ненавижу выражение «по списку». Кроме того, что я не люблю Игоряшу. Со списками и без.
— Купи всего. Чтобы жилось радостно.
— Хорошо, — согласился Игоряша, подумал и переспросил осторожно: — А это в каком смысле? Купить тебе вина?
Я вздохнула.
— Игорь, возьми три тысячи рублей и ни в чем себе не отказывай. И давай быстрее. Завтра всем рано вставать.
— Я пойду с ним, мам, — сказала вдруг Настька и вздохнула совершенно так же, как и я. И посмотрела на Игоряшу: — Ты сам не разберешься!
— Не разберусь, дочка, не разберусь!
Страшно обрадованный, Игоряша вскочил, заплясал на месте, переступая с ноги на ногу. Я поняла, что если в течение минуты он не исчезнет с моих глаз, разрыдаюсь уже я. Я плачу приблизительно два раза в год, но потом мне так плохо, что я ни видеть никого, ни говорить ни с кем не могу.
— На счет три… — проговорила я.
— Да! Да, Нюсенька! Да, одна нога здесь, другая…
— В Мырмызянске! — Я подмигнула Настьке. — Выше нос, ревнивица! Всё твое пока с тобой, держи его крепче!
Настька тем же серьезным взглядом посмотрела на меня и тоже постаралась подмигнуть. Вот хорошо это всё или плохо? Горько или сладко? Черное или белое? Это серо-буро-малиновое в крапинку. По-другому не получается, увы.
— Ура!!! — раздался дикий вопль Никитоса. — Он ее сожрал, а я ее вытащил! Йес! Йес! Ура!!!
Я заглянула в детскую. Он — это пылесос. Она — штора. Никитос не дал пропасть шторе в недрах зловредного пылесоса. И он прав в оценке ситуации. Ура. А вовсе не «увы». По-другому у нас у всех не получается — и — ура!
Как же мне не хотелось разбираться с Громовскими! Тем более что теперь мне предстояло разбираться еще и с Селиверстовыми. Мать Кирилла уже написала жалобу, нашлись одноклассники, которые охотно подтвердили, что я унижала мальчика, применяла запрещенные приемы…
— Две серьезные жалобы за первые три недели работы, Аня, это много, — сказала Нецербер, на самом деле на вид не очень расстроенная моими делами. — Почему так происходит?
— Роза, а можно, я к тебе на урок схожу? Вот у меня окно сегодня, пятый класс пошел на диспансеризацию, а у тебя — урок. Можно, я у тебя посижу?
— А какой у меня в это время класс? — небрежно спросила Роза. — Да в принципе какая разница! Приходи! Мне все равно сегодня работать некогда. Завтра такая проверка приедет… Посидишь у меня с ними, фильм им какой-нибудь покажешь…
— Да нет, послушай, я как раз хочу посмотреть, как ты проводишь урок. И как дети себя держат. Я хочу разобраться, почему они со мной ведут себя как…
— Сволочи? — договорила за меня Нецербер. — Во-первых, посмотри на себя. Ты небрежно одета. Как на экскурсию в Подмосковье. А надо одеваться, как в театр. Школа — это театр, понимаешь? Ты на сцене, на тебя смотрят сотни глаз, а ты в джинсах и невнятном свитере ходишь. Поглоти их внимание собой! Это раз. Два — они пробуют на зубок каждого.
— Почему с такой ненавистью?
— Провоцируешь ненависть, наверно. Ну ладно, кто тебя ненавидит, скажи мне.
— Громовский.
— Да брось! — Нецербер махнула большой рукой. — Ерунда какая! Что ты ему сделала?
— Вот. О чем и речь. Как я вошла, так и ненавидит, с первой секунды. И Кирилл Селиверстов ненавидит.
— Не Будковский? — уточнила Роза.
— Нет, не Будковский. Будковский безобразничает, мешает уроку, но ненависти нет. А Кирилл…
— Так, а еще кто?
— Еще… В пятом — никто, а в восьмом «В» — Тамарин, разумеется.
— Вот видишь! — засмеялась Роза. — Отчетливо прослеживается логика! А девочки-лидеры, наверно, к тебе, наоборот, лояльны, да?
— Вроде того.
— Конечно. Потому что ты презираешь мужчин. Ты — главная женщина.
— А ты — нет?
— Я? — Нецербер как будто удивилась.
— Да. Ты. Ты же — вообще самая главная. А тебя ведь они не ненавидят.
— Да, они меня любят. И уважают. — Роза смотрела на меня совершенно непроницаемыми глазами. — Только подписи в прошлом году ходили по квартирам собирать, чтобы меня уволили.
— За что?!
— А! — она махнула рукой. — Якобы за несправедливость. Просто я одну девочку перестала замечать. Понимаешь? Не унижала, не обзывала, не занижала оценки. Не видела, и всё. И у нее аж все закипело в голове от этого. Подговорила своего юношу, а он — друзей. Вот и пошли по квартирам.
— Почему по квартирам, не понимаю?
— А что, в школе ходить? — улыбнулась Роза. — В школе я хожу по коридорам. Нормально застегнись! — громко крикнула она кому-то. — Я тебе еще утром сказала! И волосы причеши, на дикобраза похож! Что за мода такая у них, не знаешь? Мальчики просто все как дебилы с этими вздыбленными прическами.
— У меня Никитос тоже так ходит, — вздохнула я. — Башка перевязана, половину волос пришлось сбрить, а из оставшихся Настька ему начёс утром делает и лаком брызгает. Пробовала запрещать, так она его в школе причесывала, лак с собой носила.
— Ага, — невнимательно сказала Роза и похлопала меня по плечу, глядя уже в другую сторону. — Так что хочешь — приходи. Но все равно ты так ничего не поймешь. У меня все сидят тихо, не вякают, не блеют.
— Но почему, Роза? Двоек боятся?
Роза пожала плечами.
— У меня успеваемость хорошая. Нет. Уважают. Я же тебе сказала. Аня! Ты в школе сколько? Три недели? И пришла такая вся свободная, чужая. Здесь правила, как в любом замкнутом коллективе. Можно, я не буду проводить прямые параллели?
— Чтобы не обижать места заключения?
— Ага, вот-вот, — кивнула Роза. — И язык у тебя, как бритва.
— Так что, если бы я была манной кашей…
— Ты — не манная каша. Ты — чужая, раз. Ты — мужененавистница, два. Ты — обижаешь детей, три.
— Так они…
— Они — это они. Они — дети. Глупые, неразумные. У них нет высшего образования. Они не рожали. Не теряли близких. Их надо всему учить. А ты их высмеиваешь и унижаешь. Они это сразу чувствуют, им не нужно для этого провести с тобой год. С первой минуты чувствуют, кто ты и что. Не знаю, как это происходит. И они вынесли тебе приговор.
— Мне уходить из школы?
— Ты что? — вполне искренне удивилась Роза. — Зачем? Заставь их относиться к себе по-другому. Если тебе это нужно, конечно. С Громовскими плохая история. Как бы это разрулить половчее, не знаю пока…
— Роза, да что за история-то, в самом деле! Мальчик растоптал мой телефон, которым я записывала его мат на уроке, а потом его мама сбила Никитоса, не зная, что это мой сын, вот и всё! В темных очках ехала вечером, да по тротуару…
— Так-то оно так… Да не так! Дети про тот случай на уроке не так говорят. Не знаю, будем разбираться. Хорошо бы тебе найти подход к Громовскому.
— Он — урод.
— Вот видишь! — всплеснула Роза руками. — Что и требовалось доказать. Ты пока не справляешься. У меня — уродов — нет. Понимаешь? У меня на уроке все послушные, вежливые, вышколенные дети. Делают домашнее задание. Не отвлекаются на посторонние темы и предметы.
— Но — как?
Роза улыбнулась:
— С этого надо было начинать. Ты бы видела себя, когда ты пришла к нам. Все — дерьмо. Одна ты — умная, свободная, со скуки решила пойти в школу поработать. В любой момент можешь уйти. Ничего не боишься, всех отбреешь. А вот и нет!
— Ладно.
Мне давно уже было нехорошо от разговора с Розой. Я понимала, что она права. Мне не хотелось признавать ее правоту. И я не понимала, как так получается. Я пришла в школу с простыми человеческими мерками, но они здесь не срабатывают. Не получается. Нужно что-то другое. Но что? И потом, я не хочу ничего в себе менять — ни принципы свои, ни мерки. Так меня воспитали родители, так меня воспитала жизнь.
Ознакомительная версия.
