Ознакомительная версия.
— Ладно.
Мне давно уже было нехорошо от разговора с Розой. Я понимала, что она права. Мне не хотелось признавать ее правоту. И я не понимала, как так получается. Я пришла в школу с простыми человеческими мерками, но они здесь не срабатывают. Не получается. Нужно что-то другое. Но что? И потом, я не хочу ничего в себе менять — ни принципы свои, ни мерки. Так меня воспитали родители, так меня воспитала жизнь.
— Не согласна, вижу, — констатировала Роза. — А может, ты и на верном пути. И мы здесь все заскорузли. И ты пришла, чтобы всё взорвать. Попробуй.
— Да я… Я литературу пришла преподавать и русский язык!
— Вот и преподавай, — прищурилась Роза. — Попробуй неделю не преподавать нравственность, даже в своем классе. Потом мне расскажешь, что из этого вышло. Козлов! Ко мне подойди! Ничего там не прячь, что было в руках, с тем и подойди! Давай-давай, смелее, Козлов!
Я смотрела, как высокий, нелепый, качающийся в разные стороны от своего собственного роста, к которому он пока не привык, старшеклассник шел к Розе, держа в руке какой-то предмет.
— Что это? — спросила я Розу тихо.
— Трубка. Курительные смеси курят. Трубка не его.
— Ты все уже знаешь?
Роза долгим взглядом посмотрела на меня.
— Аня, тебе очень повезло, что ты пришла именно в эту школу, и что здесь у тебя есть такие старшие товарищи, как я.
Я не стала напоминать Нецерберу, что старше — я, на год или даже на два. Тем более что это не так. Старше я была в детстве. А сейчас старше Роза. На все те годы, что она преподает в школе.
После того как Громовская сбила Никитоса, я ее сына не видела. Дни неслись, как в карусели, урок за уроком, я попыталась вспомнить — а что, в одиннадцатом «А» у меня урока не было? Да нет, вроде был. А видела ли я Илюшу, от которого столько неприятностей? Если и видела, то не заметила. Скорее всего, его не было на уроке. Потому что, когда он наконец появился, я это сразу ощутила.
— Привет! — сказал он мне. — Здороваться надо со старшими!
Я спокойно вдохнула-выдохнула. Ну так, начало многообещающее.
— Здоровайся, Илья Громовский, — ответила я, — и присаживайся, не маячь.
Громовский хмыкнул и начал насвистывать что-то свинское. Что-то мучительно знакомое, какую-то блатную песню… А откуда я знаю блатные песни? Да я их и не знаю. Просто от его свиста тут же появились какие-то неприятные, липкие ассоциации.
— Анна Леонидовна! — отвлекла меня от ненужных мыслей Оля Улис, милая полная девочка с природным румянцем на всю круглую щеку. — Вы проверили наши эссе?
— Эссе? Да, проверила. И если честно, встала в тупик.
Я не уверена, нужно ли говорить детям о том, что я по какому-то поводу встаю в тупик. Хотя, если учесть, что другие учителя рассказывают детям, как они провели каникулы в Бразилии, что любят их коты, или же жалуются на маленькую зарплату, то мой тупик — еще не самое сокровенное, чем можно поделиться на уроке с учениками. Интересно, чем делится Роза? Думаю, ничем. Поэтому они ее и уважают.
— Можно ближе к теме? — Миша Сергеев сидел, откинувшись на стуле, качался и барабанил пальцами по парте. — Результаты огласите, будьте любезны.
— Результаты? Пожалуйста. Все двойки.
— В смысле? — Миша даже хохотнул.
— А у меня? — осторожно спросила Саша Лудянина.
— И у тебя, — вздохнула я. — У тебя с плюсом.
— Точно не тройка с минусом? — уточнила довольно спокойно Саша.
— Точно.
— Да блин, она меня достала! Народ, мы чё, будем терпеть этот наглёж? Да кто она такая?
Я походя обратила внимание, что Илья Громовский сегодня избегает личных обращений в общении со мной. На «вы» принципиально не хочет называть, а на «ты» — видимо, побаивается. И что он боится остаться в одиночестве, апеллирует к товарищам.
В дверь неожиданно заглянула Роза.
— Слышу родной голос! — весело сказала она и отыскала глазами Громовского. — Илюся, ты о чем беспокоишься, что произошло? Из коридора тебя слыхать!
— Ни о чем, — буркнул Громовский и уткнулся головой в планшет.
— Нам Анна… м-м-м… — начал объяснять Розе Миша Сергеев, сев ровно и перестав качаться на стуле.
— Леонидовна! — подсказала ему Саша.
— …да, Леонидовна — всем двойки за эссе поставила. И мне, в том числе.
— А у тебя, Мишаня, что, от перегрузок что-то с памятью случилось? — Роза смотрела на Мишу взглядом, который мне лично было бы трудно выдержать.
— В смысле? — насторожился Миша.
— В том самом! Ты за три недели не смог выучить отчество учителя, с трудом его выговариваешь.
Миша усмехнулся уголком рта, но ничего не сказал.
— Вот, а еще хочешь, чтобы за эссе тебе ставили пятерки. Если у человека такая плохая память, на какие пятерки он может рассчитывать? Я верно говорю, Анна Леонидовна?
— Да.
Я не знала, как держать себя с Розой при детях, я вообще по-прежнему не знала, как себя держать. Легко командовать дома Игорьком и Никитосом с Настькой. А здесь…
— Ну-ну! — Роза подмигнула классу и мне одновременно. — Не шалить! Проверю! Овечкин — тебя особенно касается! — Роза погрозила пальцем Мише.
Миша мгновенно стал буро-красным. Я удивленно посмотрела на него. Когда за Розой закрылась дверь, Громовский тут же радостно прокомментировал:
— Папаня его наконец признал, вот он на радостях и стал Овечкиным.
Миша яростно взглянул на Громовского и выплюнул ругательство.
— Ну чё ты, чё ты, Мих? — зло засмеялся Илья. — У всех должна быть папина фамилия. Я вот папу своего люблю, а ты?
Миша вскочил, рванулся было к Громовскому, но тот как сидел, развалясь на двух стульях, так и продолжал сидеть, улыбаясь и даже не пошевельнувшись.
— Что, помахаться хочешь? Не-е, я обещал Розе Александровне, не могу ее подвести. Вали на место.
Миша потоптался около огромного Громовского, перегородившего ногами проход, и, бурча ругательства, вернулся на место. Хорошо бы иметь такие фильтры для ушей — не пропускающие мат. Все слышу, а мат не слышу.
— Миша, я не слышала твой мат. И больше никогда не услышу, договорились? Иначе придется прерывать урок и вызывать Розу Александровну.
— Договорились, — сказал Миша. — Извините. Достал меня просто этот…
Громовский заржал.
— Давай-давай, Мих, не стесняйся!
— Мальчики, как же оба всех достали! — сказала Саша. — Ну выйдите в коридор и там выясняйте отношения, кто из вас хуже и кто главный.
— Громовский главный, и Громовский хуже, это ясно, — сказала я.
Илья довольно ухмыльнулся:
— А зато Сергеев — Овечкин! Ме-е-е-е… — проблеял он и ловко увернулся от учебника, которым Миша запустил в него.
Коля Зимятин прокашлялся и попросил:
— Анна Леонидовна, можно посмотреть свою работу?
— Коля, я постепенно стала привыкать к тому, что теперь, разговаривая с учителем, дети не встают, часто даже не поднимают руку, если хотят что-то спросить или сказать. В том числе хорошие, воспитанные дети.
«И те дети, кто меня принял», — я не стала говорить дальше вслух. Это и есть демократия в школе? Или это хамство, почему-то всеми молчаливо принимаемое как должное. Орут с места депутаты в Думе, орут на учителя дети в классе… Почему только никто так не орет на Президента? Или на Розу Нецербера? Всё народное вече кончается на пороге царских палат. Рассасывается.
— Можно, конечно, — ответила я Коле, который сразу встал и теперь стоял, слушал меня очень внимательно. — Я сейчас всем раздам работы. Но у тебя, Коля, ошибок, насколько я помню, нет.
— А почему же тогда двойка? Или вы пошутили?
Я протянула сидящей на первой парте девочке стопку работ:
— Раздай, пожалуйста.
— Меня зовут Вика, — сказала девочка совершенно нейтрально.
— Хорошо, — кивнула я.
— Вы же не знаете, как нас зовут, — уточнил Миша.
— Ты — Миша Сергеев-Овечкин, — сказала я. — Остальных я постепенно запоминаю.
— И ничего такого в этом нет, что учитель не знает, как зовут его учеников. В течение трех недель не смог выучить, — пожал плечами Миша. — И это не мешает ему получать зарплату. Маленькую, но стабильную.
Так, спокойно. Методы, примененные мною на Кирилле Селиверстове, мне самой слишком дорого стоили. Я с тех пор так и не смогла простить себе, что на равных сражалась с мальчиком, который младше меня в три раза, и била его тем же оружием — ужасным, запрещенным моей собственной внутренней конвенцией правды, нравственности — чего угодно.
— Миша, встань, пожалуйста.
Миша, поколебавшись, встал.
— И давайте договоримся, друзья мои. Меня раздражает, что вы сидите, развалясь, на моих уроках. И заговариваете без спросу и не вставая.
Одиннадцатиклассники молча смотрели на меня. Кто с любопытством, кто с ухмылкой, кто — довольно спокойно. Шимяко, попросившего меня на первом же уроке «отвалить», сегодня, к счастью, не было. Зато был Громовский.
Ознакомительная версия.
