Теперь старик и Дейзи едут к ним: он — из Тулузы, она — из Парижа. Одна телекомпания хочет снять фильм о Грамматике, в качестве подобающего интерьера выбран отель «Кларидж». Сегодняшний семейный ужин должен закрепить перемирие, однако Пероун со своей рыбной ношей, пробираясь сквозь толпу обратно на Хай-стрит, не испытывает по этому поводу особого оптимизма. Слишком часто ему случалось ужинать с тестем, и он очень хорошо знает, чем кончаются такие ужины. К тому же три года — долгий срок, и за это время Иоанн Грамматик обзавелся новыми привычками: стакан вина перед ужином или поздним обедом он теперь предваряет несколькими порциями джина, завершает день двумя-тремя бокалами скотча, а перед тем, как лечь в постель, прибегает к пиву, «чтобы прочистить мозги». На пороге дома дочери он обычно появляется в самом радужном настроении; однако неосознанное желание быть здесь главным заставляет его стремительно напиваться. На ранних стадиях опьянения он мил и обаятелен — прекрасный собеседник, веселый и остроумный, умудренный опытом литератор, умеющий сам красиво говорить и других выслушивать. Но вот вершина пройдена, и перед Иоанном открывается длинное пасмурное плато угрюмого опьянения, пробуждающего демонов злобы, паранойи и жалости к себе. Теперь можно не сомневаться, что вечер кончится скандалом, если только все сидящие за столом не готовы весь вечер льстить Иоанну, поддакивать Иоанну или просто внимать Иоанну — молча, часами. Но так обычно не бывает.
Дойдя до машины, Пероун сгружает благоухающий пакет в багажник, к туристическим ботинкам и прошлогодним мячам для сквоша. В этот миг его посещает неэтичная мысль: хорошо было бы — для всех, не исключая и самого старика, — пока он еще «на взлете», незаметно опустить в его бокал с крепким красным вином какое-нибудь легкое успокоительное с краткосрочным действием, производное бензодиазепина; а потом, когда он начнет зевать, проводить бедного старого поэта наверх или в такси. И пусть бедный старый поэт спокойно спит всю ночь. Кому от этого хуже?
Неспешно проехав в гуще машин пару сотен ярдов по Мэрилебон, он замечает в зеркале заднего вида, позади двух других машин, красный «БМВ». Видна только часть крыла, и невозможно понять, есть ли у этого «БМВ» внешнее зеркало. А в следующий миг его загораживает белый фургон. Не исключено, что это Бакстер, но встреча с ним Пероуна не пугает. Пожалуй, он бы даже поговорил с ним. Случай интересный, и помощь он предложил вполне искренне. Гораздо больше его волнует пробка — что-то впереди перегородило дорогу. Снова взглянув в зеркало, он уже не видит красного автомобиля. А в следующий миг забывает о нем, привлеченный витриной магазина телевизоров.
На множестве телеэкранов — электронно-лучевых, плазменных, переносных, домашних кинотеатров — одно и то же изображение. Премьер-министр дает интервью. Камера наплывает на лицо — ближе, ближе, и наконец весь экран занимают огромные движущиеся губы. Не так давно он обмолвился, что если бы остальные знали то, что знает он, наверняка проголосовали бы за войну. Возможно, этим медленным наплывом режиссер откликается на неизбежный вопрос зрителей: правду ли говорит этот политик? Но как понять, правду тебе говорят или лгут? На эту тему есть немало исследований. Пероун читал книгу Пола Экмана. Оказывается, в улыбке самоуверенного лжеца остаются не задействованы некоторые лицевые мышцы. Они двигаются только при выражении искреннего чувства. Улыбке обманщика чего-то недостает. Но легко ли заметить неподвижность каких-то мышц, если лица людей так сильно варьируют в мелких деталях, отличаясь жировыми прослойками, выпуклостями и впадинами, костной основой? При том что закоренелый лжец первым делом старается убедить самого себя. И если ему это удается — обман исчезает.
И все же мы продолжаем инстинктивно всматриваться в лицо говорящего, пытаясь прочесть его намерения. Друг или враг? Вечный вопрос. И пусть правильный ответ дается нам не более чем в половине случаев, как показывает история, дело того стоит. Особенно сейчас, на пороге войны, когда народ полагает, что еще не поздно выйти из игры. И что же, этот человек действительно считает, что война обеспечит нам лучшую защиту? Что у Хусейна есть оружие массового поражения? Вообще-то премьер-министр может вполне искренне заблуждаться. Даже ярые его противники не сомневаются в его благих намерениях. Возможно, он совершает чудовищную ошибку. А может, все кончится хорошо: диктатора удастся свергнуть с минимальными потерями, а через год или два в измученной тиранами стране пустит ростки демократия — светская или исламская, неважно. Зажатый в дорожных тисках возле ряда множащихся лиц, Генри переживает двойственность в отношении к войне как болезненное головокружение, как беспомощность. Хорошо, что он выбрал простую и безопасную профессию нейрохирурга.
Он видел пациентов, неспособных не то что читать по лицам — они даже родных и близких узнать не могут. Как правило, это связано с поражением правой центральной веретенообразной извилины после инсульта. Нейрохирург здесь бессилен. А еще бывает временная потеря памяти на лица — транзиторная просопагнозия. Подобное он наблюдал во время своей единственной встречи с Тони Блэром. Дело было в мае двухтысячного — гладко-невинного, как сейчас многие пытаются представить. Тогда все умы занимал другой общественный проект, имевший успех. Возражений не было, и все шло как надо. Решено было превратить здание бывшей электростанции на южном берегу Темзы в музей современного искусства. Идея смелая и блестящая. На открытие Отдела современного искусства галереи Тейт собрались четыре тысячи гостей — политики, общественные деятели, богатые и знаменитые. Сотни юношей и девушек разносили шампанское и бутерброды, и в общем восторге и ликовании не слышалось и доли цинизма, что для подобных мероприятий редкость. Генри попал туда от Королевского колледжа хирургов, Розалинд получила приглашение через свою газету. С ними пришли и Тео с Дейзи, но сразу растворились в толпе, и до следующего утра родители их уже не видели. Гости толпились в гигантском индустриальном пространстве бывшего турбинного цеха; их возбужденные голоса взмывали к высокому потолку, где под чугунными фермами завис гигантский паук. Примерно через час Генри и Розалинд оставили тесную компанию и, прихватив бокалы, пошли взглянуть на относительно пустые галереи.
В тот день им было так хорошо, что даже мрачные образчики концептуального искусства выглядели умильно, как детские поделки на школьной выставке. Пероуну понравился «Взрыв в сарае»[12] Корнелии Паркер — забавная конструкция, напомнившая Пероуну рождение идеи в мозгу. Они зашли в зал Ротко и провели там несколько минут, зачарованные гигантскими густо-вишневыми и оранжевыми прямоугольниками. Потом прошли в соседнюю галерею и приблизились к еще одной, как показалось им сперва, инсталляции. Часть ее — невысокий штабель кирпичей — в самом деле была выставочным экспонатом.[13] А позади нее, в дальнем конце зала, стоял премьер-министр и рядом с ним директор галереи. В двадцати футах от них, слева от кирпичей, символически отгороженные бархатной лентой, толпились представители прессы — человек тридцать фотографов, репортеры и какие-то, видимо, музейные работники и чиновники с Даунинг-стрит. Пероуны подошли как раз в тот момент, когда все по некой случайности затихло. Блэр и директор улыбались в камеры, снимаясь на фоне кирпичей. Беспорядочно мигали вспышки, но фотографы делали свою работу без выкриков и суеты. Сцена казалась тихим продолжением дремотной галереи Ротко за соседней дверью.
Затем директор — он, видимо, искал повод прекратить фотосессию — заметил Розалинд и помахал ей рукой. Они знали друг друга по какому-то процессу, окончившемуся благополучно для обеих сторон. Директор повел Блэра в обход кирпичей через весь зал, к Пероунам, за ними устремилась вся команда — фотографы с камерами наготове, колумнисты с блокнотами на случай, если все же произойдет что-то интересное. Пероуны беспомощно следили за их приближением. Толпа обступила их со всех сторон; кто-то подтолкнул их к премьер-министру, кто-то пробормотал их имена. Блэр пожал руку сперва Розалинд, потом Генри. Пожатие оказалось крепким, мужественным; и, к удивлению Пероуна, Блэр смотрел на него с интересом и как будто его узнал. Взгляд умный, проницательный и неожиданно молодой. Он еще не знал, что готовит ему грядущий день.
— Я восхищен вашей работой, — произнес премьер-министр с чувством.
— Спасибо, — автоматически ответил Пероун.
Он был тронут. Возможно, подумалось ему, Блэр, у которого такая прекрасная память, что он запоминает все подробности министерских докладов, слышал что-то о безупречной отчетности их больницы в прошлом месяце, возможно, кто-то похвалил при нем работу нейрохирургического отделения: эффективность процедур за последний год повысилась на двадцать три процента… Лишь позже Генри сообразил, насколько нелепо такое предположение.
