– Что же такое сделал ваш муженек, что его заперли в тюрьму? – спросил я.
– Это очень приличный человек, – уверенно ответила она. – Он хорошо поработал в жизни. И никакой он не жулик, как вся эта сволочь в тюрьме!.. Он очень страдает, смею вас уверить, от окружения мерзавцев, где один развратнее другого… Ему не с кем поговорить даже… Поэтому он молчит. В камере его прозвали Неприятным! А ведь он умеет быть таким вежливым! В отличие от других, он никогда не крал, господа. Это не жулик и не подонок! Он даже не пил, господа, в том числе на нашей свадьбе. Ему требовалось сохранить рассудок, чтобы убедиться в моем целомудрии. «Заткнись! – орал он через стол всем, кто пытался подшучивать над ним. – Со мной это не пройдет! Знаю, как бывает. Все пьют, новобрачный тоже, и когда надо приступить к действиям, он ничего не соображает. Достаточно, чтобы новобрачная закричала, как он уже доволен и проглотит все».
Если бы он узнал, что ему подсунули товар, бывший в употреблении, то впал бы в неистовство. Мог бы и меня убить. Есть у моего мужа один недостаток: он скептик и верит лишь тому, что сам видит. В данном случае у него были сомнения… Я тысячу раз клялась ему. Моя мать тоже. Она являлась гарантом. И вот наступает день свадьбы и первая брачная ночь. При одной мысли, что он наконец поймет, что его не обокрали, что он будет моим первым, я с ума сходила от радости. Вы не можете себе представить его счастье, господа, когда он понял, что его штука не входит. Надо было это видеть! Он плакал, клянусь вам, господа! Было странно видеть такого здоровяка (он весил тогда сто кило, но это было до язвы и татуировок) плачущим, как ребенок. «Я буду любить тебя, Рене, – говорит, – всю жизнь. Я не сделаю тебе больно, не напрягайся, дыши глубже!» И – гоп-ля! – он с ходу пробился внутрь. Мне показалось, что я попала под циркулярную пилу. Заорала, как безумная. Похоже, внизу даже перестали пить. У некоторых женщин разыгрались нервы. Тогда явилась моя мать. Подумать только, ведь я ее единственная дочь! И стала мне помогать… Держала голову. Вытирала виски. «Послушайте, Венсан, – говорит она ему, – поумерьте свой пыл, вы ее продырявите!» Но мне нравилось, что он так грубо со мной обращается. «Уходи, мама! – кричала я ей. – Пусть природа возьмет свое!» Но та не уходила, сидела, как каменная, на краю постели, на которой работал Венсан. Могу смело сказать, она была свидетельницей того, как я стала настоящей женщиной… Говорят, что я ревела, как зверь, и заливалась кровью. Тогда она стала паниковать. «Слезайте, Венсан, – орала она, нанося ему удары по заднице своей сумкой, – а ну прочь, грубиян несчастный! Вы ей еще сделаете ребенка!» Ничего себе коррида была! Она тащила его за ноги, а я, сжимая бедрами поясницу, не отпускала. В те времена мои бедра были сильными! Я была лучшей прыгуньей в высоту в школе.
Ну просто классная история с кровопусканием… Мы так и не узнали, что он наделал, этот скептик Венсан, чтобы его лишили солнечного света.
Да, не всем этим пансионерам напротив повезло, как ему. Он получил терпеливую и верную жену.
Иные среди них даже не отдавали отчета в своем несчастье, и им уж лучше было находиться в одиночке, подальше от возможных сюрпризов.
В бистро, как на заклание, приходила одна маленькая блондинка. Пока она отправлялась в тюрьму, любовник дожидался ее, прочищая глотку с хозяином. А когда она, расстроенная, готовая уронить слезу в его жилетку, возвращалась со свидания, он целовал ее взасос. И все отворачивались, чтобы не видеть.
* * *
Спустя десять дней такого хождения сюда, как на службу, мы стали задавать себе вопрос: а что мы тут делаем? Благодаря двенадцатиградусному пиву запросто могли стать алкашами. Мы отливали все чаще. Маячившая на горизонте серая стена отражалась на нашем моральном состоянии. Мы со страхом думали, что, в отличие от бабочки, нас притягивала к себе тень. Тюрьма вошла в нашу плоть, в наш мозг. Вечером, в своем лесочке, мы засыпали под невероятный тюремный шум: звенели ключи, шаркали шаги, слышались крики от побоев… Пришлось купить в аптеке успокоительное на базе цветов апельсинового дерева. Не за горами был нервный срыв, не говоря о том, что мы не двигались с места в главном. «Поздравляю с находкой! – иронизировал Пьер. – Она первого сорта! Ребята, мой друг настоящий гений! Я им здорово горжусь… Нам тут хорошо… Легко… Мы ничем не рискуем… Встречаемся с приличными людьми!» Что мне было ему ответить? Мой отличный план разваливался на глазах. В кино можно видеть потрясных головорезов, которые выходят на волю остервенелыми, готовыми взорвать Солнечную систему. Могу вас заверить, что это чистая выдумка! Они держат всех взаперти. Про запас!.. Иначе что за жизнь ожидает общество? Дети перестанут ходить в школу!.. А если отменить образование, то все полетит к черту!..
Лично я ни за какие коврижки не стал бы делиться мыслями с хозяевами бистро «Чокнемся со всеми». Это были типичные осведомители! Уж лучше было просто перейти улицу и заказать напротив камеру!
«Тем хуже, – говорил я себе. – Сохраним прежние поганые документы. Будем жить в подполье, раз уж выпала такая планида. Вне общества. Будем красть, грабить, драться, саботировать, наводить повсюду страх…» Я весь так и дрожал от благородного гнева!
И тут нам сообщают об освобождении одного парня. Ему скостили срок! Гангстер. Говорят, настоящий. И предлагают с ним познакомиться. Похоже, он может нас заинтересовать. Такого упустить нельзя!
Делаем вид, что не так уж горим, но ладно, раз они настаивают!
Этот бездельник вышел только в полдень. Пришлось его ждать. Только подумать, что он даже не спешил проснуться в такой великий день, а может, и не очень стремился оказаться на воле.
Шел проливной дождь, настоящий муссон! Наконец выходит. Бегом пересекает площадь. Напоминает курицу при землетрясении. И чуть было не попадает под автобус. Шлепает по лужам, забывая про тротуар. Сторожа под тюремным навесом покатываются со смеху, сопровождая его громким «чао» и соответствующим жестом…
Бросаемся к нему – таким он выглядит доходягой. Предлагаем сесть. Он скользит по изрядно мокрому пластику. Усаживаем на стул, вытираем туалетной бумагой – весь сортирный рулон на это уходит. Стаскиваем замшевые туфли и носочки. Ну и ножки у этой красотки! Так и шарахаемся от вони. Официант тащит ему грогу. «Скверный грог, – говорит гангстер. – Хочу Виандокс». Это его первые слова свободного человека… Он так и набрасывается на Виандокс. Лакает, производя шум, как в вокзальном туалете. Руки у него дрожат. Но ему на все наплевать. Жидкость стекает на галстук. Приходится вытирать подбородок. Не спускаем с него глаз, как с тяжелобольного. Этот опасный преступник завораживает всех. Мы обступили его. Хозяйка приносит в лоханке теплую воду. Надо же! Становится перед ним на колени и начинает мыть его вонючие лапы. Нелепый иисусик не возражает, продолжая лакать свое пойло. Мы не смеем взглянуть друг на друга – такое испытываем жестокое разочарование.
Ясное дело, что из этого типа мы ничего не выудим. Даже пытаться не стоит. Он ничем нам не поможет. Этот человек уже никогда не пойдет на дело. Его сломали. Превратили в обычное архигнильцо. Дали досрочную отставку. Вот чего добились надсмотрщики за десять лет заключения – сделали жалким отребьем. Прежде у этого спеца по ограблению фургонов была кличка Три Церкви. От того человека ничего не осталось. Только несколько зубов… Ему сорок лет… И вся жизнь впереди…
Мы уж собирались слинять, когда услышали слова хозяина: «Ну, давай-ка, Три церкви, расскажи что-нибудь. Чем мы можем тебе помочь? Чего тебе хочется?»
– Бабу!
– Чего?
– Бабу! И побыстрее!
Все, кроме самого Три Церкви, рассмеялись. Мы же с чувством отвращения вышли на улицу.
Тогда-то мне пришла в голову дьявольская идея…
Пьеро тотчас с восторгом поддержал меня. Даже стал от радости подпрыгивать на месте. «Ты растешь на моих глазах», – говорит. Он хлопал меня по спине, жал руку, намеревался поцеловать, словно я подарил ему электрический поезд. Идея была самая примитивная, доступная любому мудаку, при условии, впрочем, что тот имеет понятие о том, что такое сочувствие к человеческой беде. Кто способен привлечь к себе на грудь страдающую женщину, для которой поцелуй не имеет цены. Сама же идея напоминала мечту, которую не смеешь воплотить.
После стольких скучных дней, проведенных в обществе пьянчужек-надзирателей, бесчестных официантов, выживших из ума вдов и разного другого дерьма, нам было приятно заняться чем-то серьезным. Ведь в конце концов машина, красивая одежда, хорошо приготовленная еда не все в жизни! Личность при этом как бы не функционировала! Существовал явный дефицит эмоций.
Проверив бак с горючим и тормоза – нам предстоял долгий путь к местам, где полно дичи, – мы покинули город. Пьеро от нетерпения сучил ножками, предвкушая новую охоту и делая стойку, как сеттер. «У меня заранее стоит», – говорил он. Его охватило предсвадебное волнение… Имеете ли вы понятие о том, что такое питомник сучек? Так вот мы решили заняться настоящим браконьерством! Мы займемся вами всерьез, мои красотки! Так, что вы запоете, как фанфары, на все лады!..
