Встаю. Подхожу. Кружу вокруг нее. Ощупываю икры, потом колено. «Нога холодная… Плохо циркулирует кровь, покалывает в бедре… Вы носите эластичные трусы?» – «Да». «На резинке?» – «Да». Вздыхаю. Закатываю глаза… Естественно! «Следуйте за мной». Переходим в салон. Палас, зеркала, шведская стенка. Хирургический свет. Страшно жарко. «Начнем с небольшого теста». Прошу ее проделать дыхательные упражнения, вот так, в ее плотном костюме и, Бог знает, всем, что под ним… «Руки на бедре! Ниже… Нажмите на позвоночник. Не сдвигайте ноги. Да ну же!» У нее все трещит – кости, молнии. Она настороже. Потеет, задыхается, становится красной. «Все одеревенело, все здорово одеревенело, мадам. Теперь не двигайтесь!» Она застывает, складки выделяются еще более. А теперь – гоп-ля! – я задираю ей юбку до поясницы. Зрелище чудовищное! «Ничего удивительного, мадам, вам не хватает кислорода. Поглядите сюда». Она смотрит в другую сторону. Ее лунообразное лицо отражается во всех зеркалах. Стянутая ремешком, это страшно безвкусная особа. «И вам не мешает эта штука? Это же не пояс, а каркас! Вы носите его для умерщвления плоти? Или вы дали обет? Для самоистязания? Самоистязание? Так. Можете расслабиться. Опустите юбку…» Она расслабляется. Я веду ее к стенке. «Повисите на этой перекладине… Вот так… Совсем свободно. Неподвижно!» Считаю до десяти. Она становится пунцовой, как перед инфарктом. Я оттягиваю ее розовокашмирный лифчик… Ужас! Бюстгальтер превращается в шарф. Складки тела наполовину вылезают наружу. Он душит ее. Резинка так и впилась в тело. «О Боже! Ну и дела! Ужас какой! И вам удобно это носить?» Я слегка оттягиваю злополучную синтетику. Так и есть! Все опадает. Агония бюста. Две злополучные груди повисают, как пострадавшие жертвы.
Долой! Долой прокладки! «Ну как теперь? Зачем вам бюстгальтер? Для вас это галстук, упряжка, намордник, что ли? Я хочу знать. Я жду. Объясните мне. Может, вам нужен этот чепчик? Или вы кому обещали? Слезайте!» Она падает, как спелая груша. «Снимайте пуловер и пиджак, я позову моего сотрудника». По интерфону: «Господин Пьер? – Да. – Поднимитесь к нам, пожалуйста. – Иду…» Приходит. Представляю: мой специалист по трусикам. С огорченным видом демонстрирую ему смущенную в своем корсете из черного, так сказать, просвечивающего нейлона клиентку. «Что вы об этом думаете?» Тот в отчаянии говорит «уф» и рассматривает ее издали. Затем тоже кружит вокруг. Раскладывает по частям. Морщится. Огорченный, подходит, не выражая никакого восторга, оттягивает бретельку, которая сухо щелкает, рассматривает прокладку для бюстгальтера. «Мадам может снять колготки?» – «Сейчас, сейчас!» Она снимает их так поспешно, что чуть не падает на пол. Потрясенные, переглядываемся. Он мучительно раздумывает. «Что скажешь?» – спрашиваю его. «Не вижу!» – отвечает тот растерянно. И опускает руки. «Действительно, не вижу!» Вот дьявол! Бабенка начинает хныкать. Закрывает лицо руками. От ее рыданий разрывается сердце! Проклятая работа! «Ясное дело, – вздыхаю, – нам не хватает только этих потоков воды! Чего ревете, словно жертва какая? Думаете, это облегчит нашу работу? Лучше приходите, когда успокоитесь!» Ни слова утешения. Ничего! «О, я несчастная!» – стонет она. «А как же иначе, мадам, когда носите эту прозрачную гадость? Вы, может, думаете, что нам приятно видеть розовую кожу через черную ткань? Вы действительно думаете, что это может кого-нибудь прельстить? Так вот, я вам говорю, что это – траур, траур в обтяжку. Траур-под-жирком!» – «Знаю, – вопит она. – Что же мне делать? Говорите! Я уже все испробовала!»
Достаю ножницы. И начинаю отсекать нейлон, а затем эластик. Обрезки падают на палас… Вот. Теперь перед нами женщина в натуральном виде, напоминающая ростбиф, который режут дольками… Она заливается еще пуще… Пьеро потихоньку переключает кондиционер на «макси-холод». «Стойте, – говорю ей. – Мне пришла в голову идея… Можно попробовать…» Она поднимает заплаканные глаза, в которых загорается огонек надежды. Тушь для ресниц расползлась по всему лицу. Перед нами чернокожая рожа. Она внемлет мне, как оракулу. Я вдохновенно кружу вокруг нее. Она следит за мной и начинает надеяться. Прикасаюсь к этой живой материи и взвешиваю каждую ее частичку на ладони. Немного мну, чтобы оценить ее плотность. «У вас отличные груди на любителя, – говорю. – Слишком жирные, слишком тяжелые, изрядно провисшие, но, без всяких сомнений, красивые, их полукружия просто восхитительны». Становится изрядно холодно. Это жена сенатора, она дрожит. Вокруг ее сосков образуются мурашки. Существует скандинавская эрекция. «Сейчас мы снимем мерку». Пьеро приносит складной сантиметр, который щелкает, как опереточный гром. Всякий раз, когда я прикасаюсь к ней этим инструментом, она привскакивает… Диктую коллеге, который записывает в блокнот. Расстояние между грудями… Диаметр ореолов… Рост… Бедра… Ширина лобка внизу и наверху. Межножье… Металл холодный. На нем появляется влага. Она дрожит все сильнее. А мы ведь ничего такого себе не позволяем. Ни неприличного жеста, ничего. Напротив… На наших губах застыла тень презрительной улыбки.
«Мел!» Пьеро передает мел. Начинаю разметку на голом теле. Мел очень жирный. Длинный, как свеча. Рисую вокруг сисек. «Мы используем двойной шелк, – объясняю клиентке. – Белый. Блестящий. Получится превосходно. Вы будете похожи на одалиску. На вас будут аккуратные бретельки, вот такие». Рисую пунктиром. «Они могут лопнуть в любую минуту. Но будут подчеркивать грудь, способную свести с ума массы… Плечи узкие. Шея тонкая. А грудь большая. Контрастность лишь вызывает сладострастие. Вас должна окружать тайна. Чтобы возникали вопросы: как все же держится это непрочное и очаровательное здание? Гарантирую, желание возникнет тотчас. О, если бы я был мужчиной, я бы думал об одном: как разрушить, взорвать, сломать любыми средствами это неуловимое, на грани терпимого, равновесие?» Она упивается каждым моим словом. Передаю мел господину Пьеро: «Посмотрим, что можно сделать с трусиками!» Встав на колени, Пьеро разрисовывает ее пах. «Низ в том же стиле. Легкая доза целомудрия и тайного вызова. Но вполне взрослого. Зрелого. Научного. Мы вам сделаем профессорское дезабилье. Чтобы ничего не показывать, только намекать с помощью дырочки на поясе из чуточку романтичного гипюра. То же самое вокруг бедер. Все будет держаться на волоске…» Мы работаем как безумные… И вот появляется что-то мимолетное. Тем более желанное. Это чудо исчезнет, если не схватить его поскорее. Чтобы потом сказать: мы о нем знали. Чтобы рассказывать о нем на мужских обедах. Со слезами в голосе. Чтобы стать легендой… «Стойте!» Она умоляет с закрытыми глазами. Ласкает каждого из нас своими руками. «Сделайте что-нибудь. Скорее! Скорее!» Она хватает нас под поясами. «Поторопитесь, – шепчет она. – Мне страшно холодно». Наши пуговицы летят, как пули автомата. Мы яростно отбиваемся. Без стеснения отталкиваем ее. Женщина уже вцепилась зубами в палас. «Не смейте нас трогать! – кричим. – Никогда!» Но все равно раздеваемся. Стоя на коленях, она подползает к нам. Совсем голову потеряла. Ей кажется, что она окружена целой армией стоящих пучком мужских членов, отраженных в зеркалах. И все для нее одной. И вот уже она ищет нас по всем углам, потерявшись в лабиринте, наталкиваясь на зеркала. Одно из них разбивается вдребезги, это пятое за две недели. И все равно рентабельно. Теперь она похожа на запеченный в черное кусок мяса. Это черное служит ей убежищем, ее «почти», ее слюнявчиком!..
Тем временем мы бросаемся с Пьеро в объятия друг друга, как Ромео и его хахаль! Для этого мы как раз освоили один трюк. Делать его надо перед доведенной до крайности клиенткой. Та совсем с катушек слетает от разочарования. Как она нас только не обзывает – педиками, гомиками, педрилами, засранцами, придурками, грязнулями. Эта светская женщина знает все выражения. И извергает их с таким пылом, что может покраснеть брюссельская шлюха. Ее душит гнев. Нет, это нам так не пройдет! Ни за что! Никогда! Она плачет от ярости. Бросается на нас и хочет непременно разлучить. «А я? – орет она. – Неужели мне ничего не достанется?» И бьет наотмашь. «Отклейтесь, гадкие свиньи!» Мы квохчем, как куры, которых режут. «Не трогайте! Это криминал!» Заталкиваем ее в другой угол салона. Но она снова за свое. Мы как можем увертываемся от нее. «Никуда не денетесь, гниды паршивые!» И впивается в нас как пиявка. Пьеро отсылает ее коленом под зад. Тогда она сваливается на меня. Ну и кривляка! Она вылизывает меня, и тут уж я готов. Она пускает в ход весь арсенал условных рефлексов. И действует как настоящий насос. Словно готовится к свадьбе. И вот я уже слышу зов трубы. «Попробуй тоже, – кричу Пьеро. – Это того стоит». Пьеро заставляет взять его за ухо, я отваливаюсь, уступаю ему место, и он садится верхом на нее. «Да, ты прав, – говорит. – Очень даже интересно… Очень…»
* * *
– Правее! – кричит он теперь.
