Идея провести лето, потягивая содовую в лавке у Лу, меня совершенно не вдохновляла. Моя половая активность происходила исключительно у меня голове и оставляла после себя чувство опустошенности и стыда — всякий раз, когда я находил временное облегчение наедине с собою в уборной. Казалось, останься я дома чуть дольше — я просто сойду с ума.
Однажды гадалка нагадала мне, что удача всегда будет со мной. Гадалке, конечно, так сказать ничего не стоило. Все мы хотим, чтобы нас подбадривали. Но я верю, что это может быть правдой. По-моему, у меня и правда есть ангел-хранитель, который вмешивается, когда наступает совсем уж полная безнадега. Мой Великий Побег летом 1944-го состоялся благодаря моей тете Бетси из Чикаго, у которой была подруга, вышедшая замуж за бизнесмена, который знал одного человека из кинобизнеса по имени Уоррен 3. Ноукс. Ноукс работал в Чикаго, в дистрибьюторской конторе голливудской киностудии «Двадцатый век Фокс». После долгих метаний этот ангельский персонаж, которого я и в глаза никогда не видел, умудрился пристроить меня на работу посыльным в исследовательскую группу фильма, который в Голливуде должен был снимать сам великий Фрэнк Капра.[28] Когда я наконец покидал Боулинг-Грин, мама плакала. А отец был счастлив, что избавился от меня.
Моим непосредственным боссом был Уолтер Вест, большой немногословный человек, обладавший невероятной способностью оценивать фотографические изображения. Он не просто смотрел фильм — он жадно пожирал его и наслаждался им с аппетитом, удовлетворить который было невозможно. Большую часть жизни Уолтер проводил в темноте, как летучая мышь, следя покрасневшими глазами за лучом проектора. Ничто так не возбуждало его, как вид бобин с кинопленкой. Говоря, что Уолтер «большой», я имею в виду «ну просто очень большой». Я почти никогда не видел его без пончика или какой-либо другой сладости, осыпавшей его пиджак сахарной пудрой, как перхотью. По отношению же к целлулоиду Уолтер был просто маньяк. Он готов был пересматривать на большой скорости кучи пленок, лишь бы найти тот единственный самородок кинозолота, который все пропустили. Наше задание от господина Капры (да простит меня Бог за то, что я вынужден был называть его «Фрэнк», но хотя бы не «Фрэнки» или «шеф», как его звали работники студии постарше) заключалось в том, чтобы сделать подборку изображений Японии — все, что можно найти, начиная с новостных роликов и заканчивая японскими художественными фильмами, для того, чтобы использовать это в кинокартине, которая должна была сниматься по заказу правительства Соединенных Штатов под названием «Знай своего врага».
Офис, в котором мы работали, отличался от моей голливудской мечты, как небо и земля. Я ожидал, что окажусь среди немыслимой роскоши, рядом со знаменитыми кинозвездами, парящими по мраморным лестницам в белых платьях, могущественными режиссерами в сапогах для верховой езды и лакеями в черных фраках, что снуют с серебряными подносами в руках, предлагая всем бокалы с шампанским. Я даже представить себе не мог ту тяжелейшую работу, которая совершалась во время съемки: всю эту толчею на съемочной площадке, крики и вопли среди электрических проводов, микрофонов, кинокамер, гримерш, девушек с хлопушкой, ассистентов, первых помощников, вторых помощников, кинооператоров, звукооператоров и бог знает кого еще.
Но даже те съемочные площадки, на которые я заглядывал мельком, когда выключали красный свет («Не входить, идет съемка!»), были более привлекательными, чем наш убогий маленький офис студии «Двадцатый век Фокс» в заброшенном здании на Вестерн-авеню. Два кинопроектора со снятыми кожухами — для звука и для картинки, — старый, потрепанный стол, заваленный коробками с кинопленкой, и пара расшатанных стульев — вот и все, что там было. Здесь-то Уолтер и занимался своим колдовством, просматривая фильм за фильмом в поисках «вишенок», которых так жаждал господин Капра. Изредка этот великий человек появлялся сам — в дорогом двубортном костюме и фетровой шляпе, источающий запах сигар и одеколона.
— Уолт! — кричал он. — Ну-ка, что там приготовил для меня сегодня старый Санта?
Поскольку моей работой было бегать по поручениям Уолтера, а также того, кто выше на иерархическом насесте (то есть практически любой и каждый), шанс посмотреть кино вместе с ними мне выпадал нечасто. Но то, что я смог увидеть, было для меня откровением. Изображения, которые выбирал Уолтер, Капра склеивал друг с другом, добавлял графику, которую давала Диснеевская студия, и комментарии, которые озвучивал Джон Хьюстон. То была пропаганда чистой воды, призванная показать нашим ребятам на Тихом океане, кто же стоит против нас: нация роботоподобных, современных и фанатичных самураев, запрограммированных на убийство и смерть во имя своего императора. Кадры с японцами, толпы которых синхронно кланяются в сторону императорского дворца, или взрывают китайские города, или маршируют по маньчжурским равнинам, подклеивались к сценам из художественных фильмов. Не сомневаюсь, это действовало очень сильно, но лично меня интересовал не столько общий эффект законченного фильма, сколько материалы, которые мы разыскивали в процессе его изготовления. Это стало для меня настоящим введением в мир японского кино, включая даже самые примитивные фильмы с драками на мечах, — и я очень быстро сообразил, что мы имеем дело с источником несметных сокровищ.
Один фильм нам полюбился особо. Сняли его в 1940-м, и назывался он «Китайские ночи». Уолтер был им так покорен, что немедленно послал меня пригласить господина Капру. Сначала господин Капра не смекнул, в чем дело, поскольку не разобрался с главным героем, которого, как я узнал много позже, играл великий Кадзуо Хасэгава. «Ну, и что прикажете с этим делать? — спросил он, нетерпеливо размахивая сигарой. — Этот парень выглядит как чертова девка!» Но постепенно фильм его затянул. Он и Уолтер были так заворожены финалом, что даже забыли отослать меня с каким-нибудь поручением, и я смог досмотреть с ними фильм до конца. Поскольку субтитров не было, содержания мы не поняли. Для нас это была просто смена изображений, великолепно срежиссированные сцены. Особенно впечатляла работа камеры — очень интимная, но не назойливая. Почти никаких крупных планов, никакой фальшивой эффектности. То была сама жизнь, за которой спокойно, но очень пристально наблюдали. Никогда не забуду лицо господина Капры, когда побежали титры с составом исполнителей — после финальной сцены, когда китаянку, собравшуюся утопиться в реке, спасает ее японский муж. Слезы капали на его отутюженный костюм, и он тяжело дышал от волнения. Вытирая руками глаза, он задел правую щеку потухшей сигарой и оставил на лице черный след, похожий на потекшую тушь для ресниц.
— Да, япошки на голову выше нас! — сказал Капра. — В Америке мы такие фильмы делать не можем. Зрители не поймут. А эта девочка, Уолт… кто эта маленькая китайская девочка?
Уолт не знал, но пообещал выяснить. Потом мы узнали, что зовут ее Ри Коран.
Я смотрел вместе с Уолтом и другие фильмы, среди которых иногда попадались долгие и скучные, но очень многие были почти такими же захватывающими, как «Китайские ночи». Я понятия не имел, что именно мы смотрели. Что-то из шедевров Мидзогути или Нарусэ?[29] Да и кто из нас мог тогда знать, чьи это фильмы? А теперь это все вообще вспоминается как в тумане. Но та китаянка осталась со мной навсегда. Уолтер и я частенько мурлыкали ритмичный китайский мотивчик ее песни из фильма. Подобно лампе Аладдина, она вызывала в воображении образы чарующего мира, которые сам я вообразить бы не смог, словно обещая билет в ту самую Нетландию, по которой я тосковал с того момента, как начал говорить.
Когда подошло мое время призываться в армию, мы сбросили пару больших бомб на Хиросиму и Нагасаки. Не люблю об этом говорить, но и тут вышло так, словно мой ангел-хранитель коснулся меня крылом. Мысль о том, что на нас могла напасть Япония, приводила меня в ужас. Не говоря уже о том, что я вообще не создан для солдатской службы. Спасло же меня от этой жуткой участи — а также ускорило мой Второй Побег — письмо, которое господин Капра написал своему другу, большой шишке в штаб-квартире генерала Макартура в Токио. Звали его генерал-майор Чарльз Уиллоуби. «Чарльз о тебе позаботится», — пообещал господин Капра, сунув мне в руки гаванскую сигару, которую достал из кармана своего пальто. Позже я предпринимал попытки закурить эту великую штуковину, но меня всякий раз рвало.
На самом деле все оказалось не так просто, как уверял господин Капра. Чарльз, конечно, мог бы обо мне позаботиться, будь я в Японии, но сначала мне нужно было явиться в подразделение по набору персонала для дипломатической службы в Кливленде. И они соглашались взять меня, только если я буду обладать какими-нибудь нужными им навыками или умениями. Поскольку никакими языками, кроме английского, я не владел и никакого другого опыта работы, кроме как мальчиком на побегушках у Уолтера Веста, у меня не было, рассматривать мою кандидатуру для работы за границей всерьез было проблематично. Я мог предъявить всего лишь парочку своих навыков, которые могли бы хоть как-то им пригодиться: я печатал на машинке, как молния (чемпион по машинописи, школьный чемпионат штата Огайо, 1941 год), и еще выучился у мамы стенографии — она когда-то работала секретаршей в страховой компании в Чикаго.
