У Кудрета мурашки забегали по спине: а что, если она и в самом деле явится?
Держа в руке розовый листок, он не переставал думать о том, явится или не явится на суд Сэма, и благодарил всевышнего за то, что начальство вручило ему письмо без проверки. Иначе его талисман потерял бы свою чудодейственную силу и вся его «деятельность» была бы разоблачена.
Кстати, кто эта Дюрдане, написавшая ему столь пылкое послание? Арабская вязь, каллиграфический почерк, обилие устаревших слов и выражений, и не только устаревших, но даже древних: «стенания», «зов любви», «ваша покорная раба», «невольница ваша и рабыня», «благоговеющая перед вами»… Но самым любопытным было то, что эта «покорная раба» в изысканно-деликатной форме предлагала соединиться с ней узами брака и «по доброй воле передать своему властелину все движимое и недвижимое имущество, ценные бумаги, все сбережения, немедленно оформив соответствующее отчуждение и фактическую передачу».
Кто же, наконец, она, эта Дюрдане? Обе женщины хотят выйти за него замуж и подкрепляют свои предложения денежными переводами. Но кто же все-таки эта Дюрдане?
Отворилась дверь. Его вызывали к начальнику тюрьмы. Когда Кудрет с истинно королевским величием шел по двору, заключенные почтительно расступались перед ним, с восторгом отмечая про себя, что Кудрет-бей задумчив и разгневан.
Он вошел в здание администрации, поднялся по лестнице. Заключенные все еще смотрели ему вслед, полагая, что грозный вид Кудрет-бея не сулит начальству ничего хорошего.
С тем же грозным видом Кудрет вошел в кабинет начальника и, даже не удостоив взглядом двух худосочных ревизоров, высокомерно бросил:
— В чем дело? Зачем меня вызвали?
Ревизоры оглядели Кудрета с головы до ног и сразу как-то сникли перед ним, перед его импозантностью, к тому же в арестанте наверняка было за сотню килограммов.
Раздавленный, вконец уничтоженный, начальник тюрьмы пробормотал:
— Эфендим, господа ревизоры… хотят обратиться к вашим познаниям, потому и…
Кудрет повернулся:
— Это вы — ревизоры?
— Да, эфендим, — в один голос ответили чиновники.
— Ваши удостоверения!
Ревизоры засуетились, поспешно извлекли свои удостоверения и предъявили.
Кудрет бросил на ревизоров небрежный взгляд.
— Почему вы заинтересовались моей личностью и каковы ваши полномочия?
Один из ревизоров подал знак. Начальник тюрьмы и прокурор, который тоже находился здесь, вышли из кабинета, после чего «важная особа» была поставлена в известность о характере их полномочий.
С полнейшим безразличием Кудрет выслушал их объяснения, а потом сказал:
— Странно. Я самому аллаху не дал бы взятки. Это во-первых. А во-вторых, кто бы набрался наглости требовать ее у меня, а уж тем более принять? В особенности если учесть, что моя партия и я в частности полны решимости изобличать правительство, установившее в стране гнилой порядок. Ведь в самом скором времени мы возьмем власть в свои руки, и тогда…
Кудрет умолк. Заключительная часть речи вдруг выскочила у него из головы. Вероятно, ее вытеснили назойливые мысли о Дюрдане. И, желая выиграть время, он спросил:
— А что вы об этом думаете?
— Вы абсолютно правы, бей-эфенди! — ответил один из ревизоров.
— Да, абсолютно! — подтвердил другой.
— Так вот, когда мы придем к власти, то непременно завинтим гайки нынешнего, вконец разболтанного режима. Не забывайте, господа, суда турецкого флота должны быть сделаны из чистого золота, а паруса — из самой дорогой тафты! Серебро и шелк нас не устраивают. И мы добьемся этого!
Ревизоры чуть не прыснули со смеху, но их остановил суровый взгляд Кудрета.
— Наша родина, Османская империя, занимала десять миллионов квадратных километров. Кто повинен в том, что она стала меньше вдесятеро?
На сей раз ревизоры не произнесли в ответ ни слова. Их молчание Кудрет отнес на счет преданности правительству, которому они служили, и продолжал:
— Власти! Да-да, только власти! Они несправедливы и рано или поздно будут свергнуты, и тогда засияют величественные горизонты нашей страны…
Кудрет снова умолк и про себя помянул недобрым словом Дюрдане, мысль о которой мешала ему сосредоточиться. Опять ему пришлось прибегнуть к спасительному: «Что вы об этом думаете?»
Так что же все-таки будет, когда засияют величественные горизонты нашей страны?.. Тут, как назло, он вспомнил, кто такая Дюрдане, и выпалил:
— Дюрдане! Да-да, Дюрдане!
Ревизоры переглянулись. Что бы это могло значить? Уж не рехнулся ли он?
А Кудрет между тем продолжал, хотя и не с таким апломбом:
— «Дюр», как известно, «жемчуг», «дане — „зернышко“». Таким образом, Дюрдане — значит жемчужина, перл… Как-то я познакомился с одной ханым-эфенди. Из бывших придворных. Она и поныне здравствует. Богата баснословно. Только что я получил от нее письмо, и вот…
Кудрет вдруг стал суровым и грозно крикнул:
— Все?! Если вопросов больше нет, прошу меня не задерживать…
— Бог с вами! — в один голос сказали ревизоры. — Можете идти, эфендим!
Как только Кудрет вышел, атмосфера разрядилась.
Начальник тюрьмы и прокурор, сидевшие в соседней комнате, видели сквозь приоткрытую дверь, как прошел Кудрет. Интересно, какие показания дал он ревизорам?
Кудрет шел по тюремному двору, как всегда, вразвалку, величественно, словно король, ощущая на себе любопытные взгляды заключенных. В самой гуще толпы он остановился.
— Ну и болваны! Пятьдесят-то тысяч давным-давно растрачены, а они вздумали меня допрашивать! О чем допрашивать-то? Не под расписку же я отдал деньги.
Кудрет прошел еще немного, опять остановился и, повернувшись к зданию, где находилась тюремная администрация, крикнул:
— Недалек тот час, когда придут к власти истинные хозяева страны и отомстят за нас, за наших обездоленных детей!
Смена власти могла повлечь за собой амнистию, и заключенные, разумеется, пришли в восторг:
— Браво!
— Да ниспошлет тебе аллах долгую жизнь!
— И много счастья за добрые слова!
Раздался гром аплодисментов, послышались восторженные возгласы. Начальник тюрьмы, прокурор и оба ревизора выскочили из кабинета.
— Что здесь происходит?
— Уж не бунт ли?
— Не думаю. Ведь для него…
— Нет никакой причины…
Кудрет между тем вошел в камеру как настоящий герой и изрек:
— Чаша терпения нашего народа, благороднейшего из народов, переполнилась. Главное теперь состоит в том, чтобы найти с ним общий язык.
Кемаль-ага подбежал к Кудрету и стал осыпать его руки поцелуями:
— Чем угодно для тебя пожертвую! Как ты воодушевил народ! Начальство поджало хвост. Да если ты закатишь такую речь на трибуне во время предвыборной кампании, могу поклясться, станешь депутатом меджлиса и сагитируешь всех избирателей вступить в нашу партию!
Кудрет и сам теперь прекрасно понимал, что фортуна наконец улыбнулась ему, и не собирался сворачивать с пути, который ему предначертан, а потому уже сейчас думал о том времени, когда он, Кудрет Янардаг, станет депутатом меджлиса. Назойливых приятелей следует отвадить, чтобы не приставали, и держать их на почтительном расстоянии. Что проку, например, от этого Кемаля? Никаких шансов на успех у него давным-давно нет. Корчит из себя богатого помещика, а земли, находящиеся в его пользовании, принадлежат женщине, которая не сегодня-завтра станет его, Кудрета Янардага, женой. Вот и выходит, что настоящий владелец земли он, Кудрет, а вовсе не Кемаль. Так что самое большее, на что может рассчитывать «свояк», — это стать управляющим в именин Кудрета Янардага. И то лишь на первых порах, впоследствии гораздо выгоднее будет лишить его и этой должности.
— Брось фамильярничать! — прервал Кудрет восторженные излияния Кемаль-аги.
— Фамильярничать?! — оторопел Кемаль.
Кудрет не ответил, сел на постель и бросил на Кемаля гневный взгляд. Тот в отчаянии подошел к нему и опустился на колени.
— Свояк! Разве ты не знаешь, что я неграмотный, невежественный человек…
— Терпеть не могу, когда ты называешь меня свояком…
— Хочешь, я буду звать тебя беем, беем-эфенди или ваше превосходительство — только не сердись.
Кудрет смерил его полным презрения взглядом:
— Разве не видишь, мне надо прочесть письма.
— Извини!
Кемаль готов был простить Кудрету любую обиду, ему все можно, он вправе отчитать любого. А что будет, когда Кудрет станет депутатом? Но Кемаль все стерпит. Уж если всякие болтуны фасон держат, так этому сам аллах велел. К тому же ведь не чужой он Кемалю. Получит развод и женится на свояченице. Ну и пусть на здоровье женится, и пусть кричит на него, ругает последними словами!
Кемаль вышел во двор. А там только и разговоров, что о Кудрете. Какой человек! В сравнении с ним все эти ревизоры — будь их хоть тысяча — падаль! Стены дрожат при его появлении — таким от него веет величием! А уж если он поднимется на трибуну меджлиса и произнесет речь… Им просто повезло, что он попал в тюрьму! Теперь в меджлисе будет человек, знающий все их заботы и горести. Возможно, он добьется общей амнистии и выпустит их из тюрьмы — всех до единого!
