Мы говорили о разных пустяках, и каждый понимал, что главный разговор впереди.
— Знаешь, что Дениза убили? — вдруг спросил Жан.
— К чему ворошить прошлое?
— Это не прошлое — две недели назад. Зарезали. Он подцепил на улице двоих подростков. Провели вечер у него дома. Перед уходом один из парней потребовал деньги. Дениз не дал — ты же знаешь, каким он был скрягой. Только посмеялся. И получил. Шестнадцать ножевых ран.
Говорят, ребята убили его с перепугу. Когда речь зашла о деньгах, Дениз стал шантажировать, пригрозил, что заявит в полицию об их сексуальных «фокусах».
Не ожидал услышать это. Думал, Дениз давно мертв и кормит голодных псов Шайтана своей мерзкой задницей. Если конечно, у Шайтана есть псы. И если они соглашаются грызть эту мерзость.
— Значит, тогда, в апреле, Дениз не погиб?
— Нет. В катере закончилась солярка. Еще чуть-чуть и он бы врезался в берег, ведь он шел прямым курсом на скалы Буюкодара.
— Меня долго искали?
— Искали. Но тебе повезло. Газеты писали, Дениз подозревается в убийстве Хасана. Якобы тот пытался изнасиловать Дениза. Слабо верится. Но записка… Дениз от нее всячески открещивался. Говорил про тебя. Но они с этим очкариком Тольгой были так обкурены и пьяны, что им не поверили.
Я рассказал Жану, что произошло в квартире Дениза.
— Везунчик! — сказал Жан, выслушав. — Полиция ничего против тебя не нашла. Даже «Порше», что ты взял у Ламьи, обнаружили только спустя две недели черт знает где. Наверное, малолетки угнали да, нарезвившись, бросили.
— Что с Ламьей? — спросил я.
— Она уехала в Гамбург к мужу. Ты знал о нем? Впрочем, это не важно. Месяца два ее нет в Стамбуле. Кстати, она оставила для тебя кое-что. Посмотри в верхнем ящике стола.
Я нашел в столе конверт, адресованный мне. Положил в карман.
— Послушай, Жан, — сказал я как можно спокойнее. — Что-нибудь известно о Наташе?
— А ты не знаешь? — удивился он. — Я думал… Она уехала.
— Куда?
— Не знаю. Я думал, ты знаешь. Вы же… — Жан виновато посмотрел на меня.
— Как ты не знаешь, старина? Вы же были друзьями. Неужели не рассказала? Может, кто-нибудь знает, подумай! У нее здесь было столько друзей!
— Никто не знает, Никита. Как-то Маруся намекнула, что у Наташи появился друг. И увез ее. Но кто и куда — не известно.
— Понятно… Что ж, надеюсь, теперь она счастлива.
— Слушай, Никита, а я ведь очень привязался к Марусе, — вдруг сказал Жан. — Мы почти каждый вечер вместе. Даже предложил ей переехать ко мне. Говорит, пока не готова…
Знаешь, что странно? Она совсем не скучает по России. Столько живет вдали от родины и совершенно не скучает. Я бы так не смог.
— Возможно, она лишь делает вид…
— И ты, Никита. Я долго наблюдал… Ты такой же. И Наташа. Вы, русские, очень странные люди.
— Наверное, это потому, Жан, что Наташа, Маруся и я, что такие, как мы, уже как бы и не русские.
— А кто?
Я улыбнулся и похлопал Жана по плечу.
— Ну, турки, например. Чем я не турок? Или греки. Или мексиканцы. Хотя я еще ни разу не был в Мексике. Только ее пил…
Почему надо обязательно кем-нибудь быть, Жан? Разве не лучше каждый день радоваться новому пейзажу за окном и новым лицам в проеме двери временного жилища, что с готовностью называешь домом, зная, что через минуту может снести крышу и горизонт снова распахнется перед тобой. Жить, где хочется и как хочется, словно птицы или облака. Доверять не интонациям неведомого тебе языка, звучащего из радиоприемника, а чутью собственно сердца. И служить самым ненужным профессиям, Жан! Например, охранять птичьи гнезда. Или разыгрывать спектакли перед аудиторией ночных звезд. Или надраивать до зеркального блеска обросшие ракушками панцири черепах где-нибудь на крохотном атолле в Полинезии, не беря с них за это ни копейки. Или настраивать шелест деревьям, чтобы деревья помогали певчим птахам петь, а непевчим слушать. Кто-то должен заниматься этим. Чтобы все вокруг было не просто так, а имело определенный смысл. Чтобы люди научились заглядывать в сердце и находить в нем то, что они вымаливают у Бога. Держись за Марусю, старина! С ней не пропадешь, и уж, по крайней мере, не соскучишься.
— Я не согласен, Никита, — задумчиво проговорил он. — Человек не может без родины, как он не может не иметь матери.
— Не сравнивай, Жан. Мать никогда не предаст, кем бы ты ни стал, и в какую переделку ни попал бы. Не отберет последнее и не поставит подонков старостами на твоей детской площадке.
Вы маленький народ, турки. Вам проще. А русских слишком много, чтобы по-настоящему ценить друг друга. Куда ни плюнь — там обязательно кто-нибудь зашевелится и пожелает тебе доброго утра и приятной рыбалки. Вот мы и разбредаемся по земле.
Народ должен быть маленьким, чтобы любить и уважать себя, и относиться к себе бережно. Знаешь, Жан, иногда мне кажется, идеальное число — «два». Два человека, понимаешь! Ну если ты, конечно, не в Америке, где фатальный массовый патриотизм.
— Тогда уж Единица, Никита. В действительности человек всегда один. Какой бы толпой себя не окружал и какими бы иллюзиями не тешил.
— Вот что, дружище! Давай-ка теперь сведем этот разговор к шутке и произнесем, тост, — сказал я, смеясь. — Иначе разрыдаюсь. — Этой фразой в последнее время я выдергивал себя из чересчур серьезного разговора. — А тост наш будет за Соединенные Штаты! За Соединенные Штаты Единиц и Двоек. И других чисел, чтобы не было дискриминации.
5
Корабль входил в Мраморное море.
Я стоял на корме и прощался.
В кармане лежало письмо от Ламьи. Достал и стал читать.
Письмо занимало пять страниц и было посвящено судебному разбирательству, о котором Жан вкратце рассказал. В конце сообщался адрес и телефон в Гамбурге.
Я сложил письмо и кинул за борт.
Через минуту пожалел, а еще через минуту сделал бы то же. Из живого человека Ламья превратилась в персонаж.
И Дениз. И Жан. И Маруся…
В сюжете под названьем Босфор.
Прощай, пролив!
Как рефери на боксерском ринге, ты развел по углам белое и черное, добро и зло, жизнь и смерть. А потом, как средневековый инквизитор, обложил это все хворостом и поджег.
Но так бывает лишь в волшебных коктейлях Нисо — чтобы крайности не смешивались и при этом безгрешно горели.
В твоем коктейле, Босфор, полюса бросаются друг на друга с ножом!
Взрываются…
Кромсают и не знают пощады…
Прошлое и будущее вцепились в меня зубами.
Европа и Азия, тащат в разные стороны, пожирают изнутри безжалостным огнем.
Какой ты, к черту, пролив?! Ты огненная река разлуки, затопившая сердце…
Но все равно спасибо за твой коктейль, Босфор!
Что нельзя через соломинку!
Только из горлышка…
Обжигая горло…
Запойно запрокинув голову…
Азартно зацепившись взглядом за небеса, чтобы не упасть…
Это моя Жизнь!
Вперед, Бармалей, пока не иссякли силы и мужество!
Берег мерцает в сумерках желтыми огнями.
Круиз продолжается!
Следующий пункт на пути — греческий остров Родос.
«В маршрутном листе опечатка, — подумал я. — Не Родос, а Радость… Конечно, впереди ждет Радость! Такой большой-большой остров. Вокруг него плавают все суда мира и летают все самолеты, и крутятся все планеты, на которых существует разумная жизнь. Если такая вообще возможна…
Пора отправляться в бар. Чтобы, когда умиротворенные обильным корабельным ужином добрые морские котики решат посидеть на свежем воздухе и пропустить стаканчик-другой, у дельфина был достойный ответ».
Вишневый открытый «Сеат» несся вдоль моря. Наташа и Поль сидели сзади, Диана — рядом со мной.
На завтрак мы съели по яичнице и выпили по чашке кофе. Когда говорят, что несколько чашек кофе может убить лошадь, это наверняка говорят лошади, пившие кофе именно в этом маленьком кафе.
Теперь нам было очень хорошо.
Слева виднелось море. Оно то подступало к колесам, пытаясь дотянуться до протекторов белыми языками волн, то откатывалось вдаль.
Вдоль дороги стояли бунгало с красными черепичными крышами. Чистые белые стены были увиты плющом. Когда дорога взбегала на холм, становилось видно далеко вокруг. Берег изгибался, образуя лагуны. Цвет моря в лагунах был светло-синий, необыкновенный. Бежали белоснежные барашки, нарисованные чистейшей белой краской.
Навстречу то и дело попадались двухместные открытые автомобили, похожие на педальные машинки для детей. Также отдыхающие передвигались на мопедах. А самые крепкие и отважные — пешком.
— Обратите внимание, весь транспорт у них рассчитан на двоих, — сказала Наташа. — Мы как белые вороны.
— Что ж, давайте остановимся и распилим машину, — предложил я, желая казаться остроумным. — Она застрахована, так что нам ничего не будет. Только надо решить, как пилить — вдоль или поперек?
